Невеста для босса

– Можем! – сказал он, медленно проводя горячими ладонями по моим ногам от щиколоток до тонкой полоски трусиков.

И мир перевернулся, окунув в жаркое марево…

Через некоторое время я бегала по приемной и приводила в порядок расхристанную одежду, не зная, куда девать глаза.

– Ужас, какой ужас, прямо на работе! – причитала я. Щеки горели, хоть прикуривай. – Посреди бела дня, в приемной… О господи-боже…

– Моя секретарша – бесстыдница! – поддакивал Руслан, привалившись к краю стола и сложив на груди руки. Опрятный и полностью одетый. – Соблазнила бедного босса прямо на своем столе. Какой разврат! Я ее уволю!

– Это ты во всем виноват! – Я остановилась и сердито уставилась в синие глаза, в которых не было ни капли раскаяния, только веселье. – А если б кто-нибудь зашел? Ой, мамочки!

Я снова забегала кругами, представляя себе картинки одна страшнее другой.

– Я запер дверь, – беззаботно отозвался босс и ласково добавил: – Василиса-стесняшка…

Мог бы и раньше сказать! Я с облегчением выдохнула и наконец подошла к зеркалу. Оттуда смотрело встрепанное существо с пьяными глазами и предательским румянцем во всю щеку, которое просто просилось под холодный душ. И как такое людям показывать?

Так. Волосы расчесать, глаза опустить, а румянец… Ну, может, мне просто жарко.

– Ну что, домой? – предложил Руслан, и я тут же согласилась.

Все, что могли, мы тут уже натворили. Продолжить, пожалуй, лучше дома…

В лифте ехала целая толпа народу, хотя рабочий день уже давно закончился. Трудовым рвением их всех накрыло, что ли? Я упорно смотрела в пол, так что окружающим была видна лишь моя макушка, а по ней не определить, чем ее хозяйка только что занималась. Руслан держал меня за руку, а я не возражала. Все равно в толчее никому не видно. Да и вообще я, считай, здесь уже не работаю. А так, жениху помогаю. Это меня приободрило, и, когда мы вышли из лифта, я и не подумала расцепить руки. Идти, уцепившись за большую ладонь, мне ужасно нравилось. Было уютно и надежно, словно я теперь под защитой кого-то сильного и ничто в этом безумном мире мне не грозит. Мы спустились по ступенькам и уже собирались свернуть к парковке.

– Это еще что, – пробормотал вдруг босс.

Я даже понять ничего не успела, как Руслан резким рывком дернул меня за руку, сделал шаг вперед, толкнув меня к себе за спину.

Дальше все было как в замедленной съемке, словно каждое мгновение бесконечно растянулось.

Я помню, как изумленно уставилась в его спину, не понимая, что на него нашло и почему он толкается, а в следующее мгновение услышала громкий хлопок. И увидела, как Руслан стал неуклюже заваливаться назад. Машинально выставила вперед руки, но, разумеется, не смогла удержать. Мы так и рухнули на асфальт вместе. Ударенный локоть прострелило болью, упавший на меня Руслан показался странно тяжелым. Его голова неподвижно лежала у меня на груди.

– Что случилось? – начала спрашивать я, приподнимаясь на локтях.

Но не договорила, растерянно наблюдая, как по белоснежной рубашке Руслана расползается ярко-красное пятно. Это что, кровь? Откуда…

Между тем вокруг стали собираться люди, до моего слуха донеслось: «Стреляли…», «Убили…»

И вот тогда-то я все поняла. Обхватила Руслана обеими руками. И закричала истошно, срывая голос.

Все дальнейшее было как в тумане: вой сирен полицейской машины и скорой помощи, какие-то люди, спешащие к нам. Усатый дядька что-то говорил, пытаясь разжать мои руки, рядом второй совал какую-то гадость в нос. Носилки. Для Руслана. Для моего Руслана. Он на носилках, бледный, как та рубашка, на которой расплывалось багровое пятно. В губах ни кровинки. Спасите его, пожалуйста, спасите… Я не могу без него, просто не выживу. Усатый отпихивает, нельзя, мол. Нет! Я с ним, я его не оставлю, только не сейчас. Руки липкие от крови, с локтя течет. Усатый увидел: «Вы ранены?» Да-да, я ранена. Господи, лишь бы в машину пустили. Сзади обрывки фраз, опросы свидетелей. «Вышел оттуда», «выстрелил», «убежал»… Полицейский что-то спрашивал у меня, я вырывалась. Потом, все потом. Какая, к черту, разница, кто стрелял. Главное, чтоб он выжил, и нет сейчас ничего важнее. Усатый говорил полицейскому: она ранена, потом допросите. Да-да, потом. Наконец я внутри, дверца захлопнулась, взвыла сирена, поехали. Дикая скорость, машину бросает из стороны в сторону, медики что-то делают с Русланом, пикают приборы. Я замерла в углу, боясь шевелиться.

– Можем не довезти…

Нет! Довезите, пожалуйста, довезите…

Больница, бегом за каталкой. Скорее, миленькие, скорее. Полупрозрачная дверь захлопнулась, разрубив нас на части. И нет теперь нас. Есть он – там, за дверью, под слепящим светом, между жизнью и смертью – и я – в коридоре, сжалась в скулящий комок.

Как, как такое могло случиться? В это невозможно было поверить. Ведь только что в офисе… «Я соскучился», и гладкая щека под губами, и кольцо сильных теплых рук. И синие-синие глаза, полные смеха: «Моя секретарша – бесстыдница, я ее уволю!» И моя ладонь в его руке… А теперь я тут, а он там. И ничего нельзя сделать, ни-чего. Господи, нет ничего страшнее бессилия и невозможности помочь…

И я не знала, что будет дальше, и, кажется, никто не знал. Я спрашивала у врачей, хватая их за рукава белых халатов, но они отводили глаза и говорили:

– Пока ничего нельзя сказать, мы делаем все, что можем…

Секунды сливались в минуты, минуты в часы, долгие часы ожидания в больнице. Чудовищная неизвестность и одиночество. Страх и отчаяние – такие сильные, что невозможно даже заплакать, невозможно поверить и представить себе, что все это происходит со мной, с ним, с нами.

И мысли, рвущие душу, бесконечные, безжалостные…

Стреляли… Это было чем-то нереальным, киношным, такого просто не бывает в обычной жизни обычных людей. Нет, я, конечно, видела в сводках новостей сообщения о выстрелах, но оно было какое-то далекое, чужое. И не могло коснуться меня или моих близких. И все-таки коснулось…

Мужчины, которого я люблю. Которого не могу потерять. Потому что нельзя оторвать полсердца и остаться в живых.

Я не знаю, сколько прошло времени. Здесь оно текло как-то иначе – вопреки физическим законам. Знаю только, что на улице давно стемнело, и больничный коридор стал совсем пустынным.

Немолодой врач вышел из-за полупрозрачной двери, почему-то вытер рукавом лоб. Я вглядывалась в его лицо с надеждой и ужасом, пытаясь прочитать там ответ. И не могла. Подскочила с кушетки и сделала несколько шагов ему навстречу, а потом остановилась, неожиданно поняв, что больше всего на свете сейчас боюсь именно его ответа.

– Что с ним? – прошептала я помертвевшими губами.

– Вы кем ему приходитесь? – устало спросил врач.

В глазах потемнело, и нечем стало дышать. Обычно такое спрашивают, когда новости плохие.


– Я его невеста, – едва слышно выдавила я.

Внутри – словно туго натянутая струна, готовая лопнуть со звоном и в ошметки разнести мою жизнь…

– Ранение тяжелое, – сказал врач, – все, что можно, мы уже сделали, дальше все зависит от него. Будем надеяться, что выкарабкается.

Я наконец-то заплакала. Потому что поняла: он жив. Дышит. И надежда все-таки есть.

– А можно мне к нему? – спросила я.

Врач посмотрел на меня и сказал со вздохом:

– Вообще-то нельзя. Вам здесь находиться-то нельзя в такое время… Но вы же все равно не уйдете?

– Не уйду, – помотала я головой.

Мне нужно было самой его увидеть. Самой услышать его дыхание. Самой коснуться руки и почувствовать тепло кожи. Чтобы поверить: он действительно жив.

Врач сделал знак медсестре:

– Лена, отведи девушку, пожалуйста. Вторая «А», реанимация. – Потом покосился на кровавые засохшие следы на моей одежде и добавил: – Только дай ей халат. И недолго там.





* * *


Я сидела на корточках у кровати, гладила сильную мужскую кисть с широким запястьем и плакала. Потому что кисть была бледная, неподвижная. И сам Руслан, забинтованный, опутанный проводами и трубочками капельниц, тоже был бледный и неподвижный. Под глазами залегли синие тени, в губах ни кровинки, в нос вставлена трубка. Даже волосы потускнели и бессильно разметались по подушке.

От щемящей нежности и какой-то дурной жалости заходилось сердце.

Только теперь до меня окончательно дошло то, что сказал доктор. «Теперь все зависит от него, будем надеяться, что выкарабкается». На мгновение стало страшно, как никогда: а ведь может и не выкарабкаться…

Я целовала тыльную сторону его ладони, капая на нее слезами, и тихонько шептала: «Только живи, пожалуйста… Я люблю тебя… Ты только живи». И от всей души надеялась, что он меня слышит.





Глава 30




Потянулись долгие дни, наполненные тяжелым, мучительным ожиданием. Надежда сменялась отчаянием. Отчаяние – надеждой.

Но теперь я была не одна. Я позвонила Марианне сразу же, как только вместе с другими вещами мне отдали телефон Руслана. Выхватила ее имя из длинного списка – и не было ни малейших сомнений: ей нужно знать.

Следующий звонок я сделала заму Руслана – сообщить, что босса пока не будет и «рулить» компанией теперь ему.

Немного подумав, набрала еще один номер. Тот, что был подписан просто именем «Леха». Они ведь вместе начинали. И Руслан говорил, что вовсе не против, чтобы старый приятель вернулся в компанию. Сейчас самое время. А ферма подождет.

Марианна примчалась в больницу сразу после звонка, взглянула на меня и заявила:

– Сейчас же домой! Есть, спать, приводить себя в порядок. А то Руслан очнется, увидит перед собой такое… привидение и тут же со страху отключится обратно. Будем дежурить по очереди!

Возражений она не слушала, пришлось подчиниться. Правда, домой я ездила лишь для того, чтоб помыться и сменить одежду. Еду покупала в ларьке возле больницы (никогда, никогда больше не посмотрю на чизбургеры, хотдоги и расфасованные салаты!) и спала на кушетке в коридоре (ну не могла я находиться далеко от Руслана, физически не могла). Остальное время проводила в палате. Держала его за руку, такую родную и такую… неподвижную, и разговаривала, разговаривала, разговаривала… Как радио, у которого сломался выключатель. Рассказывала обо всем подряд. О делах фирмы, о себе, о своем детстве, о том, что происходит вокруг, о том, как я люблю его и как мы будем жить, когда он очнется… Почему-то я верила, что он меня слышит. Во всяком случае, очень надеялась на это.

На второй день нашего пребывания в больнице приходили полицейские, расспрашивали, что я видела и кто, по моему мнению, мог стрелять в босса. Но я мало чем могла им помочь. У Руслана не было врагов (или я о них не знала), а сам момент выстрела остался в памяти мутным пятном, мешаниной звуков и образов, залитой кровью белоснежной рубашкой…

Розе Георгиевне решили пока ничего не говорить. Скажем, когда уже точно будет что-то известно. Когда будут хорошие новости.

Да-да. Хорошие. Других мы по молчаливому соглашению не ждали.

Но иногда накатывало такое отчаяние, такой дикий, нечеловеческий страх, что Руслан может уйти из моей жизни, что я цепенела, не в силах сделать очередной вдох. И тогда теплые девичьи руки обнимали меня, гладили, как ребенка, по голове, а над ухом раздавался сердитый голос Марианны:

– Ты же не думаешь в самом деле, что он не справится?

Она сильная, сестренка моего Руслана. А я… Я не думала, я надеялась, что вот-вот, возможно в следующую минуту, он придет в сознание и усталый доктор Владимир Семенович скажет: «Все отлично, теперь полное выздоровление только дело времени».

Но дни шли за днями, а доктор ничего обнадеживающего не говорил.

Зато у меня состоялся другой разговор – с грузным усатым полицейским. Или следователем? В общем, с тем, кто искал преступника, стрелявшего в Руслана.