Нефритовые четки
Часть 66 из 101 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Одна из девок, самая смелая, отважилась спросить:
– А вы откудова такой будете?
Только Маса к ней повернулся, только прищурил глаза, взгляд которых почитал неотразимым, как на баб налетел один из стариков – нахохленный, сердитый:
– Пссть, дуры! Кыш! Азият это. Оне в Туркестане проживают. В Господа-Бога не веруют, и зато архангел Гавриил их косорылием покарал. Станете перед им хвостом вертеть – сами такие жа будете!
Женский пол враз словно метлой смело. Раздосадованный Маса прошипел деду:
– Сам ты косорырый!
А тот лишь плюнул, да перекрестился, не стал связываться.
Опасность миновала, можно было возвращаться в «соборную».
Прерванный концерт
Кирилла сидела в той же позе, всеобщим вниманием завладел Лавруша. Очевидно, по местной иерархии блаженный считался фигурой более почтённой, чем сказительница, потому и вещал первым.
Смотреть на него было жутко. Юродивый ни секунды не стоял на месте: то завертится вокруг собственной оси, то начнёт к чему-то принюхиваться, то вдруг кинется к какой-нибудь из баб – та с визгом отскочит. И всё бормочет что-то, бормочет, с каждым мгновением всё громче, всё быстрей.
Поначалу Эраст Петрович в этом речитативе почти ничего не понимал, потом понемногу начал разбирать слова.
Лавруша выкрикивал:
Хожу-хожу, ворожу-ворожу!
Туды пойду, сюды пойду,
Ищу беса, ищу беса, ищу беса!
Тут он упал на четвереньки, стал нюхать юбку у одной из баб – бедняжка так шарахнулась, что задним пришлось подхватить её на руки.
Чую Лукавого, чую вертлявого!
Нюхом чую, брюхом чую!
Идёт Сатана, глубока мошна,
Души забрать, в суму запихать!
Бойтеся, бойтеся, бойтеся!
Публику можно было не уговаривать – она и так боялась. Даже мужики стояли нахмуренные и бледные, бабы ойкали, дети и вовсе ревели навзрыд.
Камлание юрода делалось все менее членораздельным, по его лбу ручьями стекал пот. Наконец он остановился, воздел кверху свой железный крест и крикнул:
– Берегися, Сатана! Сыщу – Божьим огнём пожгу! Не пужай, не пужай! Света конец – Христу венец, а тебе, рогатому, в глотку свинец!
Умолк. Ему поднесли квасу – он, часто дыша, стал жадно пить.
Было слышно, как доктор загудел, обращаясь к Евпатьеву:
– Эффектно. Человек он, безусловно, психически нездоровый. Полагаю, истероидная паранойя – возможно, эпилептоидного происхождения. Но какая интенсивность, какое воздействие на толпу! Я и то ощутил исходящие от него нервические волны. Охотно поработал бы с этим экземпляром. Контрастный душ. Возможно, небольшой сеанс гипноза…
Никифор Андронович отодвинулся, бубнеж психиатра был ему явно неприятен. Лицо раскольничьего витязя было взволнованным.
А деревенские уже повернулись к Кирилле.
– Спой, матушка, утешь. Напужал Лавруша!
– Что спеть? – спокойно молвила странница, задирая безглазое лицо к потолку. – Про Иоасафа-царевича? Об Алексее божьем человеке?
Раздались голоса:
– «Похвала пустыне»!
– Нет, «Древян гроб сосновый»!
– Годите! Пускай старшина скажет!
Старшина сказал:
– Спой новое, чего раньше не певала. Глядишь, переймём, на пользу пойдёт.
Она поклонилась и сразу, безо всякого вступления, завела песню сильным и чистым голосом, который то разворачивался в полную мощь, то стихал почти до шёпота. Тонкая сухая рука Кириллы была прижата к чёрной рясе с вышитым восьмиконечным крестом, пальцы чуть подрагивали.
У окошка ткёт красна девица.
Красну пряжу ткёт, думу думает.
Рано поутру, как по воду шла,
Солетели к ней птицы-голуби.
Голубь сизая на лево плечо,
Голубь чёрная села сысправа.
И сказала ей голубь сизая:
«Ввечеру, как звезды высыпят,
Выходи гулять за околицу.
Парни с девками там играются,
Будто селезни со утицами.
Ты в сторонке встань, под рябиною,
Подойдёт к тебе друг твой суженый,
У него ль глаза будто льдиночки,
Будто льдиночки да в весенний день.
Так и тают от ясна солнышка,
От тебя, мой свет, красна девица…
Дальше следовал длинный перечень наслаждений, которые сулила влюблённым сизая голубица – вполне целомудренный, удивительно поэтичный. Аудитория, особенно женская её половина, слушала с затуманенными глазами. Лишь юродивый, отставив ковш, весь подёргивался и хищно раздувал ноздри. В выпученных глазах посверкивали безумные искры. Эраст Петрович усмехнулся: Божьему человеку, оказывается, тоже не чужда актёрская ревность.
Песня неторопливо текла дальше.
Сиза голубь речи окончила,
Завела свои голубь чёрная,
Голубь чёрная да печальная,
Голос жалостный, будто плачется:
«Не ходи к парням за околицу,
Повяжи ты плат, плат монашеской,
И ступай за мной во дремучий лес.
То горой пойдёшь, то пустынею,
– А вы откудова такой будете?
Только Маса к ней повернулся, только прищурил глаза, взгляд которых почитал неотразимым, как на баб налетел один из стариков – нахохленный, сердитый:
– Пссть, дуры! Кыш! Азият это. Оне в Туркестане проживают. В Господа-Бога не веруют, и зато архангел Гавриил их косорылием покарал. Станете перед им хвостом вертеть – сами такие жа будете!
Женский пол враз словно метлой смело. Раздосадованный Маса прошипел деду:
– Сам ты косорырый!
А тот лишь плюнул, да перекрестился, не стал связываться.
Опасность миновала, можно было возвращаться в «соборную».
Прерванный концерт
Кирилла сидела в той же позе, всеобщим вниманием завладел Лавруша. Очевидно, по местной иерархии блаженный считался фигурой более почтённой, чем сказительница, потому и вещал первым.
Смотреть на него было жутко. Юродивый ни секунды не стоял на месте: то завертится вокруг собственной оси, то начнёт к чему-то принюхиваться, то вдруг кинется к какой-нибудь из баб – та с визгом отскочит. И всё бормочет что-то, бормочет, с каждым мгновением всё громче, всё быстрей.
Поначалу Эраст Петрович в этом речитативе почти ничего не понимал, потом понемногу начал разбирать слова.
Лавруша выкрикивал:
Хожу-хожу, ворожу-ворожу!
Туды пойду, сюды пойду,
Ищу беса, ищу беса, ищу беса!
Тут он упал на четвереньки, стал нюхать юбку у одной из баб – бедняжка так шарахнулась, что задним пришлось подхватить её на руки.
Чую Лукавого, чую вертлявого!
Нюхом чую, брюхом чую!
Идёт Сатана, глубока мошна,
Души забрать, в суму запихать!
Бойтеся, бойтеся, бойтеся!
Публику можно было не уговаривать – она и так боялась. Даже мужики стояли нахмуренные и бледные, бабы ойкали, дети и вовсе ревели навзрыд.
Камлание юрода делалось все менее членораздельным, по его лбу ручьями стекал пот. Наконец он остановился, воздел кверху свой железный крест и крикнул:
– Берегися, Сатана! Сыщу – Божьим огнём пожгу! Не пужай, не пужай! Света конец – Христу венец, а тебе, рогатому, в глотку свинец!
Умолк. Ему поднесли квасу – он, часто дыша, стал жадно пить.
Было слышно, как доктор загудел, обращаясь к Евпатьеву:
– Эффектно. Человек он, безусловно, психически нездоровый. Полагаю, истероидная паранойя – возможно, эпилептоидного происхождения. Но какая интенсивность, какое воздействие на толпу! Я и то ощутил исходящие от него нервические волны. Охотно поработал бы с этим экземпляром. Контрастный душ. Возможно, небольшой сеанс гипноза…
Никифор Андронович отодвинулся, бубнеж психиатра был ему явно неприятен. Лицо раскольничьего витязя было взволнованным.
А деревенские уже повернулись к Кирилле.
– Спой, матушка, утешь. Напужал Лавруша!
– Что спеть? – спокойно молвила странница, задирая безглазое лицо к потолку. – Про Иоасафа-царевича? Об Алексее божьем человеке?
Раздались голоса:
– «Похвала пустыне»!
– Нет, «Древян гроб сосновый»!
– Годите! Пускай старшина скажет!
Старшина сказал:
– Спой новое, чего раньше не певала. Глядишь, переймём, на пользу пойдёт.
Она поклонилась и сразу, безо всякого вступления, завела песню сильным и чистым голосом, который то разворачивался в полную мощь, то стихал почти до шёпота. Тонкая сухая рука Кириллы была прижата к чёрной рясе с вышитым восьмиконечным крестом, пальцы чуть подрагивали.
У окошка ткёт красна девица.
Красну пряжу ткёт, думу думает.
Рано поутру, как по воду шла,
Солетели к ней птицы-голуби.
Голубь сизая на лево плечо,
Голубь чёрная села сысправа.
И сказала ей голубь сизая:
«Ввечеру, как звезды высыпят,
Выходи гулять за околицу.
Парни с девками там играются,
Будто селезни со утицами.
Ты в сторонке встань, под рябиною,
Подойдёт к тебе друг твой суженый,
У него ль глаза будто льдиночки,
Будто льдиночки да в весенний день.
Так и тают от ясна солнышка,
От тебя, мой свет, красна девица…
Дальше следовал длинный перечень наслаждений, которые сулила влюблённым сизая голубица – вполне целомудренный, удивительно поэтичный. Аудитория, особенно женская её половина, слушала с затуманенными глазами. Лишь юродивый, отставив ковш, весь подёргивался и хищно раздувал ноздри. В выпученных глазах посверкивали безумные искры. Эраст Петрович усмехнулся: Божьему человеку, оказывается, тоже не чужда актёрская ревность.
Песня неторопливо текла дальше.
Сиза голубь речи окончила,
Завела свои голубь чёрная,
Голубь чёрная да печальная,
Голос жалостный, будто плачется:
«Не ходи к парням за околицу,
Повяжи ты плат, плат монашеской,
И ступай за мной во дремучий лес.
То горой пойдёшь, то пустынею,