Нефритовые четки
Часть 75 из 101 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
День предстоял трудный, оттого и спешили.
На Зелень-озере, из которого брала начало река Выга, стояло целых четыре раскольничьих деревни. Поди угадай, в какую из них отправился Лаврентий. А стало быть, придётся объехать все четыре.
Кое-как, наскоро перекусили – и в путь.
Возвращение
Пять повозок выехали из безмолвного, будто вымершего Богомилова шумно – с конским ржанием, позвякиванием сбруи и звоном колокольцев. Река приняла вереницу саней в своё белое, мягкое русло, стиснула лесистыми берегами, и звуки сразу приглохли. Езда по свежему снегу получалась небыстрой, но опытный кормщик Крыжов даже в темноте знал, где наст пожестче; его лошадь проворно перебирала завязанными в кожаные мешки копытами, почти не проваливаясь, а остальным по проложенной колее было уже легче.
Сани урядника Одинцова шли последними, то есть занимали самую привилегированную позицию – иначе конь не утянул бы трёх человек (японца Эраст Петрович на сей раз усадил с собой).
Правил Фандорин, сам вызвался. Когда едешь в хвосте, быть возницей дело нехитрое, знай только не отставай.
Впереди покачивался фонарик, подвешенный на задке евпатьевского экипажа – даже если налетит вьюга, всё равно не собьёшься.
И тем не менее последние сани понемногу начали отставать, чем дальше, тем больше.
Ульян, оживлённо беседовавший с Масой о женской красоте (оказалось, что их вкусы удивительно сходны), заметил это не сразу. А когда посмотрел-таки вперёд и увидел, что путеводный огонёк едва различим во мраке, попенял нерадивому кучеру:
– Что ж вы, Ераст Петрович. Наддайте-ка. Да кнутом его, кнутом.
– З-зачем бить живое существо? – безмятежно ответил Фандорин и, вместо того чтоб хлестнуть животное, натянул вожжи, так что сани вовсе остановились.
Он прибавил что-то по-японски. Маса достал саквояж, начал в нём рыться.
Полицейский ждал, недоумевая, что за внезапная надобность вызвала эту остановку. И уж подавно удивился, когда слуга подал своему господину сигару и спички.
– Чего это вы?!
– Уф, до чего ж я устал быть с-старовером. – Эраст Петрович раскурил сигару и с наслаждением выпустил струйку дыма.
– Они ж не увидят, что мы отстали! – попытался втолковать ему Ульян.
– Раньше, чем станут на привал, нипочём не обнаружат, – согласился Фандорин. – А это когда ещё будет. Но искать нас не станут – я Никифору Андроновичу на кибитку з-записку прицепил.
Урядник заморгал:
– Какую записку?
– Что мы возвращаемся в Богомилово. Сейчас вот докурю и повернём.
Потеряв дар речи, Одинцов уставился на безмятежного курильщика.
– А… а людей спасать? – наконец пролепетал полицейский.
– За тем и вернёмся. Разве вы не приметили, что несчастья происходят после того, как мы покидаем очередную деревню? Я дал себя обмануть дважды. В третий – слуга п-покорный. Как развернуть вашего буцефала?
Он натянул правую вожжу – конь лишь недовольно мотнул головой. Натянул левую – послушался.
– Ага, он у вас приверженец левостороннего д-движения, – весело сказал Эраст Петрович. – В Британии ему пришлось бы худо.
– Черт, как это я сам не скумекал! Проверить надо! Деды эти мне тож не понравились!
Ульян отобрал у городского человека поводья, как следует стегнул – обратно помчали вдвое быстрей.
Не прошло и получаса, как из темноты выплыл пологий холм, над ним – острый силуэт церквушки, приземистых домов.
Уезжали из Богомилова шумно, вернулись тихо.
Коня привязали к кусту близ берега, сами пошли пешком, крадучись.
– Где сховаемся? – шёпотом спросил урядник и сам себе ответил. – В книжнице, где ещё. Поди, не успела простыть.
Сказано – сделано.
Не скрипнув ступеньками, не стукнув дверью, засели в горнице. Огня не зажигали. Маса расположился у окна с одной стороны, полицейский с другой, Фандорин с третьей (четвёртая выходила на реку и высматривать там было нечего).
– Дай Бог, чтоб я ошибся, – вздохнул Эраст Петрович. – Пойдут закапываться – остановим. Ну, а если будет тихо, как-нибудь нагоним своих, ничего.
Тихо-то было тихо, даже слишком. Стариковский сон известно каков, но миновал седьмой час утра, восьмой, а ни в одном из четырёх жилых домов не замечалось ни света, ни какого-либо движения. Правда, было всё ещё темно. Когда писчикам и побаловать себя поздним вставанием, если не зимой?
Фандорин на время отвлёкся от тревожных мыслей, ибо оказалось, что ему очень повезло с окном – оно выходило на восток.
Небо в той стороне обнаружило невероятный талант к колоризму в манере старых венецианских мастеров: из чёрного сделалось синим, из синего голубым, из голубого бордовым. Потом малиновым, алым, оранжевым, и наконец над острыми верхушками елей вылезло солнце, похожее на яблоко, которое тащит на иголках ёж.
– Заспались что-то деды, – сбил Фандорина с лирического настроения урядник. – Хвастали, что с первым светом за стол садятся, листы писать. А сами всё дрыхнут.
Вздрогнув, Эраст Петрович отшатнулся от окна, схватил с лавки шубу и выбежал на улицу.
Маса и Одинцов кинулись следом, причём каждый кричал:
– Что?! Что?!
– Нан да? Нан дэс ка?!
Но Фандорин был уже возле ближней избы. Громко постучал. Не дождавшись отклика, толкнул дверь.
Она открылась – в здешних краях запоры не в обычае, не от кого закрываться.
Весь дом состоял из одного-единственного помещения, почти голого, похожего на келью. Посередине непокрытый стол. На нём огарок свечи и листок бумаги.
Ещё не взяв его в руки, Фандорин уже знал, что там.
Так и есть.
«Ваш новый устав и метрика отчуждают нас от истинной христианской веры и приводят в самоотвержение отечества, а наше отечество – Христос…».
Текст тот же, только почерк другой: затейливый, с «разговорами» и «крендельками». Чернила свежие. Рядом чернильница с воткнутым пером.
Скрипнув зубами, Эраст Петрович передал бумагу уряднику, бросился в следующую избу.
Там такая же картина: свеча, чернильница, предсмертная записка.
И в третьей избе.
И в четвёртой.
Лишь формула отвержения написана всякий раз на свой лад – видно, что каллиграфы напоследок желали показать мастерство.
Самих книжников нигде не было.
– В деревню ушли, с родными прощаться, – задыхаясь от бега, предположил Одинцов. – Деды старые, ходят медленно. Догоним! А не догоним – все одно с-под земли вытащим!
И уж схватил в сенях лыжи, готовый сию минуту кинуться в погоню.
– Что ж вы, Ераст Петрович? Берите в любой избе лыжи! Спешить надо!
– Не пошли они в д-деревню, – быстро оглядываясь по сторонам, сказал Эраст Петрович. – Маса, ищи подпол или погреб! Тика-о сагасэ!
– Какой погреб? – всплеснул руками Ульян, весь дрожа от нетерпения. – На что писцам погреб? Им всё с деревни носят! А, ну вас! Я один!
И скатился с крыльца.
Подпола, действительно, не было – ни в этой избе, ни в остальных. Во дворах никаких признаков мины – ни разрытой земли, ни нор.
Фандорин и японец заканчивали осмотр церкви, когда вернулся Одинцов – запыхавшийся, по колено в снегу.
– Скоро ты обернулся. Что так? – оглянулся на него Эраст Петрович, простукивая пол у аналоя. Звук был глухой, безнадёжный.
Полицейский мрачно смотрел на него.
– Я, может, и полудурок, но не дурак. Бежу через поле, вдруг примечаю: следов-то нет. Не пошли они в деревню. Ваша правда, Ераст Петрович. Здесь они где-то зарылись, пеньки упрямые.
– А я надеялся, что прав ты… – Фандорин потёр пылающий лоб. – Тоже про следы на снегу подумал. На улице-то густо наезжено и натоптано. Но больше нигде, только цепочка от реки, как мы трое поднимались…
Маса полез на колоколенку, хотя там алчущим погребения уж точно делать было нечего.
– На небо что ль вознеслись? – развёл руками урядник. – Иль под землю провалились?
– Под землю, под землю. Только к-куда? Мы всё тут осмотрели. Разве что… А, п-проклятье!
На Зелень-озере, из которого брала начало река Выга, стояло целых четыре раскольничьих деревни. Поди угадай, в какую из них отправился Лаврентий. А стало быть, придётся объехать все четыре.
Кое-как, наскоро перекусили – и в путь.
Возвращение
Пять повозок выехали из безмолвного, будто вымершего Богомилова шумно – с конским ржанием, позвякиванием сбруи и звоном колокольцев. Река приняла вереницу саней в своё белое, мягкое русло, стиснула лесистыми берегами, и звуки сразу приглохли. Езда по свежему снегу получалась небыстрой, но опытный кормщик Крыжов даже в темноте знал, где наст пожестче; его лошадь проворно перебирала завязанными в кожаные мешки копытами, почти не проваливаясь, а остальным по проложенной колее было уже легче.
Сани урядника Одинцова шли последними, то есть занимали самую привилегированную позицию – иначе конь не утянул бы трёх человек (японца Эраст Петрович на сей раз усадил с собой).
Правил Фандорин, сам вызвался. Когда едешь в хвосте, быть возницей дело нехитрое, знай только не отставай.
Впереди покачивался фонарик, подвешенный на задке евпатьевского экипажа – даже если налетит вьюга, всё равно не собьёшься.
И тем не менее последние сани понемногу начали отставать, чем дальше, тем больше.
Ульян, оживлённо беседовавший с Масой о женской красоте (оказалось, что их вкусы удивительно сходны), заметил это не сразу. А когда посмотрел-таки вперёд и увидел, что путеводный огонёк едва различим во мраке, попенял нерадивому кучеру:
– Что ж вы, Ераст Петрович. Наддайте-ка. Да кнутом его, кнутом.
– З-зачем бить живое существо? – безмятежно ответил Фандорин и, вместо того чтоб хлестнуть животное, натянул вожжи, так что сани вовсе остановились.
Он прибавил что-то по-японски. Маса достал саквояж, начал в нём рыться.
Полицейский ждал, недоумевая, что за внезапная надобность вызвала эту остановку. И уж подавно удивился, когда слуга подал своему господину сигару и спички.
– Чего это вы?!
– Уф, до чего ж я устал быть с-старовером. – Эраст Петрович раскурил сигару и с наслаждением выпустил струйку дыма.
– Они ж не увидят, что мы отстали! – попытался втолковать ему Ульян.
– Раньше, чем станут на привал, нипочём не обнаружат, – согласился Фандорин. – А это когда ещё будет. Но искать нас не станут – я Никифору Андроновичу на кибитку з-записку прицепил.
Урядник заморгал:
– Какую записку?
– Что мы возвращаемся в Богомилово. Сейчас вот докурю и повернём.
Потеряв дар речи, Одинцов уставился на безмятежного курильщика.
– А… а людей спасать? – наконец пролепетал полицейский.
– За тем и вернёмся. Разве вы не приметили, что несчастья происходят после того, как мы покидаем очередную деревню? Я дал себя обмануть дважды. В третий – слуга п-покорный. Как развернуть вашего буцефала?
Он натянул правую вожжу – конь лишь недовольно мотнул головой. Натянул левую – послушался.
– Ага, он у вас приверженец левостороннего д-движения, – весело сказал Эраст Петрович. – В Британии ему пришлось бы худо.
– Черт, как это я сам не скумекал! Проверить надо! Деды эти мне тож не понравились!
Ульян отобрал у городского человека поводья, как следует стегнул – обратно помчали вдвое быстрей.
Не прошло и получаса, как из темноты выплыл пологий холм, над ним – острый силуэт церквушки, приземистых домов.
Уезжали из Богомилова шумно, вернулись тихо.
Коня привязали к кусту близ берега, сами пошли пешком, крадучись.
– Где сховаемся? – шёпотом спросил урядник и сам себе ответил. – В книжнице, где ещё. Поди, не успела простыть.
Сказано – сделано.
Не скрипнув ступеньками, не стукнув дверью, засели в горнице. Огня не зажигали. Маса расположился у окна с одной стороны, полицейский с другой, Фандорин с третьей (четвёртая выходила на реку и высматривать там было нечего).
– Дай Бог, чтоб я ошибся, – вздохнул Эраст Петрович. – Пойдут закапываться – остановим. Ну, а если будет тихо, как-нибудь нагоним своих, ничего.
Тихо-то было тихо, даже слишком. Стариковский сон известно каков, но миновал седьмой час утра, восьмой, а ни в одном из четырёх жилых домов не замечалось ни света, ни какого-либо движения. Правда, было всё ещё темно. Когда писчикам и побаловать себя поздним вставанием, если не зимой?
Фандорин на время отвлёкся от тревожных мыслей, ибо оказалось, что ему очень повезло с окном – оно выходило на восток.
Небо в той стороне обнаружило невероятный талант к колоризму в манере старых венецианских мастеров: из чёрного сделалось синим, из синего голубым, из голубого бордовым. Потом малиновым, алым, оранжевым, и наконец над острыми верхушками елей вылезло солнце, похожее на яблоко, которое тащит на иголках ёж.
– Заспались что-то деды, – сбил Фандорина с лирического настроения урядник. – Хвастали, что с первым светом за стол садятся, листы писать. А сами всё дрыхнут.
Вздрогнув, Эраст Петрович отшатнулся от окна, схватил с лавки шубу и выбежал на улицу.
Маса и Одинцов кинулись следом, причём каждый кричал:
– Что?! Что?!
– Нан да? Нан дэс ка?!
Но Фандорин был уже возле ближней избы. Громко постучал. Не дождавшись отклика, толкнул дверь.
Она открылась – в здешних краях запоры не в обычае, не от кого закрываться.
Весь дом состоял из одного-единственного помещения, почти голого, похожего на келью. Посередине непокрытый стол. На нём огарок свечи и листок бумаги.
Ещё не взяв его в руки, Фандорин уже знал, что там.
Так и есть.
«Ваш новый устав и метрика отчуждают нас от истинной христианской веры и приводят в самоотвержение отечества, а наше отечество – Христос…».
Текст тот же, только почерк другой: затейливый, с «разговорами» и «крендельками». Чернила свежие. Рядом чернильница с воткнутым пером.
Скрипнув зубами, Эраст Петрович передал бумагу уряднику, бросился в следующую избу.
Там такая же картина: свеча, чернильница, предсмертная записка.
И в третьей избе.
И в четвёртой.
Лишь формула отвержения написана всякий раз на свой лад – видно, что каллиграфы напоследок желали показать мастерство.
Самих книжников нигде не было.
– В деревню ушли, с родными прощаться, – задыхаясь от бега, предположил Одинцов. – Деды старые, ходят медленно. Догоним! А не догоним – все одно с-под земли вытащим!
И уж схватил в сенях лыжи, готовый сию минуту кинуться в погоню.
– Что ж вы, Ераст Петрович? Берите в любой избе лыжи! Спешить надо!
– Не пошли они в д-деревню, – быстро оглядываясь по сторонам, сказал Эраст Петрович. – Маса, ищи подпол или погреб! Тика-о сагасэ!
– Какой погреб? – всплеснул руками Ульян, весь дрожа от нетерпения. – На что писцам погреб? Им всё с деревни носят! А, ну вас! Я один!
И скатился с крыльца.
Подпола, действительно, не было – ни в этой избе, ни в остальных. Во дворах никаких признаков мины – ни разрытой земли, ни нор.
Фандорин и японец заканчивали осмотр церкви, когда вернулся Одинцов – запыхавшийся, по колено в снегу.
– Скоро ты обернулся. Что так? – оглянулся на него Эраст Петрович, простукивая пол у аналоя. Звук был глухой, безнадёжный.
Полицейский мрачно смотрел на него.
– Я, может, и полудурок, но не дурак. Бежу через поле, вдруг примечаю: следов-то нет. Не пошли они в деревню. Ваша правда, Ераст Петрович. Здесь они где-то зарылись, пеньки упрямые.
– А я надеялся, что прав ты… – Фандорин потёр пылающий лоб. – Тоже про следы на снегу подумал. На улице-то густо наезжено и натоптано. Но больше нигде, только цепочка от реки, как мы трое поднимались…
Маса полез на колоколенку, хотя там алчущим погребения уж точно делать было нечего.
– На небо что ль вознеслись? – развёл руками урядник. – Иль под землю провалились?
– Под землю, под землю. Только к-куда? Мы всё тут осмотрели. Разве что… А, п-проклятье!