Нет кузнечика в траве
Часть 17 из 21 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– На фотке увидела, еще в Москве. На каких-то стоковых своих фотосайтах. Какое, говорит, великолепное уродство! Торчит, говорит, как стервятник на цветущей акации! Поехали, говорит, туда! И бры… бро… брачующихся своих уговорила на этот дрянной отель, три звезды, гуляй, рванина! Потому что ей вте-мя-ши-лось! – Он постучал согнутым пальцем по лбу.
– Она его фотографировала? – вмешался Сергей. – Почему ты раньше молчал?
Гаврилов широким презрительным жестом отмел не только вопрос, но, кажется, и сам факт существования Бабкина.
– Там забор, – сказал он, обращаясь к Макару. – Ничего не видать. А дом – ну, самый обычный дом, только обгорелый. Лажа! Соображаешь? Кидалово! Ты за ней тащишься в эту проклятую дыру, где даже пожрать нечего… Лишь бы девочка радовалась! А тут – бац, облом! Но ничего, она и без дома нашла себе… развлечений…
– Каких развлечений? – вкрадчиво спросил Илюшин.
Гаврилов запрокинул голову на спинку кресла, отвесил нижнюю челюсть с неровным рядом желтых зубов, и откуда-то из глубины его обмякшей туши вырвался на поверхность звериный храп.
– Слушай, а нам аванс уже перевели, да? – с тоской спросил Бабкин. – Может, вернем?
Илюшин не ответил. Не обращая внимания на спящего Гаврилова, он взял с подоконника бинокль и приложил к глазам.
– Ого!
– Ты чего?
Макар уставился на окуляры:
– Вот это техника…
– Покажи-ка!
Бабкин забрал у него бинокль, подкрутил колесико фокусировки, и расплывчатое черно-синее пятно вдруг раздробилось на неестественно четкие фрагменты и собралось снова, теперь уже в цельную картину.
Сергей восхищенно присвистнул.
Дом, о котором твердил Илюшин, оказался облицован тусклым темно-коричневым камнем с явными пятнами сажи, – похоже, первый этаж когда-то горел и никто не позаботился уничтожить следы пожара. Из плоской крыши торчали арматурные прутья, в углу виднелся объемный бак. Окна были наглухо закрыты ставнями.
– Дай сюда! – потребовал Макар.
Бабкин молча отмахнулся. Дом не показался ему интересным, но завораживала сама возможность молниеносно перенестись из комнаты отеля в чужой быт. Казалось, протяни руку – и дотронешься до забора.
На скамейке сидела пожилая женщина в платке, перед которой стояли две миски: она зачерпывала что-то из одной и пересыпала в другую. По двору бродила коза; поискав, Сергей нашел и вторую, дремавшую под раскидистым деревом.
– Серега! Отдай!
– Да сейчас, сейчас! Вуайерист хренов…
Он сфокусировался на лице старухи, некоторое время рассматривал его, а потом протянул бинокль Макару.
– Сколько здесь по прямой, как думаешь?
– Километра два, не меньше.
– Нефигово пробивает. Тяжеленный, правда, собака!
– Я говорил, она за птицами охотилась, – укоризненно бубнил сзади Ян. – Искала, где они гнездятся, а потом с камерой забиралась туда. У нее ноги были расцарапаны из-за этого. И синяки.
– Я там кое-что заметил… – Илюшин обшаривал взглядом окрестности. – Нет, отсюда не видно, деревья закрывают.
– А что?
– Какой-то летний домик, похоже. Я сначала решил, что сарай, но потом солнце отразилось от стекла… Скорее всего, окно распахнулось от ветра. Зачем в сарае окно?
Он обернулся к молчавшему Яну:
– Ты что-нибудь знаешь об этом?
Вся болтливость юноши куда-то пропала.
– Не знаю…
– А если подумать?
– Там живет Катерина, – неохотно признал юноша.
– Катерина? Кто это?
– Младшая дочь Андреаса.
Илюшин вспомнил пестрое пятно на склоне вереска и ощущение взгляда, провожавшего его.
– Чем, говоришь, занимается Андреас?..
– Рыбак он, – с тяжелым вздохом сказал Ян, глядя в сторону. – Рыбу мы у него покупаем… И помидоры…
– …да-да, для кухни отеля.
Илюшин покусал губы, задумчиво рассматривая переводчика. В кресле храпел Гаврилов.
– После обеда наведаемся туда еще раз, – решил он в конце концов.
Юноша слабо запротестовал: из его бормотания, в котором внезапно сильно прорезался акцент, Бабкин уловил, что им не откроют, что семья Димитракиса неразговорчива и смысла в их визите никакого нет. Илюшин, кажется, не слушал.
– Разбуди-ка нашего клиента, – попросил он Сергея. – Только бережно!
Бабкин легонько встряхнул спящего мужчину. Храп застрял у того в глотке, и некоторое время Гаврилов бессильно булькал, подергиваясь и вращая глазами. Выглядело это жутковато.
– Проснулся? – нежно спросил Сергей.
– Чего тебе?
– Не мне. Ему.
Илюшин присел на корточки и протянул бинокль:
– Когда вы вернулись в номер после купания, где он лежал?
– На подоконнике, – сказал Петр, помолчав.
Вопрос Илюшина вонзался крючком и вытаскивал Гаврилова из теплого забытья на каменистый берег реальности, где он задыхался и желал лишь одного: вернуться обратно. Все эти чужие хари, что-то требовавшие от него, в эту минуту были ему ненавистны; он забыл, сколько сил потратил на то, чтобы добиться их присутствия, и даже забыл, для чего они здесь.
Ах да – он же им платит! Платит, чтобы они нашли Ольгу.
– На подоконнике, – повторил Гаврилов. – Я ничего не трогал. Здесь будет музей ее памяти, ясно?
– Ясно, – кивнул Илюшин. – А теперь скажите мне, Петр Олегович: ваша жена умеет ездить на велосипеде?
2
Если бы Ян мог сбежать, он непременно воспользовался бы возможностью. Гаврилов пообещал ему хорошие деньги, очень хорошие. Но это было до того, как Макар Илюшин решил наведаться к Димитракису.
Сейчас, трясясь на заднем сиденье раздолбанного илиодоровского рыдвана, который хитрый менеджер вручил сыщикам под видом прокатной машины, Ян думал, что деньги трупу ни к чему.
Здоровяк, кажется, что-то заподозрил. Он вел машину, но время от времени юноша ловил на себе в зеркале его пристальный взгляд. Не глаза, а терка: каждый раз с Яна будто тонкий слой кожи состругивали.
– Сначала заедем в деревню, – сказал Макар.
Ян как мог постарался растянуть их пребывание в Дарсосе. Они зашли к Пармениону, посидели у Стефана, выслушали Фоку. Панагиота завернула им с собой по куску только что выпеченной, еще теплой спанакопиты. Толстуха Кики выставила на стол свою фирменную фасоладу, густую и горячую, точно кровь. Всеобщее сердечное радушие произвело тот эффект, на который рассчитывал юноша: напряжение стало спадать.
Нет, он не надеялся всерьез отвлечь своих спутников от цели поездки, – лишь отсрочить неизбежное. А там – кто знает: вдруг они сами передумают?
Цирцея превратила команду Одиссея в свиней. Бабушка Яна, рассказывая ему историю о владычице острова, всегда добавляла, что это образец поведения для любого гостеприимного хозяина. Гость должен лежать объевшийся и похрюкивать от наслаждения.
Было бы проще, если бы вдова Кики не улыбалась так этому огромному русскому, не покачивала бы бесстыдно коровьими своими бедрами, словно она не фасоладу несет, а танцует у шеста, и не выставляла бы так откровенно свою грудь. Хотя грудь у Кики еще ничего. Ян сам загляделся на нее и забыл перевести вопрос Макара.
– Спроси, пожалуйста, видела ли она Гаврилова или его жену.
Илюшин протянул планшет.
Кики неторопливо вытерла руки о фартук и надела очки. Нет, она не видела мужчину, а женщина была здесь, да. Пару раз. Фотографировала собак, двери и этих старых бездельников, с утра до вечера попивающих кофе, Пармениона с Одиссеем и Гомером.
– Это настоящие имена? – не поверил Бабкин.
Ян удивленно взглянул на него.
– А Телемаха здесь случайно нет? – неуклюже пошутил Сергей.
– Телемах в прошлом году переехал в Калликратию.
– Бросил Ариадну! – всплеснула руками Кики. – Бедная девочка от горя поседела как луна.
– Она его фотографировала? – вмешался Сергей. – Почему ты раньше молчал?
Гаврилов широким презрительным жестом отмел не только вопрос, но, кажется, и сам факт существования Бабкина.
– Там забор, – сказал он, обращаясь к Макару. – Ничего не видать. А дом – ну, самый обычный дом, только обгорелый. Лажа! Соображаешь? Кидалово! Ты за ней тащишься в эту проклятую дыру, где даже пожрать нечего… Лишь бы девочка радовалась! А тут – бац, облом! Но ничего, она и без дома нашла себе… развлечений…
– Каких развлечений? – вкрадчиво спросил Илюшин.
Гаврилов запрокинул голову на спинку кресла, отвесил нижнюю челюсть с неровным рядом желтых зубов, и откуда-то из глубины его обмякшей туши вырвался на поверхность звериный храп.
– Слушай, а нам аванс уже перевели, да? – с тоской спросил Бабкин. – Может, вернем?
Илюшин не ответил. Не обращая внимания на спящего Гаврилова, он взял с подоконника бинокль и приложил к глазам.
– Ого!
– Ты чего?
Макар уставился на окуляры:
– Вот это техника…
– Покажи-ка!
Бабкин забрал у него бинокль, подкрутил колесико фокусировки, и расплывчатое черно-синее пятно вдруг раздробилось на неестественно четкие фрагменты и собралось снова, теперь уже в цельную картину.
Сергей восхищенно присвистнул.
Дом, о котором твердил Илюшин, оказался облицован тусклым темно-коричневым камнем с явными пятнами сажи, – похоже, первый этаж когда-то горел и никто не позаботился уничтожить следы пожара. Из плоской крыши торчали арматурные прутья, в углу виднелся объемный бак. Окна были наглухо закрыты ставнями.
– Дай сюда! – потребовал Макар.
Бабкин молча отмахнулся. Дом не показался ему интересным, но завораживала сама возможность молниеносно перенестись из комнаты отеля в чужой быт. Казалось, протяни руку – и дотронешься до забора.
На скамейке сидела пожилая женщина в платке, перед которой стояли две миски: она зачерпывала что-то из одной и пересыпала в другую. По двору бродила коза; поискав, Сергей нашел и вторую, дремавшую под раскидистым деревом.
– Серега! Отдай!
– Да сейчас, сейчас! Вуайерист хренов…
Он сфокусировался на лице старухи, некоторое время рассматривал его, а потом протянул бинокль Макару.
– Сколько здесь по прямой, как думаешь?
– Километра два, не меньше.
– Нефигово пробивает. Тяжеленный, правда, собака!
– Я говорил, она за птицами охотилась, – укоризненно бубнил сзади Ян. – Искала, где они гнездятся, а потом с камерой забиралась туда. У нее ноги были расцарапаны из-за этого. И синяки.
– Я там кое-что заметил… – Илюшин обшаривал взглядом окрестности. – Нет, отсюда не видно, деревья закрывают.
– А что?
– Какой-то летний домик, похоже. Я сначала решил, что сарай, но потом солнце отразилось от стекла… Скорее всего, окно распахнулось от ветра. Зачем в сарае окно?
Он обернулся к молчавшему Яну:
– Ты что-нибудь знаешь об этом?
Вся болтливость юноши куда-то пропала.
– Не знаю…
– А если подумать?
– Там живет Катерина, – неохотно признал юноша.
– Катерина? Кто это?
– Младшая дочь Андреаса.
Илюшин вспомнил пестрое пятно на склоне вереска и ощущение взгляда, провожавшего его.
– Чем, говоришь, занимается Андреас?..
– Рыбак он, – с тяжелым вздохом сказал Ян, глядя в сторону. – Рыбу мы у него покупаем… И помидоры…
– …да-да, для кухни отеля.
Илюшин покусал губы, задумчиво рассматривая переводчика. В кресле храпел Гаврилов.
– После обеда наведаемся туда еще раз, – решил он в конце концов.
Юноша слабо запротестовал: из его бормотания, в котором внезапно сильно прорезался акцент, Бабкин уловил, что им не откроют, что семья Димитракиса неразговорчива и смысла в их визите никакого нет. Илюшин, кажется, не слушал.
– Разбуди-ка нашего клиента, – попросил он Сергея. – Только бережно!
Бабкин легонько встряхнул спящего мужчину. Храп застрял у того в глотке, и некоторое время Гаврилов бессильно булькал, подергиваясь и вращая глазами. Выглядело это жутковато.
– Проснулся? – нежно спросил Сергей.
– Чего тебе?
– Не мне. Ему.
Илюшин присел на корточки и протянул бинокль:
– Когда вы вернулись в номер после купания, где он лежал?
– На подоконнике, – сказал Петр, помолчав.
Вопрос Илюшина вонзался крючком и вытаскивал Гаврилова из теплого забытья на каменистый берег реальности, где он задыхался и желал лишь одного: вернуться обратно. Все эти чужие хари, что-то требовавшие от него, в эту минуту были ему ненавистны; он забыл, сколько сил потратил на то, чтобы добиться их присутствия, и даже забыл, для чего они здесь.
Ах да – он же им платит! Платит, чтобы они нашли Ольгу.
– На подоконнике, – повторил Гаврилов. – Я ничего не трогал. Здесь будет музей ее памяти, ясно?
– Ясно, – кивнул Илюшин. – А теперь скажите мне, Петр Олегович: ваша жена умеет ездить на велосипеде?
2
Если бы Ян мог сбежать, он непременно воспользовался бы возможностью. Гаврилов пообещал ему хорошие деньги, очень хорошие. Но это было до того, как Макар Илюшин решил наведаться к Димитракису.
Сейчас, трясясь на заднем сиденье раздолбанного илиодоровского рыдвана, который хитрый менеджер вручил сыщикам под видом прокатной машины, Ян думал, что деньги трупу ни к чему.
Здоровяк, кажется, что-то заподозрил. Он вел машину, но время от времени юноша ловил на себе в зеркале его пристальный взгляд. Не глаза, а терка: каждый раз с Яна будто тонкий слой кожи состругивали.
– Сначала заедем в деревню, – сказал Макар.
Ян как мог постарался растянуть их пребывание в Дарсосе. Они зашли к Пармениону, посидели у Стефана, выслушали Фоку. Панагиота завернула им с собой по куску только что выпеченной, еще теплой спанакопиты. Толстуха Кики выставила на стол свою фирменную фасоладу, густую и горячую, точно кровь. Всеобщее сердечное радушие произвело тот эффект, на который рассчитывал юноша: напряжение стало спадать.
Нет, он не надеялся всерьез отвлечь своих спутников от цели поездки, – лишь отсрочить неизбежное. А там – кто знает: вдруг они сами передумают?
Цирцея превратила команду Одиссея в свиней. Бабушка Яна, рассказывая ему историю о владычице острова, всегда добавляла, что это образец поведения для любого гостеприимного хозяина. Гость должен лежать объевшийся и похрюкивать от наслаждения.
Было бы проще, если бы вдова Кики не улыбалась так этому огромному русскому, не покачивала бы бесстыдно коровьими своими бедрами, словно она не фасоладу несет, а танцует у шеста, и не выставляла бы так откровенно свою грудь. Хотя грудь у Кики еще ничего. Ян сам загляделся на нее и забыл перевести вопрос Макара.
– Спроси, пожалуйста, видела ли она Гаврилова или его жену.
Илюшин протянул планшет.
Кики неторопливо вытерла руки о фартук и надела очки. Нет, она не видела мужчину, а женщина была здесь, да. Пару раз. Фотографировала собак, двери и этих старых бездельников, с утра до вечера попивающих кофе, Пармениона с Одиссеем и Гомером.
– Это настоящие имена? – не поверил Бабкин.
Ян удивленно взглянул на него.
– А Телемаха здесь случайно нет? – неуклюже пошутил Сергей.
– Телемах в прошлом году переехал в Калликратию.
– Бросил Ариадну! – всплеснула руками Кики. – Бедная девочка от горя поседела как луна.