Неверные шаги
Часть 25 из 58 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Не просто работаю, руковожу расследованием.
Марике присвистнула.
— Класс. Тогда в субботу мы услышим кучу интересных подробностей.
Карен чуть медлит с ответом:
— По правде говоря, не знаю, успею ли подготовиться. Да и праздновать в общем-то нечего. Зато на будущий год…
— Тогда смотри на это как на поминки. Ты обещала угостить мидиями.
— Выпивши была. Обещанное на Устричный не в счет.
— Кстати, Коре сказал, ты кого-то подцепила, когда я ушла домой. Кто это был?
— Никто. Ничего не вышло.
Очень уж быстро и резко, чтобы звучать убедительно.
— Вон как.
— Во всяком случае, сейчас я не в силах говорить об этом.
— Значит, обычный мерзавец. Ты никогда не думала переспать с человеком, который тебе действительно нравится?
Карен не успевает ответить, потому что Марике продолжает:
— Ну, мне пора сворачивать, так что я закругляюсь. Поговорим в другой раз. Но если ты правда передумала насчет субботы, обязательно позвони Эйрику и Коре; они ждут этого дня, я знаю.
Карен быстро прикидывает: мидии можно сварить с закрытыми глазами, вино она успеет купить после работы. Если не случится ничего из ряда вон выходящего, можно и отпраздновать. К тому же ей не помешает развеяться в компании.
— Нет, ты права, конечно же приезжайте. Только вот прибраться я не успею, а тебе придется захватить из города вкусного хлеба, в Лангевике больше нет приличной пекарни. А если меня вдруг вызовут на работу, вы и без меня справитесь.
Сорок девять, думает она, закончив разговор. Надо же, когда успела?
36
Двадцать минут спустя Карен протолкалась через шумную барную часть ресторана “Обитель”, села за двухместный столик. Бросив быстрый взгляд на грифельную доску, подзывает официанта и заказывает треску с топленым маслом и хреном.
— И полубутылку вашего фирменного красного, — добавляет она.
Окидывает взглядом зал. Над сплошной стеной спин в баре тянутся вверх руки — люди пытаются привлечь внимание бармена, чтобы сделать последний заказ по цене “веселого часа”. Ресторан же и наполовину не заполнен, и она рассматривает других посетителей и изучает обстановку.
“Обитель” расположена в двух шагах от городского театра, и кое-кто из посетителей, пожалуй, туда-то и собирается — возможно, вон та средних лет пара, которой подали десерт, и определенно эти четыре нарядные женщины лет шестидесяти пяти, которые, весело смеясь, заказывают еще бутылку белого и просят счет. А может, и вот эта пара лет тридцати, сидящая ближе всего к Карен, хотя и не обязательно. Женщина с жаром что-то рассказывает, меж тем как ее спутник старательно жует антрекот и тоскливо поглядывает на бар. Через равные промежутки времени он рассеянно, но привычно хмыкает в знак согласия. Карен охватывает то же ощущение, какое одолевает ее, когда она видит усталого родителя, который с отсутствующей улыбкой укачивает ребенка и словно бы думает: скоро ли он устанет? Или собачника, который на вечерней прогулке терпеливо ждет, когда пес кончит обнюхивать кусты и сделает свои делишки.
Женщина вправду не замечает безразличия спутника, или для нее это не имеет значения? Она довольна, что ее выгуливают, как собачку?
Свежесваренная картошка исходит паром, когда официант ставит на стол тарелку и медный соусник с растопленным маслом. Треска поистине хороша — поблескивающая, в меру соленая, при первом же прикосновении покорно рассыпается на пластинки. Карен чувствует под веками легкое жжение от хрена, ест рыбу и улыбается сама себе. Отвращение к одиноким походам в ресторан с годами сгладилось, и она не обращает внимания ни на любопытные, ни на сочувственные взгляды все более оживленных посетителей. Когда женщина за ближним столиком шлет ей слегка соболезнующую улыбку, Карен приподнимает бокал и улыбается в ответ, да так весело, что женщина сразу опускает глаза и что-то шепчет мужу. Тот быстро поворачивает голову, меряет Карен взглядом, осматривает сверху донизу, потом со скучающим видом опять принимается жевать. Ну вот, сидим тут, две женщины, и жалеем друг дружку, думает Карен.
Потом ее мысли переключаются на Карла. Он разозлился, когда понял, что она была не вполне искренна насчет того, что делал Юнас ночью перед убийством, и, хотя злость улеглась, между ними все же закралась легкая отчужденность. Тон учтивой корректности сохранялся весь день, как небольшое наказание. А на вечернем совещании он был тревожно молчалив.
На работе Карл Бьёркен — ее ближайшее доверенное лицо. К нему она обращается, когда хочет что-нибудь обсудить, обменяться идеями или выпить пива после трудового дня. Он, правда, никогда открыто не протестовал против “свойской” мужицкой атмосферы, которая уже не один год царила в отделе, но сам подобный тон не поддерживал. Если я потеряю его доверие, думает Карен, работа вообще станет кошмаром.
Одолев половину трески, она вдруг цепенеет. В баре промелькнул знакомый профиль, и на миг она в панике отворачивается и размышляет, как бы скрыться. В следующую секунду он тоже обернулся и заметил ее. А теперь Йон Бергман решительно приближается, с широкой улыбкой. В обычных обстоятельствах она была бы рада видеть его, но сейчас необходимо, чтобы он убрался подальше.
— Здравствуй, Карен. Ты одна, можно присесть?
— Нет, — твердо отвечает она.
Он уже взялся было за спинку свободного стула, чтобы выдвинуть его. Но с недоверчивым видом замирает. Карен кладет прибор на тарелку, откидывается назад.
— Ты знаешь, я не могу с тобой разговаривать, пока идет расследование.
— Ладно. Но хоть что-нибудь можешь сказать? Смеед по-прежнему в числе подозреваемых?
— А кто сказал, что он под подозрением?
— Н-да, ведь когда убита женщина, в первую очередь подозрение падает либо на нынешнего, либо на бывшего мужа. Понятно, пока не найден настоящий убийца. Но вы, наверно…
Карен глубоко вздыхает.
— Йон, дорогой, зря стараешься, ничего ты из меня не вытянешь. Можно мне спокойно поужинать?
— Значит, есть что вытягивать? Я правильно понял?
— Я хочу доесть свою треску, пока она не остыла, и доесть в одиночестве, вот так и понимай.
Йон Бергман игнорирует ее кивок в сторону тарелки, отпивает глоток пива, ставит стакан на стол.
— Надо же, раньше ты была такая открытая, откровенно говорила, что думаешь.
— Пожалуй, слишком откровенно.
Она тотчас жалеет об этих словах, зная, что Йон Бергман в долгу не останется.
— Понятно, тебе заткнули рот, поручили руководить расследованием, но запретили высказываться. Вот почему “пресс-конференцию” проводил этот дуболом Хёуген.
Йон Бергман пальцем рисует в воздухе кавычки, а Карен думает, как ей не нравится этот жест. Потом она думает, что остатки трески явно успели остыть. Делает официанту знак принести счет.
Конечно, Йон Бергман — телерепортер, а не пишущий журналист, она не рискует прочитать в утренней газете переиначенные цитаты, однако аппетит пропал. Вдобавок она знает, через минуту-другую он обязательно припомнит то, что случилось четыре с лишним года назад. Короткий, но бурный летний роман, несколько недель, когда они почти не вылезали из постели, потом еще несколько месяцев, когда встречались время от времени, а потом все кончилось. Приятный пустячок, она редко о нем вспоминает, потому что они с Йоном вращаются в разных кругах и теперь сталкиваются редко. Но хотя все это дела давно минувших дней, доверие к ней будет подорвано, если в коридорах полиции станет известно об их коротком романе. И без того слишком многое просачивается в СМИ, и вечно идут споры о том, кто же все-таки распускает язык.
Так что сидеть и пить вино с Йоном Бергманом в разгар расследования ни в коем случае нельзя. Скажешь еще слово — и он уже не отцепится, думает она. Нагибается к сумке на полу, достает бумажник.
— Раз ты не уходишь, уйду я, — говорит она и, чтобы подсластить пилюлю, добавляет: — Мне пора, спешу.
— Да ладно тебе, расслабься. Хоть чем-нибудь можешь поделиться, памятуя о том, что было…
Не отвечая, она подает официанту банковскую карточку. Тот набирает на считывателе несколько цифр, ставит его на стол перед Карен, бросает взгляд на тарелку.
— Не понравилось? — Он смотрит на недоеденную треску и лужицу застывающего масла.
— Что вы, очень вкусно, просто я спешу.
Карен встает, быстро улыбается официанту. Йон Бергман отступает назад, смотрит, как она надевает пальто.
— Я не хотел портить тебе ужин. Может, выпьешь со мной в баре? Или где-нибудь в другом месте?
— Увы, времени нет.
Карен направляется к выходу, он идет следом и, когда она открывает дверь, громко восклицает:
— У тебя есть мой телефон. Звони!
Она с улыбкой оборачивается:
— О’кей, Йон, обещаю. Если когда-нибудь снова потеряю рассудок, непременно позвоню. Но после расследования.
37
Едва Карен переступает порог, ее охватывает тепло еще не остывших обжигательных печей. Выйдя из ресторана, она секунду-другую помедлила, прикидывая, не поехать ли все же в Лангевик, раз уж вечер так неожиданно закончился, но сообразила, что успела выпить почти все заказанное красное вино. Нечистая совесть — ведь утром в воскресенье она ехала домой в похмелье и, наверно, со слишком высоким содержанием алкоголя в крови — по-прежнему черной тучей висит над головой. Народ на островах, правда, ездит в изрядном подпитии; закон мягок, а штрафы — коль скоро не случается аварий — невысоки, проверки на дорогах бывают редко. Но Карен Эйкен Хорнби дала себе зарок: максимум один бокал. Ключи от дункерской мастерской Марике в Старом порту — часть клятвы.
Она бросает пальто и сумку на лавку в магазине и проходит в большое прямоугольное помещение в задней части дома, где бесценная глина превращается в искусство. Особенная сине-зеленая глина, ради которой Марике переехала из Копенгагена на Хеймё и купила участок в глубине острова. Кусок болотистой земли, где ничего не вырастишь, не построишь, его даже красивым не назовешь, но прямо под поверхностным слоем в нем скрыты тонны того, что в ее глазах — чистое золото.
Благодаря этому они и познакомились. Участок продавал кузен Карен, Турбьёрн, и однажды субботним утром без малого семь лет назад она как раз была у него в гостях, когда на крыльце неожиданно появилась высокая женщина с очень решительным взглядом.
У женщины была с собой карта местности, где красной тушью был помечен участок, который, как она объяснила на малопонятном датском, ей необходимо купить за любую цену. Так и сказала, for enhver pris, и, как только Турбьёрн смекнул, что означает это датское выражение, глаза у него аж загорелись.
Переговоры оказались сущей комедией. Оправившись от первоначального изумления, что кто-то вправду заинтересовался бесплодным юго-западным углом его владений, Турбьёрн смекнул: есть шанс набить кошелек. Вдобавок скоро выяснилось, что датчанка понятия не имеет ни о доггерландских ценах на землю, ни о возможностях постройки дома, который она тоже планировала. В довершение всего языковая путаница, в первую очередь из-за непостижимой датской системы числительных и доггерландской валютной системы, столь же непостижимой для посторонних, привела к тому, что, несмотря на свое скандинавское родство, они в конце концов капитулировали и перешли на английский.
Поначалу Карен забавлялась, слушая, как ловко кузен вымогает деньги, но в конце концов не выдержала. Не обращая внимания на злобные взгляды Турбьёрна, она подчеркнула невысокую стоимость глинистого участка и объяснила, что для строительства дома он совершенно не годится. И добавила, что вполне логично включить в продажу и небольшой примыкающий участок возле реки Портландсо, который по давней традиции считался одним целым с первым участком; вот там датчанка может построить дом, к тому же и вид там красивый, по крайней мере с одной стороны.
Эта подсказка стоила ей полугода ледяных отношений с кузеном, зато привела к прочной дружбе с Марике Эструп.
Марике присвистнула.
— Класс. Тогда в субботу мы услышим кучу интересных подробностей.
Карен чуть медлит с ответом:
— По правде говоря, не знаю, успею ли подготовиться. Да и праздновать в общем-то нечего. Зато на будущий год…
— Тогда смотри на это как на поминки. Ты обещала угостить мидиями.
— Выпивши была. Обещанное на Устричный не в счет.
— Кстати, Коре сказал, ты кого-то подцепила, когда я ушла домой. Кто это был?
— Никто. Ничего не вышло.
Очень уж быстро и резко, чтобы звучать убедительно.
— Вон как.
— Во всяком случае, сейчас я не в силах говорить об этом.
— Значит, обычный мерзавец. Ты никогда не думала переспать с человеком, который тебе действительно нравится?
Карен не успевает ответить, потому что Марике продолжает:
— Ну, мне пора сворачивать, так что я закругляюсь. Поговорим в другой раз. Но если ты правда передумала насчет субботы, обязательно позвони Эйрику и Коре; они ждут этого дня, я знаю.
Карен быстро прикидывает: мидии можно сварить с закрытыми глазами, вино она успеет купить после работы. Если не случится ничего из ряда вон выходящего, можно и отпраздновать. К тому же ей не помешает развеяться в компании.
— Нет, ты права, конечно же приезжайте. Только вот прибраться я не успею, а тебе придется захватить из города вкусного хлеба, в Лангевике больше нет приличной пекарни. А если меня вдруг вызовут на работу, вы и без меня справитесь.
Сорок девять, думает она, закончив разговор. Надо же, когда успела?
36
Двадцать минут спустя Карен протолкалась через шумную барную часть ресторана “Обитель”, села за двухместный столик. Бросив быстрый взгляд на грифельную доску, подзывает официанта и заказывает треску с топленым маслом и хреном.
— И полубутылку вашего фирменного красного, — добавляет она.
Окидывает взглядом зал. Над сплошной стеной спин в баре тянутся вверх руки — люди пытаются привлечь внимание бармена, чтобы сделать последний заказ по цене “веселого часа”. Ресторан же и наполовину не заполнен, и она рассматривает других посетителей и изучает обстановку.
“Обитель” расположена в двух шагах от городского театра, и кое-кто из посетителей, пожалуй, туда-то и собирается — возможно, вон та средних лет пара, которой подали десерт, и определенно эти четыре нарядные женщины лет шестидесяти пяти, которые, весело смеясь, заказывают еще бутылку белого и просят счет. А может, и вот эта пара лет тридцати, сидящая ближе всего к Карен, хотя и не обязательно. Женщина с жаром что-то рассказывает, меж тем как ее спутник старательно жует антрекот и тоскливо поглядывает на бар. Через равные промежутки времени он рассеянно, но привычно хмыкает в знак согласия. Карен охватывает то же ощущение, какое одолевает ее, когда она видит усталого родителя, который с отсутствующей улыбкой укачивает ребенка и словно бы думает: скоро ли он устанет? Или собачника, который на вечерней прогулке терпеливо ждет, когда пес кончит обнюхивать кусты и сделает свои делишки.
Женщина вправду не замечает безразличия спутника, или для нее это не имеет значения? Она довольна, что ее выгуливают, как собачку?
Свежесваренная картошка исходит паром, когда официант ставит на стол тарелку и медный соусник с растопленным маслом. Треска поистине хороша — поблескивающая, в меру соленая, при первом же прикосновении покорно рассыпается на пластинки. Карен чувствует под веками легкое жжение от хрена, ест рыбу и улыбается сама себе. Отвращение к одиноким походам в ресторан с годами сгладилось, и она не обращает внимания ни на любопытные, ни на сочувственные взгляды все более оживленных посетителей. Когда женщина за ближним столиком шлет ей слегка соболезнующую улыбку, Карен приподнимает бокал и улыбается в ответ, да так весело, что женщина сразу опускает глаза и что-то шепчет мужу. Тот быстро поворачивает голову, меряет Карен взглядом, осматривает сверху донизу, потом со скучающим видом опять принимается жевать. Ну вот, сидим тут, две женщины, и жалеем друг дружку, думает Карен.
Потом ее мысли переключаются на Карла. Он разозлился, когда понял, что она была не вполне искренна насчет того, что делал Юнас ночью перед убийством, и, хотя злость улеглась, между ними все же закралась легкая отчужденность. Тон учтивой корректности сохранялся весь день, как небольшое наказание. А на вечернем совещании он был тревожно молчалив.
На работе Карл Бьёркен — ее ближайшее доверенное лицо. К нему она обращается, когда хочет что-нибудь обсудить, обменяться идеями или выпить пива после трудового дня. Он, правда, никогда открыто не протестовал против “свойской” мужицкой атмосферы, которая уже не один год царила в отделе, но сам подобный тон не поддерживал. Если я потеряю его доверие, думает Карен, работа вообще станет кошмаром.
Одолев половину трески, она вдруг цепенеет. В баре промелькнул знакомый профиль, и на миг она в панике отворачивается и размышляет, как бы скрыться. В следующую секунду он тоже обернулся и заметил ее. А теперь Йон Бергман решительно приближается, с широкой улыбкой. В обычных обстоятельствах она была бы рада видеть его, но сейчас необходимо, чтобы он убрался подальше.
— Здравствуй, Карен. Ты одна, можно присесть?
— Нет, — твердо отвечает она.
Он уже взялся было за спинку свободного стула, чтобы выдвинуть его. Но с недоверчивым видом замирает. Карен кладет прибор на тарелку, откидывается назад.
— Ты знаешь, я не могу с тобой разговаривать, пока идет расследование.
— Ладно. Но хоть что-нибудь можешь сказать? Смеед по-прежнему в числе подозреваемых?
— А кто сказал, что он под подозрением?
— Н-да, ведь когда убита женщина, в первую очередь подозрение падает либо на нынешнего, либо на бывшего мужа. Понятно, пока не найден настоящий убийца. Но вы, наверно…
Карен глубоко вздыхает.
— Йон, дорогой, зря стараешься, ничего ты из меня не вытянешь. Можно мне спокойно поужинать?
— Значит, есть что вытягивать? Я правильно понял?
— Я хочу доесть свою треску, пока она не остыла, и доесть в одиночестве, вот так и понимай.
Йон Бергман игнорирует ее кивок в сторону тарелки, отпивает глоток пива, ставит стакан на стол.
— Надо же, раньше ты была такая открытая, откровенно говорила, что думаешь.
— Пожалуй, слишком откровенно.
Она тотчас жалеет об этих словах, зная, что Йон Бергман в долгу не останется.
— Понятно, тебе заткнули рот, поручили руководить расследованием, но запретили высказываться. Вот почему “пресс-конференцию” проводил этот дуболом Хёуген.
Йон Бергман пальцем рисует в воздухе кавычки, а Карен думает, как ей не нравится этот жест. Потом она думает, что остатки трески явно успели остыть. Делает официанту знак принести счет.
Конечно, Йон Бергман — телерепортер, а не пишущий журналист, она не рискует прочитать в утренней газете переиначенные цитаты, однако аппетит пропал. Вдобавок она знает, через минуту-другую он обязательно припомнит то, что случилось четыре с лишним года назад. Короткий, но бурный летний роман, несколько недель, когда они почти не вылезали из постели, потом еще несколько месяцев, когда встречались время от времени, а потом все кончилось. Приятный пустячок, она редко о нем вспоминает, потому что они с Йоном вращаются в разных кругах и теперь сталкиваются редко. Но хотя все это дела давно минувших дней, доверие к ней будет подорвано, если в коридорах полиции станет известно об их коротком романе. И без того слишком многое просачивается в СМИ, и вечно идут споры о том, кто же все-таки распускает язык.
Так что сидеть и пить вино с Йоном Бергманом в разгар расследования ни в коем случае нельзя. Скажешь еще слово — и он уже не отцепится, думает она. Нагибается к сумке на полу, достает бумажник.
— Раз ты не уходишь, уйду я, — говорит она и, чтобы подсластить пилюлю, добавляет: — Мне пора, спешу.
— Да ладно тебе, расслабься. Хоть чем-нибудь можешь поделиться, памятуя о том, что было…
Не отвечая, она подает официанту банковскую карточку. Тот набирает на считывателе несколько цифр, ставит его на стол перед Карен, бросает взгляд на тарелку.
— Не понравилось? — Он смотрит на недоеденную треску и лужицу застывающего масла.
— Что вы, очень вкусно, просто я спешу.
Карен встает, быстро улыбается официанту. Йон Бергман отступает назад, смотрит, как она надевает пальто.
— Я не хотел портить тебе ужин. Может, выпьешь со мной в баре? Или где-нибудь в другом месте?
— Увы, времени нет.
Карен направляется к выходу, он идет следом и, когда она открывает дверь, громко восклицает:
— У тебя есть мой телефон. Звони!
Она с улыбкой оборачивается:
— О’кей, Йон, обещаю. Если когда-нибудь снова потеряю рассудок, непременно позвоню. Но после расследования.
37
Едва Карен переступает порог, ее охватывает тепло еще не остывших обжигательных печей. Выйдя из ресторана, она секунду-другую помедлила, прикидывая, не поехать ли все же в Лангевик, раз уж вечер так неожиданно закончился, но сообразила, что успела выпить почти все заказанное красное вино. Нечистая совесть — ведь утром в воскресенье она ехала домой в похмелье и, наверно, со слишком высоким содержанием алкоголя в крови — по-прежнему черной тучей висит над головой. Народ на островах, правда, ездит в изрядном подпитии; закон мягок, а штрафы — коль скоро не случается аварий — невысоки, проверки на дорогах бывают редко. Но Карен Эйкен Хорнби дала себе зарок: максимум один бокал. Ключи от дункерской мастерской Марике в Старом порту — часть клятвы.
Она бросает пальто и сумку на лавку в магазине и проходит в большое прямоугольное помещение в задней части дома, где бесценная глина превращается в искусство. Особенная сине-зеленая глина, ради которой Марике переехала из Копенгагена на Хеймё и купила участок в глубине острова. Кусок болотистой земли, где ничего не вырастишь, не построишь, его даже красивым не назовешь, но прямо под поверхностным слоем в нем скрыты тонны того, что в ее глазах — чистое золото.
Благодаря этому они и познакомились. Участок продавал кузен Карен, Турбьёрн, и однажды субботним утром без малого семь лет назад она как раз была у него в гостях, когда на крыльце неожиданно появилась высокая женщина с очень решительным взглядом.
У женщины была с собой карта местности, где красной тушью был помечен участок, который, как она объяснила на малопонятном датском, ей необходимо купить за любую цену. Так и сказала, for enhver pris, и, как только Турбьёрн смекнул, что означает это датское выражение, глаза у него аж загорелись.
Переговоры оказались сущей комедией. Оправившись от первоначального изумления, что кто-то вправду заинтересовался бесплодным юго-западным углом его владений, Турбьёрн смекнул: есть шанс набить кошелек. Вдобавок скоро выяснилось, что датчанка понятия не имеет ни о доггерландских ценах на землю, ни о возможностях постройки дома, который она тоже планировала. В довершение всего языковая путаница, в первую очередь из-за непостижимой датской системы числительных и доггерландской валютной системы, столь же непостижимой для посторонних, привела к тому, что, несмотря на свое скандинавское родство, они в конце концов капитулировали и перешли на английский.
Поначалу Карен забавлялась, слушая, как ловко кузен вымогает деньги, но в конце концов не выдержала. Не обращая внимания на злобные взгляды Турбьёрна, она подчеркнула невысокую стоимость глинистого участка и объяснила, что для строительства дома он совершенно не годится. И добавила, что вполне логично включить в продажу и небольшой примыкающий участок возле реки Портландсо, который по давней традиции считался одним целым с первым участком; вот там датчанка может построить дом, к тому же и вид там красивый, по крайней мере с одной стороны.
Эта подсказка стоила ей полугода ледяных отношений с кузеном, зато привела к прочной дружбе с Марике Эструп.