Незваный, но желанный

«Врут, — подумала я, — и покойников не прибавилось, и прочее не сходится. Повешенный до следующего полудня? Так я назавтра уже далеко буду. Ревность Крестовского? Нет ее, одно глумление высокомерное».

Кое-как утешив хозяйку, я собрала сундук, переоделась в дорожное шерстяное платье.

Единственное досадно, что не успела Чикова допросить и Мишкину повторно. Как они все-таки Блохина на встречу у проклятой усадьбы выманили? Чем? Нужно Семену Аристарховичу напомнить, чтоб уточнил и мне после пересказал. Пока лишь могу предположить, что дело возлюбленной пристава касалось, Нюты Бобруйской. Наверняка один из листочков, которые неклюд углядел, был ее посланием. Девицу как раз на воды везли, она, наверное, попрощаться хотела.

Что еще? Ах, не забыть бы начальству клозетную головоломку передать. Ожидая Степанова, я разложила на столе в гостиной добычу. Ручка стеклянная, цепочка, кисет, листок бумаги. Нет, не знаю, как сложить. Может, это какие-то символические знаки? Ну, к примеру, это металл, это ветер, а кисет… Глупости. Вода в бачке была. Пододвинув к себе наполовину полный стакан, я бросила в него ручку. И что же? Сквозь стаканное стекло на меня посмотрел… круглый… глаз!

Вскрикнув от удивления и испуга, я вытащила диковинку пальцами, побросала все со стола в сумочку, быстро оделась, расцеловала прибежавшую на шум Губешкину, велела Дуняше приказать Федору мой сундук в присутствие доставить, ее тоже чмокнула в щеку и понеслась к шефу, теряя калоши.

— Семен! — ворвалась я в камеру. — Что покажу!

— А постучаться?

Крестовский только закончил принимать ванну, о чем свидетельствовала наполненная водой со льдом вперемешку оная, влажные его кудри и полотенце в руках. Мда, несколькими минутами раньше не только бы показала, но и посмотрела.

За мое недолгое отсутствие камеру успели меблировать, она теперь походила на сорочье гнездо, очень уж разномастно обставили, чем под руку подвернулось.

Ни слова не говоря, я вытряхнула на постель содержимое сумочки, схватила из развала стеклянную ручку, зачерпнула стакан воды из ванны, бросила ее туда и протянула шефу.

— Это что?

Глаз моргнул, я развернула стакан другим боком.

— Отдышись и успокойся, — сказал Семен, помахивая полотенцем. — Око это всесмотрящее, не более чем потешный фокус. Да поставь, не мельтеши.

— Фокус? — Разочарование мое было безмерным. — Там еще в комплекте… Вот.

Подле стакана я положила цепочку, кисет и листок.

— Помнишь, я говорила, где именно в квартире это спрятано было?

Шеф прищурился, хмыкнул.

— Обыкновенный хлам. Бумага в кисете? Из подобной, помнится, ординарец мой чудовищные «козьи ноги» скручивал. Цепочку я тоже объяснить могу простейшим же образом, но мне, извини, лень.

Он тряхнул полотенцем и жестом фокусника накрыл им предметы на столе.

— Крибле, крабле, буме! После приберу. Билет купила?

— Ага, — я кивнула в сторону постели, — в семь вечера отправление.

— Прекрасно. А цветы?

— Сейчас сбегаю.

— Стоять! — Крестовский прищелкнул пальцами, и кудри его шевельнулись, моментально высохнув. — До вечера от меня ни на шаг.

— Нехорошо получается, — сказала я жалобно, наблюдая, как начальство надевает пальто, — не по-людски, мне попрощаться надобно перед отъездом.

Семен достал из жилетного кармашка часы, отщелкнул крышку.

— Успеешь. Сперва по служебным делам съездим.

Мы вышли, я привычно заняла место в полушаге за плечом Крестовского. Местность он явно успел изучить заранее, уверенно пересек площадь, направляясь к цветочной лавчонке. Девица за прилавком зыркнула на меня без восторга, чародея же одарила такою волною восхищенного обожания, что мне почти захотелось вцепиться ей в волосы.

— Бутоньерочек свежих не желаете?

Семен не желал — ни свежих, ни вялых, ни, избави боже, зеленых под цвет глаз прелестной дамы.

Одарив меня взглядом торжествующим (захотелось уже определенно проредить патлы), она бросилась составлять букет из темно-бордовых гвоздик. Крестовский наблюдал движения ловких девичьих пальцев, расспрашивал, какие чары используют для цветочной торговли, у кого амулеты заказывают да не найдется ли, случайно, семян на пророст. Барышня подхихикивала, отвечала, что семян нет, а подколдовывает сама. Семен выразил счастие от встречи с коллегой. Зубовный мой скрежет слегка маскировали позвякивания развешенных под потолком ветряных колокольчиков. Забавная безделушка, наверное, заграничная. Синие глянцевые бусинки с черными точками. А врет ведь девка, потому что, если это не амулет, то не сойти мне с этого места! Букет передавался с таким расчетом, чтоб коснуться руками.

— Попович, — велело начальство, — рассчитайтесь.

Пришлось доставать наличность. Мстительно не заплатив ни копейки сверх положенного, я спрятала в сумочку почти пустой кошелек и побежала за Крестовским, даже не подумавшим меня обождать. Семен кликнул извозчика, оказавшегося мне незнакомым, велел везти к городскому погосту.

Дорога длилась три четверти часа, почти все время мы молчали. За городом снег еще не сошел, за полозьями оставались жирные грязные полосы. Как только на горизонте показались кладбищенские кресты, Крестовский повернулся ко мне.

— Ничего странного не заметила?

— Ничего, — вздохнула я. — Потому что приворот любовный, который на тебя цветочница нацепила, дело вполне обычное.

— Чем?

— Известно, — я пожала плечами, — ноготки заточены, под ними зелье, оттого девица за перчатку залезть старалась, и потому ты мне велел за букет платить.


— Умница, — улыбнулся шеф и щелчком отправил на дорогу красного клопа, в виде которого я означенный приворот наблюдала. — Не растеряла хватки.

Обернувшись на возницу, я сказала негромко:

— Если я такая умница, может, о деле мне расскажешь?

В синих глазах читалась жалость, не высокомерная, а вовсе виноватая; чтоб скрыть ее, Семен привлек меня к себе и шепнул:

— Не могу…

Я совсем немножко помедлила, прежде чем отстраниться.

— Ну, нет так нет, ваше превосходительство.

Сани остановились у кладбищенской сторожки, поданную для помощи руку я проигнорировала, спрыгнула с саней сама.

— Блохина за оградой…

— Молчи, — махнул Семен букетом. — Ступай за мной.

Извозчик остался ждать, мы обошли сторожку, увязая в сугробах и хрустя наледью, приблизились к торчащему из снега деревянному кресту.

— Здесь, — сказал чародей уверенно и бросил букет вперед, гвоздичные стебли вонзились в наст как ножи. — Эх, Степан…

— К Давилову он является, — наябедничала я без благоговения, — во снах, просит праха не тревожить.

— Неужели? — удивилось начальство. — К Евсею Харитоновичу?

— Губешкину еще стращает, но ее молчаливо.

— А это уже любопытно. — Крестовский посмотрел на могилу. — Только эти двое?

— Может, еще кто удостоен, мне не сказывали.

— Понятно… Пошли.

— В город?

— Рано. Сперва давай по кладбищу прогуляемся.

Романтичного в прогулке не было ровным счетом ничего. Шеф изображал экскурсанта, ходил от памятника к памятнику, читал выбитые на граните либо мраморе эпитафии, шевеля губами, подсчитывал годы жизни усопших. Горожане и после упокоения находились в соответствии прижизненному своему статусу, мещане лежали отдельно от купцов, последние же еще ранжировались по богатству. Позолоты в гильдейском секторе было столько, что в глазах рябило.

— Любопытно, — проговорила я, заметив в отдалении могильщиков за работой, — отчего священника при них нет. Разве на месте отпевать не положено?

— Положено, — согласился Семен. — Прости, если мои прикосновения тебе теперь неприятны, но будь любезна мне плечо свое предложить.

— Чего?

— Слабость, — объяснил он и тяжело оперся на мое плечо.

Я-то спрашивала о другом, о том, отчего вдруг чародей решил, что мне близость его противна, но решила не настаивать. Крестовский едва шел, но повел, несмотря на слабость, не к саням, а через главные ворота, мимо сторожки обратно к могиле Блохина. За время нашего отсутствия гвоздики вымахали в длину локтей на пять, лианно оплели крест и сменили цвет на иссиня-черный.

— Понятно, — вздохнул Семен, и я заметила блеснувшие в его глазах слезы.

Кое-как загрузившись в сани, даже извозчику пришлось подсоблять шефу, мы поехали в город. Крестовский, не скрываясь, плакал, а я сидела тише мыши и сдерживалась, чтоб самой не разреветься. Таким я шефа не видела никогда.

— С возрастом, Попович, — сказал наконец чародей, — нападает на мужчин нездоровая сентиментальность.

— А нельзя в преклонном тридцатилетием возрасте толику предусмотрительности получить? — хмыкнула я. — Чтоб не скрести силы по донышку, а в казематах пару дней поспать, прежде чем чардеить направо и налево?

— Посплю, — пообещали мне. — Отправлю тебя в столицу и…

«А присмотрит кто? За тобою и за приказом?» — хотелось спросить, но промолчала. Он все уже решил, в Крыжовене меня видеть не желает. От недоверия либо из необходимости простушку-нечародейку от опасности уберечь. После расскажет. И с личными темами я приставать к нему не буду. Не ко времени. В Мокошь-граде расстанемся. Подумаешь, на недельку дольше пострадаю.

Семен уютно дремал на моем плече, и я не отказала себе в удовольствии сунуть нос в его волосы. Мята и ваниль, немножко дубовой коры, чуточку дыма, знакомые все запахи, приятные. Век бы так сидела. За городской заставой я велела извозчику править к богадельне.

— Куда? — переспросил Семен, открыв глаза. — Ах, прощаться.

— Здесь сойду, — предложила я, — а ты в приказ поезжай.

— Даже не надейся от меня избавиться. Было сказано — ни на шаг.

Малышня обступила нас, радостно галдя. Дети в новых нарядных костюмчиках, умытые, причесанные, сытые. Перфектно-то как! Крестовский посмотрел на меня удивленно.