Николай Хмурый. Восточная война

– Штурмовые корабли… Все адмиралы согласны?

– В целом да. Это во многом объясняет все странности русских. Они готовились к одной войне с одним противником на одном театре боевых действий, а оказались втянуты в другую, на другом конце планеты.

– Эти оценки греют мне душу, но адмирал Того не смог разбить русских во время сражения в Желтом море. Хотя имел численное преимущество.

– Адмирал Того и его обезьяны всего лишь туземцы. Сложно от них ожидать большего. Но мы, как вы знаете, уже послали в Японию «добровольцев». И есть все шансы на то, что наши дикие друзья разобьют 2-ю Тихоокеанскую эскадру при ее попытке прорваться в Порт-Артур на соединение с имеющимися там силами. Она уже достигла Новой Каледонии и приводит себя там в порядок. Русские чистят перышки перед тем, как утонуть.

– Дай-та бог… дай-та бог… – покивал Артур Бальфур. – Японцы в курсе ее местонахождения?

– Разумеется…



В то же самое время в Порте-Лисий

Петр Кузьмин медленно вылез из пролетки и зашел в кафе. То самое, уже до боли знакомое кафе. На своем излюбленном месте сидела Изабелла, грустно рассматривая муху, ползающую по стеклу. Он подошел и молча, не говоря ни слова, сел напротив нее.

– И что будем делать дальше? – спросил Петр после довольно долгого молчания. Изабелла кинула на него быстрый взгляд и вновь отвернулась, демонстративно уставившись на муху, словно она была намного важнее. – Я жив, ты жива. Не такой уж и плохой исход. Ты недовольна? Да чего я спрашиваю… – грустно хмыкнул он. – Конечно, недовольна. Выходить за меня замуж вряд ли является твоей мечтой. Что ты молчишь?

– Я ничего не хочу говорить.

– Но ты пришла. Хотя, конечно, это ничего не значит. Ты ведь заложник обстоятельств. Слушай, а почему ты просто не застрелишься? Я ведь правильно понял намек полковника? Он угрожал тебя сгноить на исправительных работах?

– Пойти на казнь с гордо поднятой головой и совершить самоубийство – две большие разницы, – тихо произнесла она. – Ты же знаешь, я для такого поступка слишком верю в бога…

– Смотрю я на тебя и диву даюсь. Ты – и верующая? Ну что за вздор? Спать со мной до брака вера тебе не мешала. И убивать. Ну ладно, не убивать, а пытаться убить. А тут – нельзя. Очень смешно.

– Ты говоришь о том, в чем совсем не разбираешься, – покачала она головой.

– Допустим. Но, насколько я знаю, при попытке бегства охрана на исправительных работах вправе применять оружие и стрелять на поражение. Попробуй сбежать.

– И что это меняет? Это просто форма самоубийства. Да и не уверена я, что меня убивать будут. Быстро я не бегаю. Не умею. Так что меня, скорее всего, просто догонят и изобьют так душевно, что… – Она махнула рукой.

– Если хочешь, я тебя могу убить, – после новой, очень долгой паузы произнес Петр.

Изабелла вздрогнула, медленно повернулась и взглянула Кузьмину прямо в глаза с немалым удивлением.

– А мне казалось, что ты рад тому, как все повернулось.

– Ты думаешь, я рад прожить всю жизнь с женщиной, которая меня ненавидит? Я хоть и из крестьян, но у меня тоже гордость есть. Мы оба совершили глупость и теперь за нее расплачиваемся. Вряд ли ЭТО можно назвать счастьем. Если хочешь начистоту, то мне было бы легче тебя похоронить и забыть.

– Ну… спасибо за откровенность, – ошарашенно произнесла Изабелла.

– А что тебе мешает сбежать? Вряд ли китайцы будут против тебя подбросить.

– Смеешься? – горько усмехнулась Изабелла. – Как только я сбегу, они обеспечат «утечку» и сообщат японцам то, что пожелают нужным. Даже если я смогу избежать японского внимания, то столкнусь с английской разведкой, которая стоит за Японией. Поверь, пытка пожизненными исправительными работами ничто по сравнению с тем, что мне устроят японцы. Сначала побегаю по всему миру, шарахаясь от каждой тени и шороха, а потом попаду к ним…

– Ясно… – тихо произнес Петр. – Тогда мне остается только надеяться на то, что ты сдохнешь раньше, чем меня заставят на тебе жениться. Что смотришь? Я пообещал взять тебя в жены, но не оговорил сроки. И я буду тянуть до последнего, надеясь, что тебя в темном переулке прирежут или ты упадешь с лестницы и сломаешь шею. Ну или я погибну. Война ведь, всякое может быть.

– Зачем ты так? – подавленно спросила Изабелла.

– А ты не понимаешь? Как я тебя родителям покажу? Ты ведь меня ненавидишь и презираешь. Тебе не важно, какой я человек и сделал ли я тебе что плохое или нет. Тебе достаточно для ненависти того, что я русский. Мама все это сразу поймет, что причинит ей боль. А я не хочу причинять ей боль. Понимаешь? Не хочу. Я люблю своих родителей. А ты никого не любишь. Живешь одной ненавистью. Да чего и говорить? Ты ведь даже не человек. Так. Ты дрянь. Красивая, не спорю. Воспитанная. Образованная. Изящная. Но дрянь… и мое проклятье… Так что нам обоим будет легче, если ты сдохнешь… или я…

Подошел официант. Петр заказал себе чашечку венского кофе. Изабелла же, промолчав, вновь отвернулась к окну, сосредоточившись на мухе. А по ее щекам медленно ползли слезы.





Глава 2

1904 год, 3 мая, Санкт-Петербург




Николай Александрович завтракал в малом семейном кругу. Мама, супруга, дети, каковых, в отличие от исторического оригинала, у него было всего трое. И все трое были мальчиками. Здоровыми мальчиками. Одна беда – вся эта в целом счастливая семья оказалась в своего рода изоляции из-за негласного бойкота их со стороны остальных правящих фамилий Европы.

Первым звоночком стал «парад туземных свадеб», когда Николай Александрович обвенчал своих ближайших родственников с гавайской, сиамской, персидской и абиссинской принцессами. Придурь? Но терпимая.

Дальше этот Император России организовал нападение на Франца-Иосифа. И его люди вполне преуспели в этом деле, поставив Австро-Венгерскому монарху на задницу тавро. Этого не понял никто из августейших фамилий. Ну организовывал он на тебя покушения? Так ответь тем же. Но вот так унижать совершенно неприемлемо. Все-таки он помазанник божий, а не просто погулять вышел.


Финалом же, после которого Николай Александрович окончательно отвратил от себя весь Высший Свет Европы, стало взятие в жены Клеопатры де Мерод – юной французской танцовщицы, которой французский парламент скорее в шутку, чем на полном серьезе даровал титул «дочери святого Мартина». То есть официальной принцессы Республики, по аналогии со старинной практикой, принятой в Венеции.

Да, за нее дали приданое – Гвинею, Джибути и Новую Каледонию. Да, все оформили законно. Да, де Мерод были старинным бельгийским княжеским родом со славной историей. Но Клеопатра была танцовщицей, что в представлении Высшего Света тех лет считалось чем-то сопоставимым со шлюхой. Ее так и называли за глаза в кругах европейских августейших фамилий – «царская шлюха», а ее детей величали не иначе как ублюдками.

Нет, конечно, на отношениях с Россией как с государством это не сильно сказалось. По крайней мере, формально. Однако на все мероприятия закрытого клуба монархов приглашали официально только и исключительно Николая, подчеркнуто игнорируя его супругу и детей. Из-за чего он перестал их посещать. Тем более что на его официальные приглашения реагировали так же. Рассориться умудрились даже с датским королевским домом.

Клеопатра стоически переносила это унижение. Да-да, именно Клеопатра. Ради сохранения уникального имени супруги Николай организовал крещение ее в день памяти блаженной Клеопатры Палестинской. Так вот – она переносила это поведение Высшего Света стойко и никак, ни разу не продемонстрировала прилюдно своего раздражения или неудовольствия. Она знала, на что идет, постаравшись раствориться в делах семейных и общественных.

А вот Николая это задевало. Сильно задевало. Заставляя раздувать в России настоящий культ супруги как внутри страны, так и за ее пределами. Клеопатра то, Клеопатра это, Клеопатра здесь, Клеопатра там. И везде она – молодец. И везде – умница и поистине благородная натура. Мстя этим заносчивым засранцам за их поведение, ибо народ сравнивал и оценивал. И как-то так выходило, что «породистые» аристократки Высшего Света выглядели очень бледно на фоне фактурной, яркой и эффектной Клеопатры.

Так вот сидели они, кушали, беседовали.

И тут в столовую осторожно вошел не секретарь, а личный адъютант. Обычно такого не происходило. Адъютант в повседневном режиме обращался к секретарю и уже тот доносил информацию в «окна», когда у Императора было время почитать доклады и поработать с документами. Как правило, с лагом от получаса до пары суток, не больше. Однако в экстренных случаях адъютанты имели право на личный доклад круглосуточно в любых условиях и обстоятельствах. Чем этот парень и воспользовался.

– Дорогая, – кивнул Николай Александрович обеспокоенной супруге. – Мама, – сказал он, не забыв отметить и ее, после чего вышел вслед за адъютантом, который просто обозначил своим присутствием экстренность событий.

Вдовствующая Императрица Мария Федоровна проводила сына взглядом и посмотрела на Клеопатру. Та теребила салфетку и кусала губы.

– Вы переживаете? Отчего же? Не верите в Ники? – спросила она после того, как служанка по ее кивку вывела внуков. А следом и остальные удалились, не мешая их разговору.

– Вы не хуже меня знаете, что он увлекся. Нельзя же так. Мне кажется, что он ведет войну со всем миром. Они его убьют…

– Франц-Иосиф уже пробовал убить. Закончилось это очень печально для его афедрона, – усмехнулась Мария Федоровна.

– Я не об этом выжившем из ума старике. Мне… – Она осеклась и замолчала, уставившись в тарелку.

– Что? Говорите, раз начали. Он ваш супруг, но и мой сын. Я тоже переживаю.

– Меня уже не раз просили найти способ его успокоить. Намекая, что иначе все закончится очень печально. Для всех нас. И для меня, и для него, и для наших детей.

– Кто намекал? – подалась вперед Мария Федоровна, лицо которой приобрело хищные черты.

– Передавали через моих родственников, но… Вы же знаете, кто за ними стоит?

– И кто же, по вашему мнению, за ними стоит? Хотя, впрочем, это не так важно. И так все ясно. Вы Ники говорили?

– Я боюсь. Он ведь не уступит. Его это скорее разозлит и раззадорит. И бог знает, чем все это закончится. Мне страшно… очень страшно. За себя – нет, я знала, на что иду. Мне страшно за него… и за них, – кивнула она на то место, где сидели ее сыновья. – Зря он на мне женился…

– Ваш брак ничего бы не изменил, – отмахнулась Мария Федоровна. – Понимаете, милочка, наш Ники считает, что он стоит выше всех остальных монархов Европы. Что он единственный законный наследник Византии и, как следствие, Римской империи. А все эти, – небрежно махнула она рукой, – просто полудикие правители варварских королевств. Такой взгляд на жизнь неизбежно ведет к конфликтам. А то, что он взял вас в жены, не причина, а следствие его взглядов на жизнь и свою миссию. Что такое? Вы побледнели. С вами все в порядке?

– Безумие… Это же безумие…

– Именно оно толкало нашего Ники заниматься возрождением России. И вы не хуже меня знаете, каких выдающихся результатов он достиг. Я поначалу тоже боялась, но, почитав кое-какие старинные сочинения, пришла к выводу, что такая убежденность – единственный путь к успехам. Монарх, полный сомнений и колебаний, никогда не добьется ничего по-настоящему славного. Помните, вы рассказывали мне слова Ники про «блаженство нищих духом»? Помните, что он тогда вам сказал?

– Конечно! – кивнула Клеопатра. – Он сказал: «Определенно, тщеславие – мой самый любимый из грехов». О боже! Вы думаете?

– Он знал, о чем говорил, – с грустной улыбкой произнесла Мария Федоровна. – После крушения поезда мой сын совсем переменился. Поначалу я его не понимала и даже боялась. Он стал таким хищным… таким безжалостным… В былые годы он никогда бы не приказал стрелять в своих дядьев и племянников. Никогда. А тут, поговаривают, что лично застрелил Николая Николаевича-старшего. Его прадед, Николай Павлович, тоже был довольно крут и твердой рукой разогнал восстание двадцать пятого года. Но такой хладнокровной безжалостности, с которой наш Ники расправлялся с родственниками, покусившимися на его власть, в нашем роду отродясь не было. Он ведь спровоцировал своих дядьев на выступление, чтобы разом прихлопнуть. Без жалости и хотя бы толики сожаления. Да, Петр Великий был суров и даже велел казнить собственного сына. Но то – единичный случай. А тут – поистине имперский размах… поистине византийское коварство. Что-то подобное могли себе позволить только правители в державе ромеев да отдельные правители средневековой Италии.

– Вы его боитесь? – прекратив жевать губы, спросила Клеопатра.

– Боюсь? – повела бровью Мария Федоровна, смотря прямо в глаза молодой Императрицы. – Нет. Потому что я действую в его интересах, и он знает это. У меня была минута слабости… скорее глупости. Тогда. Во время попытки переворота, когда я чуть не потеряла всех своих детей. С тех пор – как рукой сняло всякие сомнения. И вам, милочка, я бы тоже советовала не сомневаться в нем. Если его свергнут – мы с вами проживем недолго. И они тоже, – кивнула Мария Федоровна на стулья, где сидели совсем недавно ее внуки. – Поэтому я вам настоятельно советую поговорить с мужем и рассказать ему все, чем вас запугивают родственники. А то, не дай бог, он подумает, что вы предали его.

– Убьет?

– Без всякого сомнения, – грустно усмехнулась вдовствующая Императрица. – Он уничтожит любого, кто встанет у него на пути. И на кровное родство не посмотрит. Сами же видите – он словно одержим своими навязчивыми идеями и доктриной этого мерзкого итальянца Макиавелли. Сам Ники это отрицает, но я же вижу – он готов пойти на любое преступление, если оно принесет ощутимую пользу империи. На любое. Поэтому вот вам мой совет – окунитесь с головой в этот омут, как это сделала я. Это облегчит ваши душевные терзания…

Тем временем в столице разгоралась новая драма.

На Механическом заводе, который, как прежде и Путиловский, не спешил внедрять трудовой кодекс, произошла масштабная авария. Куда масштабней прежней – только погибших в первые часы оказалось триста сорок два человека, плюс – до тысячи раненых. Одновременно с этим в кварталах, прилегающих к заводу, произошло массовое отравление хлебом. Ну и агитаторы старались уже вторую неделю. Так что народ вскипел. Поднялся. И, ведомый инициативной группой, отправился к Зимнему дворцу. Более того, учтя опыт мартовского восстания, злоумышленники заранее завезли оружие и раздали его «возмущенной общественности».

Но что-то пошло не так…

Николай Александрович очень болезненно отреагировал на восстание рабочих Путиловского завода. Для него это было чем-то вроде оплеухи. Поэтому он закусил удила и накрутил хвосты и полиции, и Имперской безопасности, и Имперской разведке, и прочим смежным службам. И готовился. Он был уверен – противник после первого провала не остановится. А значит, что? Правильно. Заранее расставлял капканы и ловушки.

О том, что на Механическом заводе началась агитация, стало известно уже на следующий день. Императору, во всяком случае. И можно было ее пресечь. Но он не спешил. Это ведь были исполнители. Зачастую одержимые всякого рода навязчивыми идеями, а потому не вполне дееспособные в плане высшей нервной деятельности. Что с них взять? Поэтому Механический завод стремительно накрыла сеть наблюдателей и осведомителей.

В ход шло все. Любые средства и методы. В том числе и необычные приемы, такие как формирование сети слежения из уличных мальчишек. Сотрудники Имперской безопасности просто платили детям и подросткам за то, что те отслеживали нужных им людей. Ничего сложного. Просто куда пошел, куда зашел и с кем встречался.

А дальше работали уже более специализированные сотрудники Имперской безопасности и ассоциированные структуры. Например, в формате проверки финансовой деятельности того или иного банка, дабы отследить негласно источники поступления средств. И так далее, и тому подобное.

Кроме того, вокруг Механического завода была создана сеть оперативных квартир, где находились узлы наблюдения и постоянно находились бойцы опергрупп. Чтобы в случае чего не упустить ключевых фигур.

И тут – началось.