Нетленный прах

– От таких разоблачений в зале каждый раз поднимался крик, – сказал Карбальо. – Ансола же продолжал допрашивать своих свидетелей, заставляя их перед судом и под присягой повторять все то, о чем с их слов было написано в его книге. Но очень быстро понял, что сколько бы ни было страниц в «Кто они?», этого не хватит, чтобы убедить судей.

Адела Гаравито сказала, что в день покушения видела у дома генерала Урибе Саломона Корреаля, но его секретарь Адольфо Кельяр заявил, что его шеф все утро был у себя в кабинете, и публика наградила его восторженными аплодисментами. Ана Бельтран, назвавшаяся матерью одной из дочерей Карвахаля, рассказала о сходке в плотницкой мастерской Галарсы, где говорили про убийство генерала Урибе; судья вслед за тем заставил ее признаться, что у свидетельницы есть еще одна дочь от другого мужчины, что вызвало смех у публики и колдовским образом лишило ее показания всякой ценности. Некто Вильяр, отбывающий срок в «Паноптико», заявил, что Ансола пообещал ему вознаграждение, если он будет свидетельствовать в его пользу, после чего добавил, что подкуплены и все остальные свидетели: «Я почти уверен в этом, хотя и не могу доказать». Доказывать ему ничего и не пришлось: зал заревел, что все это фарс. Клеветал Вильяр, но публика громогласно обвиняла в клевете Ансолу.

– Самое же скверное, – сказал Карбальо, – что вообще все это было ни к чему. Трое членов суда имели одну-единственную обязанность – осудить Галарсу и Карвахаля. Закон был ясен: судили тех, кто был поименован в обвинительном заключении. И никого больше. Так что судьи и не могли принять никакого решения в отношении людей, перечисленных в книге Ансолы: для этого надо было начинать другой процесс. Происходящее в «Салон-де-Градос» было уступкой общественному мнению: Ансола хорошо знал это и уже начал с этим смиряться. Перед ним стояла одна задача – показать, что Корреаль, Акоста и иезуиты тоже ответственны за это преступление, и потом дождаться, когда это самое общественное мнение доделает все остальное. Больше он ничего сделать не мог. И пошел вперед. И начал платить назначенную за это цену.

– То есть?

– Пойдемте со мной, Васкес, – и Карбальо повел меня по галерее, окаймлявшей старый монастырь. С середины двора доносился до нас неумолчный шорох фонтана, между ним и нами росли розовые кусты: словом, сказочное место, где, как и положено в сказках, происходило столько ужасов. Мы оказались перед какой-то дверью, и Карбальо сказал: – Это помещение для свидетелей. Здесь, где никто не может поговорить с ними, они ждут вызова в зал заседаний. Вы знаете, что здесь случилось? – задал он риторический вопрос: разумеется, я ничего не знал и, разумеется, ждал, когда он расскажет. – А случилось здесь такое, что поначалу выглядело всего лишь скандалом, но потом возымело для Ансолы катастрофические последствия. После шести или семи – точно не помню – заседаний он пришел в суд раньше, чем обычно, потому что хотел кое с кем переговорить до начала слушаний: с журналистами, сочувствовавшими ему, с неким капитаном, который не был, но мог бы стать свидетелем. Однако полицейский офицер его не пропустил.

– По распоряжению судьи.

– Это неслыханно. Я что – не имею права поговорить с людьми?

– Судья распорядился сопроводить вас в комнату свидетелей. Пойдемте, сеньор Ансола.

– Нет, не пойдемте. Своими ногами не пойду.

К изумлению присутствующих, офицер ухватил Ансолу за руку и попытался тащить его силой. Ансола упирался, и пришлось кликнуть еще двоих полицейских. Ансолу свалили наземь, потом подняли на ноги, а он кричал что-то вроде того, что неужто же не найдется здесь хоть одного либерала, который бы встал на его защиту. В итоге его впихнули в комнату для свидетелей, а револьвер понесли показать судье. Впоследствии его обвинили в том, что он якобы собирался открыть стрельбу. Когда же Ансола наконец предстал перед судьей, он прежде всего стал жаловаться, что полиция применила у нему силу и нанесла оскорбление действием, и добавил еще, что те подчиненные Корреаля, которые осмелились выступить против своего начальника, жестоко поплатились за это.

– Они были не просто наказаны! – восклицал Ансола. – К ним были применены настоящие репрессии!

– Он достал письмо одного из полицейских, подвергнутых карам, – продолжал Карбальо, – и попытался прочесть его, однако судья запретил, заявив, что он не следователь, а просто свидетель. Тогда Ансола, прежде чем его успели остановить, подбежал к ложе прессы и сунул письмо журналистам с просьбой опубликовать его. Бывший следователь Родригес Фореро вскочил, протестуя, и его поддержали криками. «Нам затыкают рот», – в свою очередь кричал Ансола, но не слышал собственного голоса. Судья приказал очистить зал. Полицейские – вдруг показалось, что число их резко возросло – взялись за дело, но публика на скамьях сопротивлялась так упорно, что пришлось пустить в ход дубинки. В какой-то газете потом написали, что, перекрывая общий шум, послышался чей-то голос: «Нас гонят, потому что свет забрезжил!» Вероятно, того же мнения придерживался и Ансола, который в этот день собирался представить суду важнейшего свидетеля. Вероятно, он думал: «О моих планах проведали враги и по этой причине прервали слушания». Однако перерыв длился всего лишь четверть часа – этого времени хватило, чтобы страсти улеглись и исчезла угроза катастрофы. А она была вполне реальна – дело могло кончиться переломанными костями и окровавленными дубинками. Этого не случилось. Четверть часа – и заседание суда возобновилось. Ансола же, свидетель Ансола, попросил вызвать другого свидетеля. Это был молодой рабочий в коричневом пиджаке, в черном шейном платке. Звали парня Франсиско Санчес, хоть это в данном случае и неважно. Важно то, о чем его спрашивали: правда ли, что Эмилио Бельтран предложил ему убить генерала Урибе.

– Эмилио Бельтран… – сказал я. – Это имя вертится в голове, но точно вспомнить не могу.

– Да, его раза два упоминают в книге «Кто они?». Но когда она вышла, Ансола еще не знал того, что знал теперь.

Эмилио Бельтран был собутыльником Карвахаля. Их часто видели в пивных, где они, как правило, сильно напивались, или в «Молино Рохо», где они играли в покер. Бельтран, когда дела пошли совсем скверно, даже какое-то время снимал у Карвахаля угол, однако во время следствия отрицал все – что был знаком с Карвахалем, что жил у него, что играл с ним в карты и что в день убийства был в плотницкой мастерской.

– Да, это правда, – сказал Франсиско Санчес. – Я дружил с Эмилио Бельтраном, но, когда он предложил мне участвовать в убийстве генерала Урибе, порвал с ним всякие отношения.

– Когда это было? – спросил судья.

– Точного числа не вспомню. А вот то, что он мне сказал, так и звучит в ушах: если выгорит, все у нас иначе пойдет.

– Почему вы не заявили в полицию?

– Потому что не хотел предавать друга. Я посоветовал ему не впутываться. Сказал, что вовсе не поклонник Урибе, но соваться в это дело не стану и ему не советую.

– А как, по-вашему, почему именно вам он предложил соучастие?

– Ну, он знал, что я – не за Урибе. Потому, наверное. Однажды он зазвал меня к себе в мастерскую и сказал так: «Дела – хуже некуда. Мы все в дерьме по уши – и виноват в этом генерал Урибе. Помоги мне избавиться от него – и увидишь, как все переменится». Да, так вот он сказал.

– А говорил ли он еще о ком-нибудь из участников заговора?

– Я так понял, что были еще люди. Сужу по тому, как уверенно он говорил. Но имен никаких не называл.

– Предлагал ли он вам деньги?

– Нет, не предлагал, но я так его понял, что если соглашусь, мне заплатят. Еще заметил, что после убийства дела его резко пошли в гору. Был простой плотник, стал важный сеньор.

– Это так, – вмешался Ансола. – Бельтран владеет теперь собственным домом и мастерской. Чем же вызваны такие перемены в имущественном положении? Вот чего сеньор следователь, отец нашего адвоката, не пожелал выяснить.

Педро Алехо Родригес пожал плечами:

– Сейчас, мне кажется, не время…

– Ваша честь, – перебил его Ансола. – Прошу вас распорядиться, чтобы ввели сеньора Бельтрана.

– Бельтран был сама элегантность, – продолжал Карбальо. – Даже редактор «Тьемпо» задумался над тем, с каких это достатков простой плотник ходит в таком великолепном костюме и шляпе.

Было видно, что он волнуется. Судья обратился к Санчесу и спросил, подтверждает ли тот все ранее сказанное о его друге Бельтране.

– Да, – ответил Санчес. – Подтверждаю.

– Ничего этого не было, – сказал Бельтран.

– Окстись, милый! – сказал Санчес, перейдя на «ты». – Не ты ли мне сказал как-то, чтоб я зашел к тебе помочь вытащить горбыли? Не помнишь что ли?

– Нет, не помню.

– Да как же ты не помнишь?! День, когда я был у тебя в доме, возле моста Сан-Хуанито.


– Свидетель бывал у вас дома? – спросил судья.

– Два или три раза, – ответил Бельтран.

– Ну так вспоминай тогда! Нечего отпираться! Вспомни, как ты предложил мне убить генерала Урибе.

– Не было этого. Это клевета, которую на меня возводят вот уже несколько дней.

– Бельтран, правда ли, что вы работали в плотницкой мастерской Галарсы? – вмешался Ансола.

– Правда.

– И в ту пору находились в стесненных материальных обстоятельствах?

– Да, весьма стесненных.

– Поправились ли они с тех пор?

– Нет, стали еще хуже.

– Странно, однако, что в ту пору денег у вас не было, а ныне вы – собственник…

Бельтран ничего не сказал на это. Ансола стал расспрашивать его о событиях 15 октября. Это была сущая пытка, потому что Бельтран старался отвечать по возможности кратко, почти односложно и весьма однообразно: «Не помню». Ничего не сходилось: постоянно возникали расхождения в показаниях о времени выхода убийц, о том, как точили топорики и заменяли сломанные рукояти, о том, что обсуждали в процессе этого, о том, где убийцы обедали, о дрели, которой пользовались.

– И тем не менее все было ясно, – сказал Карбальо.

– Как так? – удивился я.

– Сами не видите? Ясно, как божий день – там сидел третий убийца.

– Тот самый, кто орудовал кастетом?

– Именно. Должен был нанести удар топориком – его потом случайно обнаружили неподалеку. Но он им не воспользовался, а бил кастетом.

– И Ансола сумел доказать это?

– Нет, – ответил Карбальо, – но то, что ему удалось, было не хуже.

В конце своего выступления Ансола почувствовал, что участие Эмилио Бельтрана в убийстве доказано. «Он был близок к Галарсе и Карвахалю. Он жил с ними, он произносил угрозы в адрес генерала Урибе и затем предложил свидетелю Санчесу принять участие в покушении. Этот человек должен быть взят под стражу. Для того чтобы лишить человека свободы, достаточно иметь состав преступления и неоспоримые улики. В данном случае в отношении Бельтрана наличествует и то и другое. – Затем он обратился к адвокату обвиняемых: – Вам не кажется, что Бельтран должен быть препровожден в тюрьму? Иначе говоря, вы не находите странным, что ваши клиенты сидят, а этот человек разгуливает на свободе? Не считаете ли вы, что его место рядом с Галарсой и Карвахалем?» И публика разразилась рукоплесканиями, когда адвокат ответил: «Считаю». Тогда Ансола задрал голову, словно обращался к высокому своду потолка и деревянным стропилам, и победно объявил:

– Исходя из всего вышеизложенного, мы можем сделать вывод, что в убийстве принимало участие еще одно лицо. Теперь дело за стороной обвинения.

– Зал взорвался аплодисментами, как на народном празднестве, – продолжал Карбальо. – Вы представьте себе это, Васкес, представьте: Ансола только что наглядно показал, что обвинительное заключение не выдерживает никакой критики. Это была половина победы. До той минуты истинные виновники пребывали в безопасности, потому что их имена не значились в обвинительном заключении и дела против них возбуждено не было. Иными словами, Акоста и Корреаль были надежно прикрыты им, как щитом. Теперь Ансола выбил его у них из рук. Теперь могло произойти все что угодно. И Ансола бросил все свои силы на то, чтобы это произошло. Мальчуган был взвинчен до последней крайности, радостно взволнован до предела. И знаете, что я вам скажу? Именно из-за этого его в конце концов смешали с грязью. Он слишком рано решил, что все теперь в его руках. И когда что-то пошло не так и произошел сбой, он утратил контроль над ситуацией. Признаюсь вам – со мной некогда случилось то же самое.



Крушение Ансолы происходило так.

После победы, одержанной над прокуратурой, он, вероятно, счел, что теперь ему открыт путь к тому, чтобы в новом обвинительном заключении появились имена Педро Леона Акосты, Саломона Корреаля и отцов-иезуитов. Начать он решил с Акосты, потому что публикация книги «Кто они?» привела к одной интересной встрече. В феврале, как удалось установить Карбальо, к Ансоле подошел некий итальянец по имени Веронези и сказал ему, во‑первых, что прочел его книгу, во‑вторых, что сам он – лишь гость великого колумбийского народа и не намерен соваться в чужие дела, и, в‑третьих, что это никак не помешало ему в свое время услышать рассказы уважаемых людей про убийство генерала Урибе. Среди них была одна женщина, работавшая на Веронези. Ее звали Долорес Васкес, и она видела нечто важное. Не исключено, что это покажется важным и сеньору Ансоле.

Долорес Васкес оказалась старушкой в темной шали, с писклявым голосом и мягкими манерами – одной из тех, кого называют «не от мира сего» и кто на расстоянии кротко созерцает все его зло. Несколько лет (с перерывами) она работала на Веронези, а жила неподалеку от «Пуэрто Коломбия», кабачка, где в канун покушения встречались убийцы. Можно себе представить, как счастлив был Ансола обнаружить ее. Задолго до выхода своей книги он подозревал, что в этом заведении часто бывали Галарса и Карвахаль и что к ним туда приходили другие, чтобы обсудить план убийства – однако доказательств у него не было. А Долорес Васкес рассказала об элегантных господах, встречавшихся там с убийцами, особо отметив одного, который неизменно ходил в цилиндре и в пальто. Появился он там и незадолго до убийства. Ансола спросил, не Педро ли Леона Акоста она имеет в виду, но старушка ответила, что не знает его в лицо. Ансола раздобыл старую – еще времен заговора на президента Рейеса – фотографию, под вечер принес ее в лавку сеньора Веронези, и сеньора Долорес, поглядев на пожелтелую газетную вырезку, сказала, что наверное сказать не может, но узнает его, если увидит вживуе. Ансола решил устроить эту встречу в «Салон-де-Градос».

Но в тот день, когда Долорес Васкес предстояло узнать Педро Леона Акосту, произошло нечто непредвиденное. Если верить сообщению, опубликованному в газетах Боготы, к Ансоле, дожидавшемуся разрешения войти в «Салон-де-Градос», приблизился какой-то господин в перчатках и с тростью. «Поздравляю, – сказал он злобно. – Пожинаете плоды своей деятельности». Оказалось, что скоропостижно скончалась мать генерала Акосты. Публика винила в этом Ансолу, но не это было самым главным, а то, что перед началом заседания секретарь суда прочел телеграмму, которую Акоста отправил одному из своих близких друзей:



Только кончина моей горячо любимой матери, после тяжкого недуга сегодня в 10 утра испустившей последний вздох, и причиненная этим скорбным событием душевная боль могли помешать мне исполнить мой гражданский долг. Сообщите об этом судье, поскольку лишь он вправе освободить меня от него.



И потому Акосты не было в зале, когда Долорес Васкес вызвали для дачи показаний. Разочарование Ансолы было, судя по всему, невыносимым. Письменных свидетельств о том, какие горькие чувства он испытывал, не осталось, но я могу представить себе, как он предвкушал, входя в «Салон-де-Градос», что сегодня виновные наконец получат по заслугам, что с них окончательно будут сорваны маски и что колумбийскому правосудию больше ничего не останется, как противостоять сильным мира сего. Думал он, вероятно, и о том, что этот день станет кульминацией его четырехлетних усилий, трудностей и жертв и что судьба, не склонная платить свои долги, воздаст ему должное за то, что он превратился в изгоя. Ожидания его не сбылись: судьба оказалась к нему немилостива. А, может быть, наверное, думал Ансола, дело не в судьбе, а в его могущественных недругах.

(Во всяком случае Карбальо полагал так: произошла утечка информации, стало известно, что именно собирается заявить Долорес Васкес и кто она такая, и что она уже успела рассказать, и все эти слухи привели в движение силы, направленные на то, чтобы Педро Леон Акоста на заседании суда не появился. Не без смущения, – поскольку все же он, а не я, расследовал это дело, у него, а не у меня, имелись документы, – я сказал ему, что никто не станет инсценировать кончину матери ради того, чтобы не прийти на такой громкий процесс. «Эти люди способны и не на такое», – ответил мне Карбальо.)

Горькое разочарование Ансолы еще усилилось от того, что Долорес Васкес оказалась просто великолепной свидетельницей – из разряда тех, что очаровывают публику и обезоруживают противную сторону. Она поведала, что в течение нескольких месяцев, предшествующих убийству, по вечерам работала в лавке сеньора Веронези на Девятой калье напротив моста Нуньеса. А жила она в те дни совсем рядом от кабачка «Пуэрто Коломбия» и в самом близком соседстве с квартирой, занимаемой тогда Хесусом Карвахалем. В ночь на 1 декабря, часов в одиннадцать, она завершила свои уборщицкие труды в лавке Веронези, заперла ее и отправилась домой. А возле дома встретила соседа и вместе с ним стала ждать, когда кто-нибудь им откроет, и в этот самый миг увидела, как человек в элегантном пальто и в цилиндре стремительно прошел мимо и постучал в дверь Карвахаля. С этим господином был какой-то паренек, который нес под мышкой бесформенный пакет. Дверь Карвахаля открылась, оба – человек в цилиндре и этот его спутник, или помощник – торопливо вошли.

– Этот человек в цилиндре известен вам?

– Нет, ваша честь.

– Если увидите, сможете его узнать?

– Думаю, смогла бы, ваша честь.

– Хорошо. Идем дальше. Вы знакомы с Карвахалем?