Незваный, но желанный
Часть 43 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— И за это ты считаешь себя ему по гроб жизни обязанным?
— Он меня от смерти и от позора спас.
Прислонившись щекою к плечу Семена я искоса смотрела на ужасную хтонь, собирающую мелкие бусины. От смерти и от позора…
— Барин тебя к себе подпустил, потому что у тебя с Блохиным, по сути, одна и та же сила? То есть твоя?
— Знай он мои пределы, разумеется, поостерегся бы.
— А на что твой Степка рассчитывал, его призывая?
— Да кто теперь разберет? Блохина ведь не учил никто. Моя вина.
— А тебя?
— Что?
— Кто учил тебя? А Зорина, а Эльдара? Дмитрия, наконец? В нашем отечестве чародейских университетов нет.
— Да сами понемногу набирались. Ванька основательно к делу подошел, книги глотал, в переписку с заграничными магами вступал, Эльдар вообще отыскал на родине какого-то огнетворца…
— То есть вы сами справлялись, а Степку ты должен был учить?
— Я перед ним виноват.
— В чем?
— В том, что силою его наделил.
— Против воли? Из-за угла напрыгнул и надул через соломинку, как деревенский хулиган лягушку?
— Геля!
— Прости. — Я поцеловала Семену в щеку. — Прости, пожалуйста.
Он нашел мои губы.
— Уходи, я твой оберег, на это хватит… Там Евсей этот смешной с револьвером, я видел, и тетка забавная… Мальчик из приюта, ты его в Мокошь-град…
— Если бы ты Митеньке блаженненькому сапфиров своих не отдал, на дольше бы хватило?
— Да… нет… не важно. Дитя ведь невинное…
Видно, Крестовского опять корежило чародейским перехлестом, он бормотал все невнятнее. Дурачок прекраснодушный. Люблю.
— Семка, — шепнула горячо, — а ты точно не за всех чародеев здесь страдаешь?
И шепотом же четко изложила свои политические размышления. Он негромко рассмеялся:
— Попович, все о Берендии думаешь! Мне, конечно, высокое мнение твое о хитроумии…
— Не ври. Ты на три шага вперед просчитал.
— Ну просчитал…
— И будешь Блохина от наказания отмазывать?
— На основании чего, если забыть на минуточку, что он уже мертв?
— Потому что чародей, как и ты. Кстати, ты, может, не заметил, но у нас полгорода мертвецов бегает.
— Чародеи перед законом наравне со всеми отвечают, иногда и сверх, потому как…
— Сила подразумевает ответственность, — заключила я с его же скучнейшими казенными интонациями и счастливо хихикнула.
Что-то пребольно стукнуло о колено, я вздрогнула, посмотрела вниз. Зябликов лежал, распластавшись на полу, сжимая в руке берцовую человеческую кость. Ну правильно, я же велела ему Асмодеуса за ногу удерживать. Вот он ее и не выпускает. Барин на явление нового персонажа внимания не обращал, не до того ему было, счет бусинам на тысячи уже шел.
— Христофор? — вопросил Крестовский.
— Не Христофор, а Геродот, — поправила я. — Геродот, ну-ка, напой мелодию, которую на дудке сыграть надобно.
Герочка напел, я достала из сумочки инструмент.
— Ваше превосходительство, извольте повторить.
— Ты его в чем валяла? — Крестовский брезгливо вытер свисток о манжету.
«Тебе лучше не знать», — подумала я, умильно складывая руки у груди, как бы предвкушая грядущее удовольствие. Оно получилось ниже среднего, то ли дудка подкачала, то ли Семенов учитель музыки, то ли, кхе-кхе, сам исполнитель. Но навьему артефакту хватило и этого. Змейка скользнула в руку Зябликову и опала безжизненной лентой.
— Все, — помахала я, — прощай.
— Там вас, Евангелина Романовна, в жертву приносить собираются.
Тоже мне новость.
— Семен Аристархович немедленно позаботится, чтоб я в некондиции для жертвоприношения была.
— Евангелина Романовна, — сказал шеф едко, — позвольте вас просветить, что для того, чтоб стать жертвой на некромантском алтаре, девственницей быть не обязательно.
— Стыдитесь, ваше превосходительство! Как можно? При посторонних! Я имела в виду, вы жизни меня лишите. А вы про что подумали?
Геродот Христофорович явно счел нас ненормальными и покинул пределы чародейской петли по-бритски, то есть исподтишка, и дудку стащить тоже не забыл. Как все-таки выгодно иногда не быть чародеем либо нежитью. На всю тутошнюю кодлу — раз-два и обчелся, то есть, натурально, я — раз, Зябликов — два. И больше никто сюда ни зайти, ни выйти не может. Перфектно.
— Сем, а Сем… — Я взяла ладони Крестовского и приложила к своим ушам. — Вот если бы, к примеру, у тебя сапфиры при себе были…
— Ступай, Гелюшка, уходи… Я безумен, совсем скоро остатки человечности потеряю, наброшусь… — Длинные твердые пальцы нащупали на мочках то, что я с таким трудом сюда принесла. Глаза его зажглись недоверчивым удивлением: — Как?..
— После расскажу. Бери, чардей, действуй. Сама я дотронуться даже не смогла.
— Погоди! — Мужские руки крепко держали мою голову. — Ты, Попович, великолепно все исполнила. Не дергайся, внимательно слушай. Да, теперь я здесь со всем справлюсь. Но без тебя. Того, что буду сейчас творить, никому не перенести.
Я чувствовала, что он снимает с меня серьги, чародейские сапфиры, наполненные силою блаженненьким Митькой. «Передай гостинец, тетенька, мне они без интересу, а Семушке пригодятся. Добрый он, помочь хотел, уберечь. Нет, никто не усмотрит, даже сам не углядит. Ручками пусть трогает. Имя у тебя какое потешное, Ева и Ангелина». Какое счастье, что я успела с пацанами своими повидаться, не загляни перед визитом к Фараонии в церковную ночлежку, страшно даже представить, каких бы ошибок наделала.
— Поторопись, — попросила я чародея. — Снаружи меня отнюдь не место в партере ждет.
Он посмотрел на янтарную завесу, приподнял золотистые брови:
— Понятно… В последний момент тебя вытолкну.
— Хорошо.
Некромант, о существовании которого я мечтала бы забыть, закончил сбор бусин и теперь желал внимания.
— Воркуете, голубки? — Встать с коленей Крестовского я даже не подумала, смотрела, как хтонь возвращается к столу. — Дура-девка, болван-чародей…
Не боялась, вот ни капельки даже. Здесь мне безопасно. А вот там, за завесою…
Нос генерала съехал на сторону, открывая сочащиеся гноем дырочки, волосы сыпались на плечи, усеивали мундир седыми клочьями, голос стал противно-скрипучим. Тело Семена, ощущаемое через одежду, теплело, я будто на печи сидела. Он готовился к волшбе, но раз пока меня не выталкивал, время для нее не наступило.
— С барыней Бобруйской, Теодор Васильевич, давно знакомы? — спросила я светски. — Во снах ей являлись?
— С Нинелькой-то? — хохотнуло чудовище, уже мало похожее на человека. — Было дело, баловался, морочил убогую, суккуба изображал. Страсть бабья, она вкусная…
На этом любопытном моменте — когда еще мне кто про иноземных демонов расскажет? — Крестовский решил, что пора. И, не дав возможности даже распрямиться в полный рост, швырнул меня в янтарный кисель. Хорошо, сделать вдох успела.
В полете я сгруппировалась, упала ничком, перекатилась на бок и не сопротивлялась, когда десятки склизких щупалец меня куда-то потащили. Было мягко, но очень противно. И воняло гадостно.
— На алтарь кладите! — громыхал Асмодеус.
Кто-то взвизгнул:
— Перстень жжется! Руку девке отнять!
Склизкость отступила, я вытерла о подол ладони, села. В алтарной плите зияло круглое отверстие, видимо, кровосток. Огляделась по сторонам. В мое отсутствие поганый храм претерпел разительные изменения. Многочисленные гробы были открыты, меж ними теперь сновали десятки отвратительных существ. Фараония с Давиловым, связанные по рукам и ногам, лежали на ступеньке под алтарем, Асмодеус же, ожидаемо одноногий, опирался на отобранный у чародейки посох.
— Что там, Гелюшка? — простонала Квашнина.
Упыри суетились вполне осмысленно, скорее всего, готовились к обряду, притом к обряду привычному и регулярному, каждый свою роль исполнял. Мне же по либретто полагалось ожидать незавидной участи. И ладно.
— Петля, — ответила я чародейке, — перехлест магический, двойной даже.
— Попрощаться-то с возлюбленным успела?
— Не особо.
— Обезумел соколик от перехлестов?
— Навроде.
— Он меня от смерти и от позора спас.
Прислонившись щекою к плечу Семена я искоса смотрела на ужасную хтонь, собирающую мелкие бусины. От смерти и от позора…
— Барин тебя к себе подпустил, потому что у тебя с Блохиным, по сути, одна и та же сила? То есть твоя?
— Знай он мои пределы, разумеется, поостерегся бы.
— А на что твой Степка рассчитывал, его призывая?
— Да кто теперь разберет? Блохина ведь не учил никто. Моя вина.
— А тебя?
— Что?
— Кто учил тебя? А Зорина, а Эльдара? Дмитрия, наконец? В нашем отечестве чародейских университетов нет.
— Да сами понемногу набирались. Ванька основательно к делу подошел, книги глотал, в переписку с заграничными магами вступал, Эльдар вообще отыскал на родине какого-то огнетворца…
— То есть вы сами справлялись, а Степку ты должен был учить?
— Я перед ним виноват.
— В чем?
— В том, что силою его наделил.
— Против воли? Из-за угла напрыгнул и надул через соломинку, как деревенский хулиган лягушку?
— Геля!
— Прости. — Я поцеловала Семену в щеку. — Прости, пожалуйста.
Он нашел мои губы.
— Уходи, я твой оберег, на это хватит… Там Евсей этот смешной с револьвером, я видел, и тетка забавная… Мальчик из приюта, ты его в Мокошь-град…
— Если бы ты Митеньке блаженненькому сапфиров своих не отдал, на дольше бы хватило?
— Да… нет… не важно. Дитя ведь невинное…
Видно, Крестовского опять корежило чародейским перехлестом, он бормотал все невнятнее. Дурачок прекраснодушный. Люблю.
— Семка, — шепнула горячо, — а ты точно не за всех чародеев здесь страдаешь?
И шепотом же четко изложила свои политические размышления. Он негромко рассмеялся:
— Попович, все о Берендии думаешь! Мне, конечно, высокое мнение твое о хитроумии…
— Не ври. Ты на три шага вперед просчитал.
— Ну просчитал…
— И будешь Блохина от наказания отмазывать?
— На основании чего, если забыть на минуточку, что он уже мертв?
— Потому что чародей, как и ты. Кстати, ты, может, не заметил, но у нас полгорода мертвецов бегает.
— Чародеи перед законом наравне со всеми отвечают, иногда и сверх, потому как…
— Сила подразумевает ответственность, — заключила я с его же скучнейшими казенными интонациями и счастливо хихикнула.
Что-то пребольно стукнуло о колено, я вздрогнула, посмотрела вниз. Зябликов лежал, распластавшись на полу, сжимая в руке берцовую человеческую кость. Ну правильно, я же велела ему Асмодеуса за ногу удерживать. Вот он ее и не выпускает. Барин на явление нового персонажа внимания не обращал, не до того ему было, счет бусинам на тысячи уже шел.
— Христофор? — вопросил Крестовский.
— Не Христофор, а Геродот, — поправила я. — Геродот, ну-ка, напой мелодию, которую на дудке сыграть надобно.
Герочка напел, я достала из сумочки инструмент.
— Ваше превосходительство, извольте повторить.
— Ты его в чем валяла? — Крестовский брезгливо вытер свисток о манжету.
«Тебе лучше не знать», — подумала я, умильно складывая руки у груди, как бы предвкушая грядущее удовольствие. Оно получилось ниже среднего, то ли дудка подкачала, то ли Семенов учитель музыки, то ли, кхе-кхе, сам исполнитель. Но навьему артефакту хватило и этого. Змейка скользнула в руку Зябликову и опала безжизненной лентой.
— Все, — помахала я, — прощай.
— Там вас, Евангелина Романовна, в жертву приносить собираются.
Тоже мне новость.
— Семен Аристархович немедленно позаботится, чтоб я в некондиции для жертвоприношения была.
— Евангелина Романовна, — сказал шеф едко, — позвольте вас просветить, что для того, чтоб стать жертвой на некромантском алтаре, девственницей быть не обязательно.
— Стыдитесь, ваше превосходительство! Как можно? При посторонних! Я имела в виду, вы жизни меня лишите. А вы про что подумали?
Геродот Христофорович явно счел нас ненормальными и покинул пределы чародейской петли по-бритски, то есть исподтишка, и дудку стащить тоже не забыл. Как все-таки выгодно иногда не быть чародеем либо нежитью. На всю тутошнюю кодлу — раз-два и обчелся, то есть, натурально, я — раз, Зябликов — два. И больше никто сюда ни зайти, ни выйти не может. Перфектно.
— Сем, а Сем… — Я взяла ладони Крестовского и приложила к своим ушам. — Вот если бы, к примеру, у тебя сапфиры при себе были…
— Ступай, Гелюшка, уходи… Я безумен, совсем скоро остатки человечности потеряю, наброшусь… — Длинные твердые пальцы нащупали на мочках то, что я с таким трудом сюда принесла. Глаза его зажглись недоверчивым удивлением: — Как?..
— После расскажу. Бери, чардей, действуй. Сама я дотронуться даже не смогла.
— Погоди! — Мужские руки крепко держали мою голову. — Ты, Попович, великолепно все исполнила. Не дергайся, внимательно слушай. Да, теперь я здесь со всем справлюсь. Но без тебя. Того, что буду сейчас творить, никому не перенести.
Я чувствовала, что он снимает с меня серьги, чародейские сапфиры, наполненные силою блаженненьким Митькой. «Передай гостинец, тетенька, мне они без интересу, а Семушке пригодятся. Добрый он, помочь хотел, уберечь. Нет, никто не усмотрит, даже сам не углядит. Ручками пусть трогает. Имя у тебя какое потешное, Ева и Ангелина». Какое счастье, что я успела с пацанами своими повидаться, не загляни перед визитом к Фараонии в церковную ночлежку, страшно даже представить, каких бы ошибок наделала.
— Поторопись, — попросила я чародея. — Снаружи меня отнюдь не место в партере ждет.
Он посмотрел на янтарную завесу, приподнял золотистые брови:
— Понятно… В последний момент тебя вытолкну.
— Хорошо.
Некромант, о существовании которого я мечтала бы забыть, закончил сбор бусин и теперь желал внимания.
— Воркуете, голубки? — Встать с коленей Крестовского я даже не подумала, смотрела, как хтонь возвращается к столу. — Дура-девка, болван-чародей…
Не боялась, вот ни капельки даже. Здесь мне безопасно. А вот там, за завесою…
Нос генерала съехал на сторону, открывая сочащиеся гноем дырочки, волосы сыпались на плечи, усеивали мундир седыми клочьями, голос стал противно-скрипучим. Тело Семена, ощущаемое через одежду, теплело, я будто на печи сидела. Он готовился к волшбе, но раз пока меня не выталкивал, время для нее не наступило.
— С барыней Бобруйской, Теодор Васильевич, давно знакомы? — спросила я светски. — Во снах ей являлись?
— С Нинелькой-то? — хохотнуло чудовище, уже мало похожее на человека. — Было дело, баловался, морочил убогую, суккуба изображал. Страсть бабья, она вкусная…
На этом любопытном моменте — когда еще мне кто про иноземных демонов расскажет? — Крестовский решил, что пора. И, не дав возможности даже распрямиться в полный рост, швырнул меня в янтарный кисель. Хорошо, сделать вдох успела.
В полете я сгруппировалась, упала ничком, перекатилась на бок и не сопротивлялась, когда десятки склизких щупалец меня куда-то потащили. Было мягко, но очень противно. И воняло гадостно.
— На алтарь кладите! — громыхал Асмодеус.
Кто-то взвизгнул:
— Перстень жжется! Руку девке отнять!
Склизкость отступила, я вытерла о подол ладони, села. В алтарной плите зияло круглое отверстие, видимо, кровосток. Огляделась по сторонам. В мое отсутствие поганый храм претерпел разительные изменения. Многочисленные гробы были открыты, меж ними теперь сновали десятки отвратительных существ. Фараония с Давиловым, связанные по рукам и ногам, лежали на ступеньке под алтарем, Асмодеус же, ожидаемо одноногий, опирался на отобранный у чародейки посох.
— Что там, Гелюшка? — простонала Квашнина.
Упыри суетились вполне осмысленно, скорее всего, готовились к обряду, притом к обряду привычному и регулярному, каждый свою роль исполнял. Мне же по либретто полагалось ожидать незавидной участи. И ладно.
— Петля, — ответила я чародейке, — перехлест магический, двойной даже.
— Попрощаться-то с возлюбленным успела?
— Не особо.
— Обезумел соколик от перехлестов?
— Навроде.