Невернесс

– Право? – вскричал он с горящими, как угли, глазами. – И ты еще толкуешь о правах? Проклятая Эльдрия загубила мою душу! Даже у богов нет такого права.

Я показал ему мое пилотское кольцо.

– В день, когда я получил вот это, ты объявил поиск Старшей Эдды. Теперь он окончен.

– Нет, Мэллори, не окончен.

– Генетики расшифруют Эдду по твоим клеткам, если…

– Там нечего расшифровывать.

– …если мы привезем тебя обратно в Город.

– Мертвым, ты хочешь сказать. Неужели благородный Рингесс и его благородный отец зарежут меня, как овцу? Ха!

Соли мог бы убить его, подумал я; ведь мы пересекли море как раз для того, чтобы его убить. Я знал, что Соли винит Хранителя в смерти Катарины, и мне показалось, что сейчас Хранителю настанет конец. Соли очень хотелось убить его, но он сдерживался. Слизнув кровь с усов, Соли сказал мне:

– Если ты хочешь, чтобы этот старый убийца остался жив, то все его тело нам не требуется. Просто отрежь у него несколько пальцев и заморозь их. Генетики и по ним раскодируют Эдду.

Затем раскрылась Книга Молчания, и я прочел из нее целую главу. Он, гордый Соли, был очень доволен тем, что гуманность в нем возобладала и он не убил Хранителя. Его ласкала мысль, что в последний миг он сумел сохранить милосердие.

Хранитель ощерился в подобии улыбки.

– И это все, что вам надо? – Он выбросил вперед руку, и в ладонь из рукава скользнул длинный стальной нож. Стряхнув рукавицу с другой руки, он с той же легкостью, с которой я мог бы обрезать фитиль горючего камня, отрубил себе мизинец. Палец упал в пушистый снег, проделав в нем ямку, окаймленную кровью, которая тут же застыла рубиновыми кристалликами. Хранитель ткнул четырехпалой рукой в сторону Соли. В красной ране белела кость, но крови, как ни странно, пролилось мало. – Забирайте. – Он нагнулся и достал свой палец из снега, а после швырнул его Соли в лицо. Соли отклонил голову, и палец, пролетев мимо него и меня, снова хлопнулся в снег.

Казалось бы, мелочь – но Хранитель тоже умел читать Книгу Молчания и должен был знать, как подействует на Соли столь пренебрежительный жест. Соли обезумел, и все его милосердие и гуманность как рукой сняло. Он скрежетнул зубами, зарычал, и кровь хлынула у него из носа. Рука с копьем снова отлетела назад – ее указательный палец, вытянутый вдоль древка, указывал назад, на меня.

– Прочти книгу, Мэллори, – крикнул вдруг Хранитель. Я не понял, какую книгу он имеет в виду, – мне хотелось вмешаться, остановить эту волну насилия, но я уже начал вспоминать и не в силах был двинуться с места. – Она предназначена для тебя.

Я думаю, он сам очень хотел умереть, но жизнь уже вошла у него в привычку, и так просто расстаться с ней он не мог. Поэтому он кинулся на Соли и попытался всадить в него свой нож. Соли метнул копье. Этим копьем он однажды убил большого белого медведя, а теперь ему суждено было убить старого-престарого волка. Хранитель хотел увернуться, но копье пробило ему грудь.

– Вот как! – выдохнул Хранитель и упал на снег, в десяти футах от края трещины.

Соли обрушился на него, пиная его в лицо и дергая копье туда-сюда, стремясь нанести как можно больший урон и вогнать острие прямо в сердце.

Я двинулся вперед, но Соли крикнул:

– Прочь!

Я сделал еще шаг, последний, роковой шаг, тот, который видел на тысячу разных ладов, когда скраировал недавно в нашей хижине. Я знал одно: если я подойду чуть ближе к Соли, секрет, который я так долго искал, наконец откроется мне. Моя нога точно завязла в снегу, мускулы оцепенели, холодный воздух резал глаза. Мое видение будущего – будущего, которое есть сейчас, всегда было и всегда будет – простиралось до этого предела, не дальше. За ним не было ничего. Я был столь же слеп к дальнейшему, как младенец, выходящий из чрева матери на свет.

– Ты, ублюдок! – крикнул Соли. – Прочь!

Он вырвал копье из груди Хранителя. В парке старика зияла дыра с мой кулак величиной, и из нее хлестала кровь. С силой алалоя – или сумасшедшего – Соли нагнулся, вскинул тело Хранителя высоко над головой и побрел с ним к трещине.

– Соли, нет! – Я метнулся к нему по снегу быстро, как мог, но воспоминания мешали мне перейти в замедленное время, и я бежал слишком медленно. – Не надо, Соли!

Я вцепился в него в тот самый миг, когда он бросил Хранителя в трещину. Мы оба упали и чуть не последовали за Хранителем вниз. Раздался хруст и плеск – тело проломило тонкий ледок в двенадцати футах под нами. Хранитель камнем ушел в черную воду, а с ним и секрет жизни.

– Будь ты проклят, Соли!

Теперь Хранителя сожрут тюлени и рыбы; секрет жизни перейдет в них и навеки затеряется в ледяной пучине моря. Вцепившись в парку Соли, я ждал, что тело всплывет, но этого так и не случилось.

– Ублюдок! – снова выдохнул Соли, схватив меня за волосы и пытаясь заломить мою голову назад.

Тут уж и я обезумел. Как тонкая линия между любовью и ненавистью, рассудком и слепой яростью! Мы с Соли, катаясь по снегу, рвали друг друга, как бешеные псы. Я нашарил его горло и двинул его в нос. Он своей двухпалой рукой, должно быть, нащупал копье, потому что кровавый обледенелый наконечник ткнулся мне в лицо. Я уверен, что он метил мне в горло, вот только не мог взяться за древко как следует. Я прижал подбородок к груди, чтобы прикрыть глотку, и сильно дернулся. Наконечник с противным скребущим звуком проехал по лбу, и выступила кровь. Кровь Хранителя, застывшая на острие, смешалась с моей. У меня возникло странное ощущение, будто моя кровь признает родство с кровью Хранителя, и его кровь во мне шепчет что-то, оживляя самые глубокие мои воспоминания. А возможно, это шок от пореза или блеск солнца, отраженный восточными льдами, побудили меня начать мнемонировать. Я стиснул двупалую руку Соли своей, и холодный прилив памяти (и ярости) похоронил меня под собой.

Я вспомнил один простой генетический факт: предки у всех людей общие. Между ними кровное родство. Соли, навалившись на меня, вдавливал меня грудью в снег. Я открыл рот для крика, и в него тут же попала кровь, текущая у Соли из носа. Я глотал его кровь, мою кровь, кровь его отца и деда, и Хранителя Времени, кровь пращура Бардо, Ли Тоша, а может быть, даже и Шанидара, пращура всего человеческого рода. Тридцать тысяч лет Хранитель бродил по континентам Старой Земли, начиняя женщин своим семенем. Божественным семенем. Я не мог даже представить себе, сколько детей он зачал за этот период. Десятки тысяч, должно быть. И в каждом из них, в мальчиках и девочках, таился секрет Эльдрии, переходя потом к их детям и детям их детей, от отца к сыну, от матери к дочери, год за годом, пока на всех континентах и во всех океанах населенных человеком планет (а также искусственных миров) не осталось мужчины или женщины, в ком не дремал бы до времени великий секрет Эльдрии. Включая и меня.

Мы продолжали кататься по снегу, и Соли норовил воткнуть мне в шею копье. Но я захватил его руку – этому захвату научил меня в детстве Хранитель, – и он зарычал от боли и гнева. Однако он тоже когда-то брал уроки борьбы и сломал мой замок, подняв колено и крутнувшись. В рот и за шиворот мне набился снег – я прямо плавал в снегу. Острые льдинки жалили мне плечи и леденили шею, ручейки талой воды стекали на грудь. Мы обменивались тычками и боролись на чистом снегу, стараясь убить друг друга.

– Убить мне его или нет? – вскричал вдруг Соли. Но нет – он кричал это мысленно, а не вслух. Я читал его лицо, а может, и мысли. Крик звучал внутри меня.

«Мозг – всего лишь орудие…»

Во мне звучало еще что-то. Я закрыл глаза, отгородившись от крючковатых пальцев Соли, повернул голову в сторону и стал слушать голос памяти. Это была своего рода песня. В ней была гармония, микроскопические переходы и ритм. Я смотрел в свою кровь, в темные закорючки хромосом, где скрывалась Старшая Эдда. Я смотрел туда, куда так часто заглядывали генетики, в это собрание «мусорных генов», занимающих больше половины генетического материала каждой клетки. Моя кровь говорила мне, что мусорные гены имеют определенную цель. Они кодируют и производят белки химической памяти. Они и есть память – ничего более. Эльдрия не стала бы пользоваться для шифровки своего послания чем-то столь грубым, как человеческий язык. Их секрет, секрет жизни, нужно было просто запомнить.

«Мозг – это инструмент для прогонки и чтения программ вселенной».

Каждый из нас носит в себе ключ к памяти. Моя кровь отбивала ритм танца, который вели аденин, гуанин, тимин и цитозин, и нити памяти, закодированной в моих хромосомах, расплетались. Где-то глубоко внутри меня ДНК кодировала аланин, триптофан и другие аминокислоты, из которых строились белки химической памяти, доступной мозгу для прочтения. А возможно, память ДНК была уже закодирована в нейросхемах моего нового мозга, и я мнемонировал под действием потока электронов, а не вследствие синтеза белков. Белки, электроны – какое, в конце концов, значение имеет способ хранения информации? Главным был голос Эльдрии, шепчущий мне ту немногую часть Старшей Эдды, которую я мог понять. Память богов. Секрет жизни, говорили они, прост: это…

– Убить мне его или нет? Решай же!


«Человек – это мост», – говорили они.

Самые простые вещи понять бывает труднее всего. Я сгреб Соли за бороду и стал дергать его голову туда-сюда. Мое сознание распространялось кругами от наших сцепившихся тел, по скованному льдом миру. Я воспринимал одновременно множество вещей: свист и шорох утреннего ветра, белую вершину Квейткеля, воткнутую в синее брюхо неба, горячее дыхание Соли над самым ухом. И помнил я многое. Я помнил себя таким, каким был в действительности. Обычно наше сознание шмыгает изнутри наружу и обратно, как талло, вертящая головой из стороны в сторону. В течение своей жизни мы осознаем объекты и события, а иногда и самих себя, но одновременное осознание того и другого – очень редкое явление. Я помнил, что я – человек, ненавидящий Соли; я помнил эту ненависть так, точно наблюдал со стороны, как его ненавижу. Я поступал глупо, ненавидя его. Программы ярости и ненависти разрушали меня, порабощали, отнимали у меня свободу думать, чувствовать и быть. Мне было ненавистно видеть, как моя ненависть губит меня, и все-таки я не мог перестать ненавидеть.

«Человек должен освободиться, – шептала Эдда в мое внутреннее ухо. – Он должен быть свободен».

– Решай же!

Соли воткнул ноготь мне в щеку, и кожа лопалась слой за слоем. Я зашипел от боли и вспомнил, что выход есть: это путь, открывшийся мне однажды на льду Зимнего катка, путь созидания. Многие до меня уже перешли этот мост. Мне вспомнилась первая воин-поэтесса, Калинда, которая так любила цветы и жизнь, что бежала от поклонников смерти к целительному океану Агатанге. Там человекобоги переделали ей мозг так же, как и мне, и она ушла от человеческих миров в глубину мультиплекса. Она обнажила свой мозг, раскрыв его гроб из костей и кожи. Поглощая природные элементы астероидов и планет, она создала для него новые нейросхемы. Она созидала свой мозг и наблюдала за собственным ростом много веков, не переставая творить, пока ее мозг не стал большим, как луна, а потом как много-много лун. Так называемая Твердь, вспомнил я, ерзая в изрытом снегу, была некогда таким же человеком, как и я – девочкой, любившей вплетать цветы себе в волосы.

«Боги хитры, – сказал мне как-то старый умирающий человек, – и когда они переделывают человека, то всегда оставляют что-то недоделанным».

Соли шарил рукой, ища копье, зарывшееся в снег. Это была его ошибка. Его программы, пульсируя под заснеженной паркой, бежали вдоль напрягшихся мускулов рук. Я прокашлялся и заломил ему руку за шею. «Первым делом я научу тебя полунельсону, – шепнул мне на ухо Хранитель Времени, и я снова стал послушником, пыхтящим на белом ковре его башни, нет – мальчиком Келькемешем, борющимся со своим отцом Шамешем на горной поляне Старой Земли. – Это хороший прием, а полный нельсон – и вовсе смерть». Я просунул другую руку под мышку Соли.

– Ублюдок! – завопил он, и я вспомнил, чего не доделали агатангиты: они не предначертали мне судьбу заранее. Я мог выбирать. Я мог редактировать и переписывать свои программы, мог творить себя здесь, в этот самый миг ярости и холода, катаясь по снегу.

«Но цена рождения – это смерть», – шепнула Эльдрия.

Да, я мог творить себя – но созиданию должно предшествовать разрушение. Умереть – значит жить; чтобы жить, я умираю. Способен ли я стать убийцей? Способен ли уничтожить свою жизнь, себя самого? Ведь возврата к прежнему не будет – будет только великое путешествие, все дальше и дальше, в бесконечность, путь без конца и предела. Я вспомнил свое обещание Тверди. Где же мне взять силы, чтобы принести в жертву свой страх?

«Возможности безграничны. И опасности тоже».

– Убить его или нет? Решай быстрее!

Обе мои руки соединились в густых мокрых волосах у Соли на затылке. Чувствуя, как стынет на морозе его пот, я сомкнул пальцы и стал пригибать его голову к груди. В моих пальцах была великая сила – ее вложили туда Соли и мать, а после них Мехтар Ваятель. Я должен сломать ему шею, шептал я себе, переломить, как кусок осколочника, потому что он убил Бардо и убивает меня, потому что вселенная холодна и несправедлива, потому, в конце концов, что человеком быть мне милее всего. Я должен выбрать смерть. Не имеет значения, что к этой схватке в снегу меня привела цепочка глупых случайностей. Разве случай и судьба – не две стороны одного лика? Я смотрел в лик судьбы и видел собственное лицо. Есть ли у человека воля? Способен ли он читать программы вселенной, чьи возможности безграничны? В это холодное ветреное утро глубокой зимы я вспомнил себя, и грустное, обветренное, сострадающее в конечном счете лицо улыбнулось мне в ответ. Да, я могу, прошептал я, и сделаю – сделаю свой выбор свободно под глубоким вольным небом.

И тут, в миг разжатия рук, раскрепощения и свободы, я услышал звук, которого ждал всю жизнь. Соли, скрючившись в нескольких футах от меня, переломил копье о колено и швырнул обе половинки далеко в снег. Он потер себе затылок и сказал:

– А ведь мы чуть не убили друг друга! Что это с нами, пилот?

Я зажал рукой порез на лбу и сказал, отдуваясь:

– Слушай, Соли, – это тавтология, но тем не менее: секрет жизни – это жизнь.

Соли встал и заглянул в трещину.

– Хранитель пошел на дно, – буркнул он, словно не расслышав, что я ему сказал, – а с ним и твой секрет. Зачем ты связался со мной? Почему этот цикл повторяется снова и снова? Но нет, теперь все – больше он не повторится, клянусь.

Я смотрел на запад, где высился Квейткель, и память гремела во мне. Я слушал и следил, как переливаются краски на сверкающем снегу. Все это – розовый гранит на северном склоне горы, белая пороша, голубоватый воздух – казалось только что созданным. Я стоял, опьяненный, как ви́ски, красотой мира. Не было больше ни ярости, ни страха. Я повернулся на восток, где бескрайние льды горели на утреннем солнце. Где-то там, за красным шаром, висящим низко над горизонтом, был Город. «Возможности безграничны», – шептал он мне.

Соли внезапно хлопнулся на четвереньки и принялся ощупывать снег вокруг себя. Я вспомнил, что туда упал палец Хранителя.

– Не утруждай себя, Соли. Теперь это уже ни к чему.

– Что ты говоришь, пилот?

Не успел еще растаять снег, набившийся мне под парку, как я уже рассказал ему обо всем, что вспомнил.

– Но ведь это бессмысленно, ты не находишь? Почему Эдда закодирована у нас в памяти? Если Эльдрия хотела, чтобы ее послание дошло до нас, почему она не выбрала способ попроще?

Один из тощих псов Хранителя подошел ко мне, и я его погладил. Он понюхал воздух над трещиной и заскулил.

– Куда уж проще, Соли? Эльдрия поделилась своей мудростью с каждым из нас. Вся ирония в том, что они положились на наш разум. Они, должно быть, думали, что мнемоникой-то человек овладеет в первую очередь. И нам действительно следовало это сделать еще несколько тысячелетий назад. Им и в голову не пришло, что мы окажемся такими глупыми.

Опасности безграничны. Я смотрел на север, на густо-синее небо, нависшее над вершинами айсбергов, и слушал шепот Эдды.

Соли подозвал свистом остальных собак Хранителя. Осмотрев и оглядев их всех, он сказал:

– Выходит, вот и конец нашему поиску? – И тоже посмотрел вдаль, щурясь против крепкого ветра.

Я повернул голову. На юге лед был бел и гладок, как кожа алалойского младенца. Им не было конца, южным льдам Штарнбергерзее.

– Поиск продолжается, – сказал я.

Мы зашли в хижину Хранителя, и Соли вскипятил воду для кофе, промыл рану у меня на лбу и зашил ее тюленьими жилами. Выпив кофе, мы покормили и обиходили больных собак, а потом я обследовал хижину. Я рылся в вещах Хранителя, пока не нашел книгу. Она вместе с несколькими стальными перьями и флаконом, полным чернил, была завернута в клеенку и спрятана в мехах у изголовья лежанки. Толстый, переплетенный в кожу том очень походил на книгу стихов, которую подарил мне Хранитель. Я открыл его, вдохнув запах старой кожи. Ледяной сквознячок, проникнув в щель стены, шевельнул белые страницы. Это были не стихи. Хранитель старательно, скрупулезно, страница за страницей и строка за строкой, заполнял книгу чернильными рукописными буквами. Это был уникальный каллиграфический труд, труд человека, не жалевшего времени на выведение каждого слова. Труд всей жизни. Я раскрыл титульный лист – там, черными буквами толщиной с собачий коготь, значилось:

Хорти Хостхох

РЕКВИЕМ ПО ХОМО САПИЕНС

Сочинение Хранителя Времени и Главного Горолога Ордена Мистических Математиков и Других Искателей Несказанного Пламени