Небесная музыка. Солнце

Зрителям ее ответ кажется смешным. Ведущий, глядя в камеру, лишь комично разводит руками, словно говоря: «Как так? Кто же не смотрит вечернее шоу с Роналдом Ламбертом?» Он известен своими шутками над гостями и богатой мимикой на подвижном лице.

Ведущий приглашает Диану сесть в кресло, а сам садится напротив, не переставая улыбаться. Между ними – столик с фирменными кружками программы. В этих кружках гости частенько обнаруживают сюрпризы.

– Безумно приятно видеть тебя сегодня у нас в гостях, – объявляет Джастин. – Это ведь одно из твоих первых появлений в шоу, верно? Как ты к этому пришла? – он закидывает ногу на ногу, устраиваясь поудобнее, и потирает подбородок указательным пальцем – копирует психоаналитиков, на прием к которым приходят клиенты.

– Вы названивали моему менеджеру в течение нескольких месяцев, – говорит Диана. – Он не выдержал и заставил меня прийти к вам.

Зрители снова начинают смеяться, а ведущий делано озадаченно смотрит в камеру, будто пытаясь сказать, что он ни при чем.

– Главное, что ты все же пришла, – изрекает он. – Особенно рад я. Потому что наши продюсеры устали звонить твоему менеджеру и уже хотели навалять мне за то, что я попросил уговорить тебя. Кстати, тебе не жарко в куртке?

– А должно быть? – роняет Диана.

– Мне кажется, что в студии душно, – отвечает ведущий и подмигивает камере. – Когда ты вошла, сразу стало жарко. Сразу захотелось раздеться, – и он расстегивает первые пуговицы на рубашке.

Людям в зале его слова снова кажутся забавными.

– Может, разденешься? – предлагает Роналд, а потом закрывает себе рот рукой. – Что же я говорю! Вдруг это услышит твой отец? Я пока дорожу этим местом.

Всем известно, кто отец Дианы. И всем снова смешно. Только на ее лице нет улыбки.

– Ты можешь просто снять куртку. Обещаю, мы сохраним ее в целости и сохранности! – громко объявляет Роналд.

На этом мне надоедает смотреть дурацкое шоу. Я встаю и иду на кухню – делать кофе. Если честно, я зла. Меня раздражает то, что Диана стала носить фланелевые рубашки в клетку – они всегда были моей одеждой, а не ее. Это так странно. Я должна злиться из-за того, что мой голос стал ее голосом, но спустя год после заключения договора я злюсь из-за рубашки. Я так же повязывала ее на пояс, под кожаной курткой. Это мой стиль!

Человек ко всему привыкает. Даже к несчастьям и боли.

Но я не чувствую себя несчастной – я запретила жалеть себя. Просто я… Стала относиться к этому иначе. Как к нелюбимой работе, которую нельзя бросить. Мне не хочется думать, что привыкнуть – значит, сломаться. Я просто живу. По-новому.

Я подхожу к блестящей серебряной кофемашине и засыпаю в нее зерна. Она все сделает сама – перемелет их, спрессует и заварит. Пока кофемашина занимается этим, я беру питчер, наливаю в него немного молока и погружаю в него паровой кран, чтобы оно взбивалось. А потом осаживаю пену и добавляю ее в эспрессо. Я научилась делать простые рисунки, и теперь в моей чашке сердечко. Кофе с рисунком становится немного вкуснее.

Я наслаждаюсь им, сидя на подоконнике огромной кухни моего нового дома, к которому я так и не привыкла. Кухня сплошь стекло и металл – все новое, стильное, дорогое. Чужое. Эмма Мунлайт позаботилась о том, чтобы моя клетка была золотой. Здесь есть все. Но я пользуюсь только кофемашиной, холодильником и изредка – микроволновой печью.

Теперь я живу в квартире с огромными окнами, холодным дизайном и выходом на крышу в Парк-Хайтс – спокойном и тихом районе на северо-востоке Нью-Корвена. Низкий уровень преступности, отсутствие туристов, обильная зелень, частные школы, уютные кофейни и размеренная жизнь – этот район выбирают семьи с детьми и хорошим уровнем достатка. Это не тот шумный и яркий Нью-Корвен с его достопримечательностями, переполненными улицами и быстрым течением времени, к которому я привыкла. Это другой Нью-Корвен, похожий на аккуратную деревушку с ухоженными, но однотипными домами, среди которых редко встречаются дома выше четырех этажей. В центре района расположен огромный парк, в котором находится одна из резиденций королевской семьи, закрытая для посещения. И больше ничего интересного тут нет. Идиллия и безопасность правят этим местом. А это место правит мной.

Кофе получился отличным. И вместе с чашкой я выхожу на крышу – проводить закат, похожий на пламя. Он льется по прозрачному летнему небу, и цвета плавно перетекают друг в друга: сверкающий алый у горизонта на востоке переходит в слепящий янтарь, тот растворяется в нежной карамели, которая постепенно плавится в густой синеве на западе. С крыши видно не только небо, но и парк. Это мое любимое место в доме. Я часто играю здесь на гитаре, глядя на небо. Иногда мне даже кажется, что оно мне аккомпанирует.

Мы обе выполняем наши обязательства по договору – я и Эмма Мунлайт. Я пою за Диану все то, что мне скажут. Эмма дает деньги на лечение Эштана и тети Мэг. С ними все хорошо – относительно хорошо, разумеется. Мэган продолжает восстановление после комы – реабилитация очень длительная и сложная. Сейчас она находится в Хердмангтоне, в госпитале Керри, в одноместной комфортной палате с самым современным медицинским оборудованием. С ней постоянно занимаются лучшие специалисты, и прогресс налицо. Ее речь, зрение, мелкая моторика и память неплохо восстановились, она может обслуживать себя и ходит, правда, с палочкой. Эштан тоже находится в госпитале Керри. Он перенес несколько сложных операций, во время одной из которых мы его едва не потеряли, но, слава богу, все обошлось, и его реабилитация также проходит успешно. Я разговариваю с ними по телефону или по скайпу почти каждый день. Эштан борется изо всех сил, а Мэг не теряет силы духа и чувства юмора, но я знаю, что ей тяжело. Она постарела лет на десять, ее и без того худое лицо осунулось, под глазами появились круги, а в волосах – седина. Когда мы увиделись в после аварии, она впервые заплакала при мне. Беззвучно, горько, отчаянно пытаясь что-то сказать – но в тот момент с ее речью были проблемы, и я не поняла ни слова. Только потом до меня дошло, что Мэг благодарила меня за спасение Эштана. Как будто бы я могла поступить иначе. Тогда я просто обняла ее, гладила по спине и говорила, что все будет хорошо – и с ней, и с Эштаном. Я обо всем позабочусь. Я знаю, что она не понимала, где я беру деньги – такие огромные деньги, чтобы не просто оплатить счета за медицинское обслуживание, но еще и перевести их двоих в столь престижное и дорогое место, как госпиталь Керри. Когда я смогла приехать к ним в Хердмангтон, тетя, которая к тому времени стала говорить лучше, обо всем узнала – заставила меня рассказать. Она снова заплакала – так же тихо и горько, и прошептала: «Спасибо».

– Ты загубила свою жизнь из-за нас, – сказала, чуть успокоившись, Мэган. – Мы в неоплатном долгу перед тобой, Санни.

– Нет, Мэг, – весело сказала я. – Я ничего не загубила. Я же знала, что не стану известным музыкантом – у меня нет связей и денег, а без них и шансов почти нет. Для меня это просто работа. Понимаешь?

А она только опустила голову. Больше я старалась не говорить с ней об этом. И всегда улыбалась.

Я скучаю по друзьям, своей группе и Дастину. Но каждый раз, когда вспоминаю о них, я думаю – это мой выбор. Мой – и ничей больше. А значит, у меня нет права на грусть.

Честно сказать, в первые дни мне безумно хотелось позвонить Лилит или Кирстен и обо всем рассказать. И я пыталась сделать это. Однако до Лилит я так и не дозвонилась – ее телефон был отключен, а нашему разговору с Кирстен помешала Джессика. Она вдруг просто вошла в номер отеля, в котором я тогда оставалась, и скрестила руки на груди, давая понять, чтобы я заканчивала. Я сказала Кирстен, что нахожусь не в Нью-Корвене и что совершила ошибку, потому меня не нужно искать, а затем сбросила вызов.

– В следующий раз мне придется рассказать обо всем миссис Мунлайт, – сказала мне тогда Джессика. Так я поняла, что мои телефонные звонки прослушиваются, а аккаунты, возможно, взломаны. Я не могла рисковать.

Мой выбор. Мой чертов выбор.

Я допиваю кофе в тот момент, когда солнце почти скрылось за горизонтом, смазав последними лучами небесные цвета, которые все больше и больше темнели. Затем ухожу в дом. Телевизор все еще работает – передача с Дианой продолжается. Я снова смотрю на ее фланелевую клетчатую рубашку и фыркаю. Мы бесим друг друга. Она – меня. Я – ее. Между нами вооруженный нейтралитет, которого мы с трудом придерживаемся.

– …а вот интересно, мистер Мунлайт слушает твои песни? – спрашивает ведущий.

– Думаю, что нет.

– Мой папа тоже тебя не слушает, – шутит в своей манере Роналд. – Кстати, Диана, тебе не обидно, что многие считают, будто ты стала популярной только из-за папы? – спрашивает Джастин, прищурившись. Диана смотрит на него все так же отстраненно, но я-то вижу, что в ее глазах загорается нехороший огонь. СМИ любят смаковать историю ее взлета. Мол, только благодаря деньгам богатого папочки она смогла так быстро стать популярной.

И благодаря мне.

Девчонку это бесит.

– Нет, – говорит она и даже улыбается уголками губ, – ведь это не так. Почему мне должно быть обидно из-за того, чего не было?

Я усмехаюсь. Да, конечно, деньги ее родителей ни при чем.

– То есть ты всего-всего добилась сама? – спрашивает ведущий. – Без поддержки родителей?

Диана гневно на него смотрит, но все равно продолжает улыбаться. Странно, что они посмели коснуться этой темы на программе.


– Мои родители поддерживали меня. Они ведь мои родители. В нашей семье все и всегда поддерживают друг друга.

– То есть все-таки они помогли тебе стать знаменитой?

Роналд Ламберт ходит по острию ножа. Из разговоров, которые я невольно слышала на студии звукозаписи, отец Дианы, мистер Мунлайт, человек с крайне сложным характером.

Диана молчит – ее взгляд остр, словно лезвие.

– Но ты и поешь неплохо, – добавляет он насмешливо.

Я хмыкаю – вообще-то, я думаю, что пою лучше, чем просто «неплохо».

– Спасибо, – благодарит его Диана. – А на тебе – неплохой костюм. Думаю, с экранов он кажется ярким.

У нее странный юмор – его не все понимают. Наверное, сейчас она имела в виду, что Роналд настолько никчемный ведущий, что из хорошего у него только костюм и есть.

Я выключаю телевизор – смотреть шоу совершенно не хочется. И какое-то время я просто сижу на диване в полутьме, бездумно наблюдая за догорающим закатом.

Раньше у меня была занята каждая минута – учеба, репетиции, работа, встречи с друзьями, и так по кругу. Теперь вечерами мне нечего делать. Учебы нет, репетиций – тоже, на работу я устроиться не могу, Небесное радио больше не работает, а когда я беру в руки гитару, то исполняю старые вещи – у меня нет ни одной новой. Репетирую и занимаюсь вокалом я каждый день – я должна быть в форме. У меня есть преподаватель – та самая Эвис, которая в курсе нашей тайны. Но мы занимаемся днем, а вечерами я остаюсь одна. Иногда я гуляю. Иногда бездумно смотрю сериалы. Иногда сижу, забыв о времени, и прихожу в себя спустя часы. Несколько раз в месяц ко мне заглядывает Джессика – она должна меня контролировать и докладывать обо всем своей хозяйке. Она неплохая, хоть вначале и казалась сухой и неприветливой. Мы пьем вино и разговариваем. Джессика кажется верной собачкой миссис Мунлайт, без эмоций и без желаний. Но на самом деле это не совсем так. Она тоже своего рода добровольная пленница семьи Мунлайт. Возможно, это нас и сблизило. Джессика получает огромные деньги, но вынуждена постоянно быть при Эмме. У нее нет выходных, отпусков и личной жизни. В своей квартире она бывает довольно редко и с родственниками почти не видится. Это тоже ее выбор, и она не жалеет. Однажды Джессика выпила больше, чем было нужно, и призналась, что у нее есть родная сестра, которая стала любовницей замужнего человека. У них есть ребенок, которого они скрывают. И она, Джессика, должна защищать сестру и племянницу. От чего и почему – так и осталось для меня загадкой. Джессика просто уснула на полуслове.

Этим вечером я решаю пойти в парк. Небо сегодня чистое, и, если повезет, я увижу звезды. Я собираюсь, стягиваю волосы в хвост, надеваю джинсы, футболку, тянусь к любимой клетчатой рубашке, но вспоминаю Диану и отдергиваю руку. Вместо рубашки я натягиваю длинный тонкий черный кардиган – августовскими вечерами стремительно холодает.

До парка мне идти всего лишь несколько минут. Я покупаю рядом со входом хот-дог, шоколадный батончик, бутылку с водой и иду по знакомым дорожкам. Народу в парке много – выходной день, многие пришли сюда семьями, чтобы отдохнуть. Все зоны для барбекю заняты, и в воздухе витает аромат жареного мяса. Мне стало нравиться наблюдать за людьми. Я смотрю на большую шумную семью, которая сидит прямо на траве: две молодые пары, одна – пожилая, четверо детей и собака, которая на лету ловит фрисби. Эти люди громко разговаривают, о чем-то спорят, смеются, и мне кажется, что их семья – очень теплая. Самая маленькая девочка – такая же рыжая, как и я, – смотрит на меня, и я машу ей рукой. Она несмело машет в ответ, и мы улыбаемся друг другу.

Я иду дальше с мыслями о том, что я хотела бы иметь свою семью. Большую и такую же громкую. Настоящую. Когда я смогу приехать в Хэрдмангтон, то обязательно поведу Эштана и Мэг в местный парк на барбекю. Не в тот, что разбит под стенами госпиталя, а в другой, большой и многолюдный. А потом, когда все закончится, мы обязательно поедем на машине в Национальный парк – братик мечтает о кемпинге. Хочет ночевать в палатке под открытым небом, наблюдать за звездами в телескоп и жарить на костре маршмэллоу. Я пообещала ему, что мы поедем, когда он окончательно поправится.

В мое плечо внезапно врезается какая-то девушка. Она спешно извиняется, обгоняет меня и продолжает разговор со своей подружкой. И куда они только так спешат? В парке жизнь еще более размеренная, чем во всем районе, хотя кажется – куда сильнее?

– Они точно здесь! В чате только что написали! – возбужденно сообщает девчонка, размахивая телефоном. – Съемки идут где-то здесь! Дана, мы должна найти его! Должны, понимаешь?!

И она тащит свою подругу за руку куда-то в сторону. А я иду дальше, направляясь в самую глубь огромного парка, туда, где мало людей. Спустя почти полчаса я поднимаюсь на холм и нахожу свое любимое место – уединенную скамью, закрытую с трех сторон густой кроной деревьев. С четвертой же с нее открывается вид на парк и торчащие из-за деревьев верхушки домов. Я сажусь на скамью и вытягиваю ноги. В моем телефоне негромко играет музыка, в лицо дует свежий ветерок, и я ем батончик «Кристис». Спокойно. Скоро появятся звезды.

Это место напоминает мне о той ночи, которую мы с Дастином провели в Хай-Хадсон парке, на лавочке у костра, впервые узнавая друг друга и целуясь. Возможно, я специально искала похожее место в этом парке, но не осознавала этого до тех пор, пока не нашла. Когда я прихожу сюда, я закрываю глаза и думаю о Дастине. Я помню его прикосновения, его губы, его дыхание – я все помню. Но он, скорее всего, не помнит меня. Иногда я читаю о нем новости и радуюсь, что в его карьере все хорошо. Дастин снимается в фильме, съемки проходят в США, поэтому его давно нет в стране. С фейкового аккаунта я подписана на его Инстаграм, но не разрешаю себе часто заходить к нему на страницу – чем больше смотрю на его фото, тем хуже мне становится. Девушка у него так и не появилась, хотя ходят слухи о том, что Дастин снова встречается с Марго Белл. Я знаю, что он не будет одинок, но мне страшно однажды узнать из новостей, что Дастин женится.

Я сижу, смотрю на слабо мигающие звезды и вдруг начинаю петь старую песню Элинор Фелпс – «Вспомни меня» – сначала тихо, потом все громче и громче. Искреннего желания петь у меня уже давно не было – я пою и занимаюсь вокалом, потому что так надо, а не потому, что я так хочу. Нет, я стараюсь отлично выполнять свою работу, но нет того, что люди называют вдохновением.

Я пою эту песню два или три раза, прежде чем понимаю, что мне не стоило этого делать. Кажется, что рядом никого нет, но это может быть обманчивым ощущением. Голос, принадлежащий теперь Диане Мунлайт, нельзя «светить», хотя он несколько отличается от моего настоящего голоса. Я встаю с лавочки и иду по петляющим тропинкам дальше, вставив в уши наушники. Спустя семь песен я оказываюсь на противоположном от моего дома конце парка – там, где находится зарытая королевская резиденция. Уже довольно поздно, и я думала, что там будет безлюдно, однако я ошибалась. Людей множество. На территории резиденции, обнесенной забором, идут съемки. Я вижу операторский кран, осветительные приборы, камеры, мониторы, слышу чьи-то выкрики, отмечаю постоянное суетливое движение. По периметру забора стоит охрана и полицейские, которые никого не пускают за ограждение, хотя желающих вокруг немало. Среди них куча девушек с какими-то плакатами, а также людей с фотоаппаратами, которые пытаются сделать снимки – их вспышки то и дело озаряют тьму.

Я стою под деревом, наблюдая за съемочной группой. Какой-то девушке, наверное, актрисе, поправляют макияж. Группа мужчин что-то бурно обсуждает – скорее всего, технические моменты, какие-то парни поправляют свет. Особое внимание привлекает пожилой загорелый мужчина с бородкой, который за что-то отчитывает нескольких человек, опустивших головы, и то и дело поглядывает в сторону деревьев, словно ждет кого-то. Мне кажется, что это режиссер.

Больше ничего необычного не происходит. Интересно, что это за фильм и почему он вызывает такой интерес?

Я уже хочу уйти, когда слышу вдруг знакомый голос – голос той самой девчонки, которая врезалась в мое плечо. Она и ее подружка стоят неподалеку от меня и с восторгом таращатся на съемочную группу.

– Они скоро начнут, перерыв заканчивается! Но где Дастин?! Куда он делся?!

Услышав это имя, я вздрагиваю. Дастин? Дастин Лестерс? Это съемки фильма Доставки? Но как?.. Он же в США.

– Наверное, сейчас появится, – говорит ее подружка. – Они же не могут начать без него. А в Нью-Корвене съемки проходить будут только здесь?

– Нет, будет еще несколько локаций, но эта для нас самая доступная! Вот бы взять автограф Дастина…

– Думаешь, получится?

– Надеюсь! Дастин любит своих поклонников! Хоть бы… Господи Иисусе, это он! – кричит вдруг девушка. – Дастин! Дастин!

Я резко поворачиваю голову и вижу его. Дастина Лестерса. Доставку пиццы. Единственного в мире человека, который называл меня Рыжим Франкенштейном. Он выходит из-за деревьев, и, если честно, я не сразу узнаю его: темные, собранные в короткий небрежный хвост волосы, расстегнутая кожаная куртка, визуально увеличивающая ширину плеч, худи с капюшоном, узкие джинсы, ботинки на тяжелой подошве. Образ рок-музыканта очень ему идет, и Дастину не хватает только гитары.

Он все-таки смог освоить ее?

Засунув руки в карманы куртки, Дастин быстрым шагом направляется к съемочной площадке. К нему тут же кидаются поклонницы и журналисты, но им наперерез бросается охрана. Она же ведет актера к резиденции, всячески закрывая собой. Вспышки мигают одна за другой, освещая его сосредоточенное лицо, поклонницы кричат и пытаются дотронуться до кумира, кто-то просит автограф, кто-то – совместное селфи, кто-то даже признается в любви, но Дастин не останавливается. Я смотрю на него с замершим сердцем и не могу оторвать взгляд. Кажется, он похудел и стал более поджарым, черты его лица заострились, в глазах появилось незнакомое хищное выражение. Может быть, находится в роли? Даже походка стала другой.

Дастин все-таки пробирается сквозь всю эту толпу на съемочную площадку. Режиссер, увидев его, кажется, говорит что-то резкое, но Дастин лишь отмахивается и с размаху садится в кресло. К нему тут же подлетают гримеры и плотный молодой мужчина, в котором я узнаю Хью – он протягивает Дастину сценарий.

Я не могу покинуть парк просто так. Знаю, что не должна оставаться и смотреть на Дастина, но малодушно не могу заставить себя уйти. Я стою в тени под деревом и смотрю на него, зная, что он не видит меня.

Он помнит мое имя?

Съемки начинаются не сразу. К ним долгое время готовятся, снова о чем-то спорят, что-то настраивают, режиссер объясняет какие-то нюансы Дастину и актрисе – белокурой девушке с нежным лицом, а перед началом съемок помощник режиссера убедительно просит присутствующих не мешать процессу.

Я впервые вижу, как снимают настоящий фильм. Но лучше бы я ушла, потому что снимаемая сцена оказалась романтической. Дастину нужно поцеловать актрису, которая по фильму, видимо, является его любимой девушкой.

Они переснимают эту сцену несколько раз – команде требуется несколько дублей. А я стою и смотрю, как Дастин целует другую девушку, нежно беря ее лицо в ладони и что-то тихо говоря. Я знаю, что это его работа, и я не ревную, потому что у меня нет на это права. Но сердце становится тяжелым, и на душе пасмурно. Я сама отказалась от этого человека. И все, что я могу позволить себе – смотреть на него издали.

Когда он целует девушку, мне кажется, что его губы мягко касаются моих. И я с трудом оправляюсь от этого нежного наваждения.