Неверные шаги

Карл и Карен открывают дверцы и выходят из машины.





34




— Добро пожаловать! — кричит Венке Хеллевик. — Ну-ка, уймитесь!

Она не идет навстречу посетителям, но широко улыбается, и они спешат поскорее пожать ее протянутую руку. Карен старается украдкой рассмотреть сестру Юнаса Смееда. Очень светлые волосы аккуратно собраны на затылке в пучок, одета тоже аккуратно: белая водолазка, темно-зеленый жакет, зеленая клетчатая юбка чуть ниже колен, неброские жемчужные серьги в ушах, ногти покрыты бледнорозовым перламутровым лаком. Единственное нарушение стиля — ноги, тонкими стебельками торчащие из свежевымытых резиновых сапог.

Они пожимают ей руку, представляются.

— То-то мне показалось, я слышу автомобиль. Мы только что вернулись с небольшой прогулки, пришлось отмываться в черной кухне. Ну, я же сказала, хватит скакать! Хотите кофе? Или, может, чаю? Вы наверняка жутко устали с дороги. Нет, фу!

Последний возглас, неожиданно энергичный, адресован ирландскому сеттеру, которому явно невдомек, почему именно сейчас нельзя стряхнуть с себя воду. Венке Хеллевик ведет их вверх по широкой лестнице, открывает украшенные богатой резьбой двойные двери из массивного дуба. Из-за контраста между осенним солнцем и сумраком внутри Карен лишь спустя несколько секунд видит, что весь огромный холл укрыт пластиком и картоном. Среди нагромождения стремянок, банок с малярной краской и шпаклевкой, валиков и кистей стоят двое мужчин в белых комбинезонах, что-то обсуждают с третьим, очень высоким мужчиной в синем костюме. Вид у всех троих огорченный, один показывает на потолок.

— Прошу прощения за беспорядок, у нас случилась протечка в одной из верхних ванных, поэтому приходится ремонтировать весь холл. Дорогой, полиция приехала, иди поздоровайся, прежде чем уезжать!

Разговор с малярами быстро заканчивается, высокий мужчина подходит к ним, с любезной улыбкой пожимает руку сначала Карен, потом Карлу.

— Магнус Хеллевик, — представляется он. — Если я правильно понял жену, вы здесь по поводу кошмара, случившегося с Сюзанной.

— Совершенно верно, нам необходимо поговорить с как можно большим числом людей, знавших ее, — говорит Карен.

— Не уверен, что от разговора со мной будет польза, но я к вашим услугам и в таком случае прошу начать с меня. Мне нужно в Равенбю, по неотложному делу, вообще-то я давно должен был уехать, но, как видите, у нас тут возникли проблемы.

Жестом показывая на краску и стремянки, Магнус Хеллевик смотрит то на Карла, то на Карен, будто прикидывает, кто из них старше по званию, хотя они только что представились.

— Вы хорошо знали Сюзанну? — спрашивает Карен.

— Да нет. Мы, конечно, общались, когда они с Юнасом были женаты, но потом уже нет. А разошлись они много лет назад.

Карен кивает.

— Тогда не смеем вас задерживать, — улыбается она. — По крайней мере сегодня. Сегодня мы хотим поговорить прежде всего с Венке, но приедем снова, если понадобится задать несколько вопросов и вам тоже.

Магнус Хеллевик облегченно вздыхает и уходит, улыбнувшись им и чмокнув жену в щеку.

— Тогда мы, пожалуй… — Венке кивает направо, в сторону раздвижных дверей, направляется туда и раздвигает двери, которые тихонько шуршат. — Располагайтесь, я сейчас вернусь. Так чай или кофе?



Через несколько минут Венке вернулась с подносом, принесла три чайные чашки, термос и блюдо с лимонными маффинами. Она садится на диван цвета слоновой кости и обращается к гостям, которые устроились в креслах, обитых цветастым ситцем:

— Угощайтесь, пожалуйста, а потом скажете, чем я могу помочь. Молока?

Не похожа на брата, думает Карен. Пожалуй, тот же нос и телосложение, но в остальном они, слава богу, разные. Во всяком случае, пока что в лице сестры Юнаса нет и тени ожесточенности или заносчивости. Она перехватывает взгляд Карла и кивает: дескать, начинай ты.

— Можете немного рассказать о том, как вы с Сюзанной познакомились? Насколько я понял, вы учились в одном классе.

— Да, верно, но уже в гимназии, конечно. Ведь Сюзанна жила в Лангевике и посещала тамошнюю среднюю школу, а гимназия стала для нее желанной возможностью уехать из дома.

— Вот как, — вставляет Карен. — Значит, она не моталась каждый день в Дункер и обратно, как другие?

На миг она переносится на тридцать лет назад, в разболтанный желтый автобус “лейланд”, на котором ездила день за днем три года кряду. Ей вспоминается вечная дурнота: не то от зубрежки уроков в автобусе, не то от выкуренных на остановке сигарет.

— Нет, не моталась, собственно, так мы и подружились, — продолжает Венке. — Папа владел доходным домом на Нюгате, и я поселилась там в маленькой двушке, при условии, что платить за квартиру буду сама. В таких вещах он был педант. — Венке отпивает глоточек чаю, медленно отставляет чашку. — Я, конечно, получала пособие на учебу и подрабатывала по выходным, но долго этак не протянешь, ведь хочется и повеселиться, и наряды купить, поэтому через месяц-другой я повесила объявление, что ищу соседку. Сюзанна, наверно, первая прочитала его и, думаю, сразу сорвала. Во всяком случае, она в тот же день связалась со мной и… уже через несколько дней переехала.

— И вы подружились. Близко?

Карл тянется за маффином, и Карен видит, что первоначально желчная мина на его лице успела смягчиться. Должно быть, он одобряет, что папаша не оплачивал ей жилье и она послушно подрабатывала, думает она. Кроме того, Венке Хеллевик производит впечатление совершенно нормального, обычного человека, несмотря на бассейн и теннисный корт.

— Близко? Пожалуй. В юности близких друзей заводишь легко. Пока собственная личность еще не сложилась, если вы понимаете, о чем я. Определенный взгляд на все и вся формируется позднее, а у нас, тинейджеров, мир состоял главным образом из парней, нарядов, музыки и несправедливых учителей.

Карен согласно кивает. Именно об этом, вспоминается ей, шли разговоры в разболтанном автобусе.

— Вдобавок молодые люди жуткие конформисты, хотя и считают себя немыслимыми радикалами. Большинство просто хочет любой ценой приспособиться, походить на приятелей. Но отвечу на ваш вопрос: да, мы были настолько близкими подругами, насколько это возможно для двух молоденьких девчонок. Водой не разольешь, так сказать.

— Расскажите немного, какой была Сюзанна. Каким человеком она вам казалась?


Взгляд Венке Хеллевик становится отрешенным, она будто ищет в далеких глубинах памяти. И в конце концов говорит:

— Робкой. Порядочной, готовой помочь, и она всегда очень хотела угодить, прийтись ко двору. Вообще-то она была способная, но не проявляла особого интереса к учебе, скорее стремилась наладить социальные связи.

— Она пользовалась популярностью?

— Сюзанна была очень хорошенькая, так что парней у нее всегда хватало. Но девчонки ее не жаловали, да она и не старалась завести себе других подружек, кроме меня. Почему-то восхищалась именно мной; во многом мне подражала, стриглась, как я, осветляла волосы, как я. Правда, я всегда была натуральной блондинкой, — быстро поправляет себя Венке Хеллевик, — но вы понимаете, что я имею в виду. Она просто обезьянничала, покупала, по возможности, такие же платья, как у меня, и прочее.

— А как вы к этому относились?

Венке Хеллевик легонько пожимает плечами, и в этом движении перед Карен мелькают и Юнас, и Сигрид.

— Порой меня это немножко раздражало, — говорит Венке, — но разве что немножко. Наверняка еще и чуточку льстило. Точнее говоря, у меня было ощущение, что ей очень импонировала моя семья и она немного стыдилась собственного происхождения. Хотела распрощаться со своим прошлым.

— О своей семье она что-нибудь рассказывала?

— На первых порах крайне мало, но со временем у меня сложилось довольно четкое впечатление, что детство у нее было не очень счастливое. Не то чтобы дома с ней плохо обращались, вернее… как бы это сказать… я чувствовала, что она не уважает своих родителей. Они ведь были ужасно странные, а тем, кто выделялся, приходилось в то время нелегко, особенно в городишке вроде Лангевика.

— Вот как? А в каком смысле они были странные? — спрашивает Карл.

Он умудряется выглядеть искренне удивленным, будто знать ничего не знает, хотя Карен по дороге рассказала ему все, что узнала про луторповский коллектив от матери и от мужиков в “Зайце и вороне”. Мысленно она берет на заметку, что не мешает поторопить криминалистов и поскорее выцарапать у них фотоальбом, который они с Карлом нашли в Сюзанниной спальне, он ей нужен.

— По-моему, родители ее были из так называемых хиппи, — неуверенно говорит Венке Хеллевик. — Приехали сюда из Швеции и, если я правильно поняла, на первых порах жили этакой коммуной.

— Она рассказывала о том времени?

— Нет, она же была совсем маленькая и про коммуну наверняка мало что помнила. Ее тяготило совсем другое, и тогда, и позднее.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, например, что ни ее отец, ни мать никогда по-настоящему не работали, и, как я понимаю, Сюзанну это очень раздражало. Другие ребятишки в городке в основном были детьми рыбаков, лоцманов и представителей иных почтенных профессий, а Сюзаннин отец знай малевал в саду картины.

Вполне совпадает с рассказом Йаапа Клуса и остальных, думает Карен. Если самым горячим желанием Сюзанны было приспособиться, вряд ли ей легко жилось в семействе Линдгрен.

— Мама у нее умерла очень рано, — продолжает Венке, — и, наверно, нехорошо так говорить, но я знаю, Сюзанна ее стыдилась.

— Стыдилась? Почему?

В голосе Карла явно звучит нетерпеливое ожидание, потому что отвечает Венке Хеллевик сухо и слегка иронично:

— К сожалению, ничего сенсационно-скандального сообщить не могу. Просто мать Сюзанны была из тех, что привлекают к себе взгляды и плюют на условности; она и одевалась не так, как другие мамаши, и занималась йогой, целительством и прочим. А Сюзанне наверняка хотелось, чтобы мама у нее была как у всех. А не притча во языцех. Но это, собственно, все, что мне известно, — добавляет она.

Улыбка дружелюбно-сожалеющая, но категоричность тона ясно показывает, что Венке Хеллевик больше нечего рассказать о детстве Сюзанны. Карен решает сменить тему:

— Как я понимаю, ее семья жила продажей земли. Ведь в наследство от одного из родственников Сюзанниной матери им досталась весьма значительная земельная собственность.

— Да, знаю, но Сюзанна тогда понятия об этом не имела, я уверена. Наверно, думала, что они живут на деньги, которые скопил старик Гроо. Но в банке у него ни гроша не было, как я поняла позднее, он все средства вкладывал в землю. — Венке делает паузу и отпивает глоток чаю. — Она, конечно, знала о своих островных корнях, знала и о том, что ее мать получила в наследство от своего деда много земли. Но что наследство распродавалось, гектар за гектаром, и семья жила на эти деньги, она очень долго не догадывалась. Думаю, полное представление у нее сложилось только после смерти отца. Сама я, во всяком случае, много лет ничего не подозревала, узнала только, когда брат упомянул об этом в связи с разводом.

— Значит, Юнас узнал обо всем раньше Сюзанны?..

Венке Хеллевик как будто бы смутилась:

— Пожалуй, да. Ведь большую часть линдгреновской земли скупил наш отец. Стыдно сказать, но, думаю, по слишком низкой цене. Сюзаннин отец в делах разбирался плохо и наверняка считал, что на родственника дочери можно положиться. А когда папа умер, всю землю унаследовал Юнас.

— Юнас, говорите. А вы?

— Да, Юнас. Отец разделил наследство так, что Юнасу отошла большая часть земельных владений, а мне — предприятия. Юнас полицейский, он не имел ни времени, ни интереса заниматься предприятиями, в отличие от нас с Магнусом.

Карин обдумывает услышанное от Венке. Выходит, старый Аксель Смеед продолжал покупать землю у родителей своей невестки и когда Сюзанна с Юнасом состояли в браке. Систематически скупал то, что могла бы унаследовать Сюзанна, скупал, чтобы передать своему сыну. Неужели Юнас, вопреки утверждению Венке, изначально знал об этом? Или Аксель действовал и за спиной родного сына?

Словно читая мысли Карен, Венке перехватывает ее взгляд.

— Папа был человек жесткий. Терпеть не мог, как он выражался, “бродяг, фризов и прочих бездельников” и был уверен, что мы, дети, разделяем его взгляды и пойдем по его стопам. Взбунтовался Юнас, а не я. Для папы стало тяжелым ударом, когда единственный сын пошел в полицейское училище, не пожелал управлять тем, что он создал. А когда Юнас потом женился на Сюзанне, с ее-то странным пришлым семейством, он, по-моему, оставил все надежды на сына. Перенес надежды на следующее поколение. У нас с Магнусом детей нет, единственной его внучкой была Сигрид.

— Значит, по сути, он думал не о сыне, а о внучке, — задумчиво произносит Карен.

— Мне кажется, он понимал, что, как бы там ни было, будет надежнее, если при возможном разводе земля останется в руках Юнаса, а не Сюзанны. Она авантюристка, говорил он, к тому же дочь шведских бездельников, которые не знали цены деньгам. По-моему, он рассчитывал, что они разведутся, и приготовился. И ведь оказался прав.

И у них был брачный контракт, думает Карен; Аксель Смеед и тут подстраховался. Ведь, по словам Юнаса, он согласился помочь сыну и беременной невестке с жильем, только если они подпишут брачный контракт. Все это вполне соответствует репутации Акселя Смееда: жесткий, готовый ради хорошей сделки идти по трупам. Без малейших колебаний он даже орудовал за спиной у невестки, скупил за бесценок ее будущее наследство и на время передал не оправдавшему надежд сыну, чтобы в итоге все оказалось там, где он хотел. У Сигрид, его единственной внучки и кровной наследницы.

Перед глазами мелькает картина: Сигрид, с кольцом в носу, сидящая на диване, скрестив татуированные руки, встопорщив колючки, как еж. Едва ли олицетворение наследницы всего смеедовского состояния. Едва ли та внучка, какую желал себе Аксель Смеед, думает она. И едва ли та дочь, на какую возлагали надежды Юнас и Сюзанна, когда посылали ее в школу верховой езды и на уроки танцев. Интересно, каково чувствовать себя таким вот разочарованием?

— Вы видаетесь с Сигрид? — спрашивает Карен.

— Я давно ее не видела. Она почти полностью порвала с родителями, как только уехала из дома. Можно сказать, порвала со всем своим окружением.