Ноги из глины

А потом написал целую строчку:

«Зачем голему сознаваться в чем-то, чего он не делал?»

Посидел немного, глядя в пламя свечи, и добавил:

«Крысы едят все подряд».

Прошло еще несколько минут.

«Что такого ценного было у отца Трубчека?»

Снизу загремели доспехи: это вернулся ночной патруль. Послышался окрик капрала.

«Слова, – записал Ваймс. – Что было у господина Хопкинсона? Гномий хлеб → Не украден. Что еще?»

Он посидел, вперившись взглядом в эти строчки, написал «выпечка», подумал, стер это слово и заменил его другим: «Печь?» Он обвел его, обвел слова «ворованная глина» и соединил два кружка.

У старого священника под ногтями был мышьяк. Может, он травил крыс? У мышьяка много применений. Его можно запросто купить у любого алхимика.

Он написал «Мышьяковый монстр» и прикинул, как смотрятся эти слова. Под ногтями обычно находят грязь. После драки – следы крови или кожи. А не жир и мышьяк.

Он снова окинул взглядом страницу и, еще чуть-чуть подумав, написал: «Големы не живые. Но думают, что живые. Что делают живые? → Дышат, едят, гадят».

Он оторвал карандаш от бумаги, посидел немного, глядя в туман, и аккуратно вывел:

«И производят себе подобных».

По спине пробежали мурашки.

Он обвел имя покойного господина Хопкинсона и провел линию к другому кружку, в котором написал: «У него большая печь».

Хм-м. Шельма говорил, что в хлебной печи глину правильно не обожжешь. Но, может, кто-то обжег ее неправильно.

Он снова посмотрел на пламя свечей.

Они же не могли, правда? О боги… Нет, конечно, не могли…

Но, если уж на то пошло, для этого нужна только глина. И священник, который знает, как написать нужные слова. И, по-видимому, кто-то, кто слепит саму фигуру, но за плечами у големов многие сотни лет ручного труда…

Руки у них были здоровенные. Как будто вечно сжатые в кулаки.

Ну а потом они первым делом решили избавиться от свидетелей, да? Они, наверное, даже не знали, что убили людей. Думали, что просто выключили…

Он нарисовал еще один кружок, довольно кособокий.

Шамотная крошка. Старая глина, мелко истолченная.

Они добавили в него собственную глину. У Дорфла ведь была новая нога, верно? Не очень удачная, потому он и прихрамывал. Каждый из них вложил частичку себя в нового голема.

Что же получается… Шнобби сказал бы: «Фу, гадость какая». Ваймс не знал, что сказать. Скорее уж не гадость, а тайное общество. «Глина от глины моей». Плоть от плоти моей…

Вот ведь чертовы истуканы. Обезьянничают за начальством!

Ваймс зевнул. Спать. Ему нужен сон. Или что-то вроде того.

Он снова уставился на страницу. Рука машинально потянулась к нижнему ящику, как всегда, когда он был чем-то обеспокоен и старался сосредоточиться. Конечно, там уже давно не водилось никаких бутылок, но от старых привычек просто так не отде…

Послышался легкий «дзынь», и что-то соблазнительно булькнуло.

Ваймс извлек на свет пузатую бутылку. Этикетка гласила: «Дистиллярии Пивомеса. Виски „МакАбр“, лучший солод».

Содержимое, казалось, прильнуло к стенкам в предвкушении.

Ваймс недоуменно смотрел на бутылку. Он полез в ящик за виски, и вот он, пожалуйста.

Но откуда? Ваймс знал, что Моркоу и Фред Колон за ним приглядывают, да он и сам после свадьбы не купил ни единой бутылки, потому что дал слово Сибилле…

И все же это не какое-то там дрянное пойло. Это «МакАбр»…

Он его уже когда-то пробовал. По какому, интересно, случаю? Ваймс привык к другому спиртному – к тому, что обрушивалось на голову с нежностью кувалды. Видимо, привалило деньжат. Даже просто нюхнуть его – все равно что вдруг перенестись в ночь перед Страшдеством. Просто нюхнуть…




– И тут она говорит: «Но, что интересно, прошлой ночью все получалось!» – закончил капрал Шноббс.

Он обвел всех взглядом и широко улыбнулся.

Гости безмолвствовали. Потом в толпе кто-то засмеялся – тем тихим неуверенным смехом, когда смеющийся не уверен, что на него сейчас не зашикают. Раздался второй смешок, потом третий, и наконец весь зал покатился от хохота.

Шнобби блаженствовал.

– О, слушайте, я еще помню шутку про одного парня из Клатча и про большой теннис…

– Я полагаю, – сказала леди Силачия тоном, не терпящим возражений, – что закуски поданы.

– А свиные ножки у вас есть? – жизнерадостно осведомился Шнобби. – Под «Ухмельное» заточить тарелочку свиных ножек – самое то!

– Я обычно предпочитаю другие виды мяса, – сказала леди Силачия.

– А если еще и с хлебушком, м-м-м… Неужели никогда не пробовали? Пальчики оближешь!

– Но это… наверное… не самая изысканная еда? – спросила леди Силачия.

– Да можно корочки срезать, и все, – сказал Шнобби. – И даже копытца не обсасывать. Если вы вся из себя такая леди.



Сержант Колон открыл глаза и застонал. Голова трещала. Кажется, его чем-то приложили. Возможно, стеной.

И не только приложили, но и связали – по рукам и ногам.

Он лежал в темноте на деревянном полу. Пахло то ли салом, то ли маслом – запах до раздражения знакомый, но точно его определить не получалось.

Когда глаза привыкли к темноте, Колон разглядел тонюсенькую полоску света – как будто из-под двери. Откуда-то доносились голоса.

Он попробовал встать на колени и охнул: голова разболелась пуще прежнего.

Когда тебя связывают, в этом нет ничего хорошего. Конечно, когда тебя убивают – это еще хуже, но, возможно, тебя просто связали и отложили в сторонку, чтобы убить чуть попозже.

«Прежде такого не бывало», – подумал Колон. В старые добрые времена, застукав кого-то за воровством, стражники разве что дверь перед воришкой не придерживали, чтобы легче было сбежать. Зато оставались целы.

Он оперся на стену и на какой-то ящик и ухитрился встать на ноги. На общий расклад это особо не повлияло, но после того, как шум в голове утих, он смог неуклюже допрыгать до двери.

Из-за нее по-прежнему доносились голоса.

Судя по всему, в переплет попал не только сержант Колон.

– …шутки шутить? И за этим ты меня сюда позвал? В Страже есть вервольф! Ах-ха. Настоящий оборотень, не чета твоей швали. Кинешь монетку – она учует, что выпало!

– Может, убьем его и утащим тело?

– Думаешь, она не унюхает разницу между живым человеком и трупом?

Сержант Колон тихо застонал.

– А что, если мы уведем его подальше… В тумане все равно не видно…

– И страх она тоже учует, болван ты эдакий. Ах-ха. Ну что мешало пустить его внутрь? Что бы он такого заметил? Я этого стражника знаю. Старый трус, жирный, как свинья, и такой же тупой, ах-ха. От него вечно страхом несет.

Сержант Колон надеялся, что от него сейчас не понесет кое-чем еще.

– Пускай Мешуга с ним разберется, ах-ха.

– Точно? Он в последнее время сам не свой. Бродит по ночам и орет. А еще трескаться начал. Я так и знал, что этим глиняным остолопам нельзя доверять, ничего не могут сделать как следует…

– Конечно, нельзя, все это знают. Ах-ха. Проследи, чтобы все прошло как надо!

– Я слышал, что Ваймс…

– О Ваймсе можешь не беспокоиться!

Колон отодвинулся от двери – так бесшумно, как только мог. Он понятия не имел, что это за Мешуга такой, но одно было ясно: от него стоит держаться подальше.

Будь он посмекалистее, как Сэм Ваймс или капитан Моркоу, что бы он сейчас предпринял? Нашел бы какой-нибудь гвоздь и избавился от пут? Веревки были тонкие, тугие и больно врезались в запястья – не веревки даже, а скрученные нитки. Чем бы их перерезать…

Увы: порой люди, вопреки всякому здравому смыслу, неосмотрительно оставляют своих связанных врагов в помещениях, где нет ровным счетом никаких гвоздей, удобных острых камешков, осколков стекла и даже самых завалящих кусков железа, из которых можно было бы собрать полнофункциональную бронированную машину.

Он снова опустился на колени и пополз по полу. Сгодилась бы даже щепка. Или торчащий штырь. Или распахнутая настежь дверь с надписью «СВОБОДА». Колон был согласен на все.