Не прощаюсь
Часть 32 из 73 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ничего, – сказал Романов вслух. – Поживу в амбулатории. Так даже лучше.
Для дела оно и в самом деле, пожалуй, было лучше – готовиться к операции, находясь там, где она состоится.
Уже определился день и час – 31 мая, 9 утра. В это время будет проходить последнее перед восстанием заседание штаба. Романов придумал, как решить проблему и с динамитом, и с подземным ходом. От ареста не уйдет никто, включая самого Саввина.
И все же кое-что было не в порядке. Любимый начальник князь Козловский когда-то учил зеленого Алешу Романова, что для успеха всякого большого дела контрразведчику необходимо правильное состояние психики, которое складывается из двух элементов: умственного возбуждения и душевного покоя. С умственным возбуждением было, как говорится, дальше некуда – от него в ночь на тридцатое Романов ни минуты не спал. С душевным покоем дела обстояли много хуже. И с приближением назначенного часа внутренний раздрай становился всё острей.
На рассвете Алексей перестал ворочаться на койке и приступил к решению этой проблемы.
Через приемную, где на матрасе спала чуткая, как сторожевой пес, Марья Львовна, незаметно прокрасться не получилось. Чертова баба немедленно приоткрыла глаз и сунула руку под подушку, но, увидев, что это Романов, успокоилась. Раз начальник идет куда-то в рассветный час – значит, надо.
По пустой и прохладной, еще спящей Москве он дошел до Трубниковского переулка. Принялся кидать камешки в окно Вениной комнаты. После шестого по счету попадания за стеклом возникла растрепанная голова.
Алексей приложил к губам и поманил: давай сюда и не разбуди сестру.
– Беда, юнкер, – мрачно сказал он спустившемуся мальчишке. – Заговор раскрыт. Сегодня пройдут повальные аресты. Срочно уходите отсюда и увозите Зинаиду Андреевну. Неважно куда, только подальше из Москвы. Вот деньги, вот документы.
У Василия Васильевича в амбулатории были запасены и бланки, и фальшивые печати – от любых советских учреждений, на все надобности.
Парнишка, конечно, стал сыпать вопросами, но Романов его оборвал:
– Нет времени. Мне еще надо предупредить других. Берегите сестру. И всё. Вы человек военный, а это приказ. Исполняйте!
От самого же Алексея в ЧК была известна вся цепочка от дивизионного командира Меркурова вниз до зотовского отделения, в котором числился Веня. Забрали бы и его, и Зинаиду Андреевну.
Теперь не заберут.
Стало полегче. Но оставалась еще одна «мерехлюндия».
Членов контрреволюционного штаба было не жалко – кроме одного. За минувшие дни Алексей пару раз наведался домой к ротмистру Миркину, надеялся в разговоре выпытать источники финансирования. Не выпытал. Но проникся к Льву Абрамовичу симпатией. Они играли в шахматы, болтали о всякой всячине, много смеялись. К сожалению, Миркин был убежденный враг большевизма, но человек отличный, каких мало. Не хотелось обрекать его на верную смерть.
Поэтому из Трубниковского переулка Романов отправился на Сивцев Вражек и разбудил приятеля. Миркин – не юнкер, пришлось объяснять подробнее.
– Получены оперативные сведения, что во время сегодняшнего заседания штаба в амбулаторию нагрянут чекисты. Сначала несколько агентов под видом обычных больных сядут в приемной к доктору Зассу. Потом появятся основные силы. Я только что об этом узнал от верного человека. В амбулаторию не вернусь, это рискованно. Очень возможно, что за домом уже установлено наблюдение. Поэтому предупреждаю членов штаба, по адресам. Выступления завтра не будет. Как только найду новое место для штаба – сообщу. Вот ваш новый адрес. Он известен только мне. Ждите сигнала. А теперь прошу извинить, но мне нужно побывать еще у Шерера и Жбанова.
– А Виктор Борисович? – крикнул вслед Миркин. – А Засс?
– Засс никаких секретов не знает, а Саввин, конечно, оповещен. На такой случай предусмотрен экстренный канал связи. Не тяните, уходите отсюда!
На улице Алексей изображать спешку перестал и позволил себе выкурить папироску.
Вот теперь состояние психики у него сделалось просто идеальное.
Он успел еще в порядке контроля заглянуть на Поварскую, где полным ходом шла подготовка.
Прелесть операции заключалась в том, что для нее не требовалось много людей. Несколько физически крепких ребят да комендантский взвод, бойцы которого не догадывались, зачем их с утра пораньше собрали у грузовиков.
Арестной группой командовал бледный от нервов и ответственности Шварц.
– Не психуй, Ося, – сказал ему Алексей. – Всё сработает как часы. Хочешь, пройдемся по плану еще раз?
– Давай.
– В половине восьмого в амбулатории соберутся члены штаба. Саввин, как обычно, придет последним. Я там окажусь к восьми. Как только пойму, что все на месте, телефонирую сюда. Говорю, как условились: «Богдан Иванович, присылайте шприцы». Марья Львовна ничего не заподозрит, потому что Богдан Иванович – служащий склада РККА, ворующий для заговора оружие…
– Так-то подробно не надо. Что ты со мной, как с идиотом.
Шварц слегка улыбнулся – уже хорошо.
– Ну а дальше просто. Отправляешь комендантский взвод в амбулаторию, сам с группой дуешь в Бутиковский. Грузовики шумно подкатывают к амбулатории. Ты сказал, чтоб клаксонили?
– Три раза повторил.
– Правильно. Не надо, чтоб они застали врасплох охранников, которые в сквере, а то те с перепугу начнут палить. Этого нам не надо. Пусть бегут в дом – предупредить. Согласно плану аварийной эвакуации, все спустятся в подвал, по одному залезут в подземный ход. Я останусь поджечь бикфордов шнур – якобы. Ну а где они будут из лаза вылезать, ты знаешь. Примете их в Бутиковском честь честью, тоже по одиночке.
Самому Алексею диспозиция ужасно нравилась. Не операция, а шедевр искусства. Вот она уж точно войдет в учебники.
– Романов, ты гений, – сказал окончательно успокоившийся Шварц. – Может, ты хоть по маме еврей?
– Я по жизни еврей, – ответил Романов. – Ладно, побежал я. Уже семь двадцать пять.
Первое, что показалось ему странным, но еще не встревожило – в скверике перед амбулаторией не было охранников. Ни одного. Члены штаба опаздывают?
Потом Алексей увидел, как с крыльца поспешно спускается Засс, в каждой руке по кожаной сумке.
– Куда вы, доктор? А как же прием?
Засс изумленно уставился на Романова.
– Простите, я в ваших загадках ничего не понимаю… Четверть часа назад прибежал господин Миркин, очень нервный. Сначала закричал: «Марья Львовна, доктор, я за вами! Я сообразил, что Романов вас не предупредил! Скорее уходите!» Марья Львовна ему: «Как уходите? Зачем уходите? Все только пришли». А потом… потом все забегали, закричали: «Чекисты, скоро придут чекисты». Минуты не прошло – я остался один. Мне никто ничего не объяснил! Я собрал самое необходимое, и вот… Может быть, хоть вы скажете, что мне делать?
Алексей стоял ни жив ни мертв.
Душевного покоя захотел, мерехлюндер. Расстрелять тебя мало…
Оттолкнул доктора, ринулся в амбулаторию, к телефону.
Засс, помедлив, побежал в другую сторону.
– Не вешай нос, Леша. Отработано не на «отлично» и даже не на «хорошо», максимум на «уд.» с плюсом, но все же экзамен сдан. Главное – восстания не будет.
Орлов находился еще в госпитале, но с сегодняшнего дня снова взял руководство в свои руки. Ему в палату поставили телефонный аппарат, носили сводки и донесения. На тумбочке у кровати лежали списки арестованных, прижатые сверху пепельницей с грудой окурков.
– Саввина и членов штаба мы, конечно, упустили, но почти всех бригадных и большинство полковых арестованы, склады с оружием тоже захватываем, один за другим.
Постучав, вошел порученец, протянул бумагу. Орлов, неловко повернувшись, стал читать.
– Хорошая новость. Накрыли оружейный склад их кавалерийского отряда, а там оказался наш «еврей-воин», Миркин.
– Взяли? – встрепенулся мрачный Романов.
– Хладным трупом. Выхватил пистолет, ну ребята его и угрохали. Жалко. Не научились еще живьем брать. Так и не узнаем, кто «Союз» снабжал деньгами.
Он присмотрелся к Алексею.
– Эй, ты чего такой кислый? Гордиться надо. Какое дело провернул! Сорвал заговор против республики. И почти без потерь с нашей стороны. Одного человека только потеряли, и то не сегодня, а раньше. Тимофея Крюкова. Вечная ему память. Какой был товарищ!
Лицо у Орлова стало печальным. Но трауру член коллегии предавался недолго – не такого склада был человек. Обращенный на Романова взгляд засветился обычным шебутным блеском.
– Еще одна жертва героической операции ВЧК – моя продырявленная голяшка. Хреновый ты оказался стрелок, Леша, а хвастался.
– Я же объяснял! Мне надо было тебя подстрелить так, чтоб ты упал. Иначе Полканов тебя уложил бы намертво! У меня выбора не было!
– Ничего не знаю. Шевровых сапог в награду не получишь. Больше чем на кирзовые ты не наработал. Я-то вот никакого сапога надеть не могу. – Орлов показал на подвешенную к потолку ногу.
Шутить Алексею не хотелось. Собравшись с духом, он сказал:
– Знаешь, а ведь это я операцию провалил…
И объяснил про Миркина, закончив покаянный рассказ так:
– Зная его, я должен был сообразить, что он кинется в амбулаторию спасать Засса. Если б не мое слюнтяйство, всё обернулось бы иначе. Сейчас эта недобитая контра рассеется во все стороны, как драконьи зубы. И заполыхает в ста разных местах… Под трибунал меня надо.
Орлов глядел на Алексея из-под сдвинутых бровей.
– Эх, – сказал он со вздохом. – Тогда и меня надо под трибунал. Я, знаешь, тоже себя казню, что в апреле анархистов отпустил. Теперь тот же Арон Воля гадит нам на Украине, еще нахлебаемся с ним. И другие тоже… Трудней всего уничтожать тех, кто еще вчера был для тебя свой. Учиться нам еще и учиться. Красной революционной правде. А она сурова: твой друг – тот, кто друг революции, а кто ей враг – тот и тебе враг. Беспощадности надо учиться, без нее не будет победы. Красная правда, брат, потому и красная, что поливают ее кровью.
Зеленая правда
Турусова на колесах
«Всё, что не траур, – праздник. Всё, что не боль, – радость». С этим девизом Мона прожила на свете до почтенных тридцати четырех лет, и он ни разу не подвел. Бывало, конечно, всякое. Не очень-то порадуешься, если у тебя ноет зуб или разбито сердце. Но дантист или самый лучший лекарь (правильно – время) делали свою работу, боль и траур заканчивались, и можно было снова отмечать каждый день и каждую ночь, потому что повод всегда найдется – и днем, и ночью. Просто смотри на мир не черными глазами, а голубыми. У Моны глаза были исключительной голубизны, прямо аквамарин.
Для дела оно и в самом деле, пожалуй, было лучше – готовиться к операции, находясь там, где она состоится.
Уже определился день и час – 31 мая, 9 утра. В это время будет проходить последнее перед восстанием заседание штаба. Романов придумал, как решить проблему и с динамитом, и с подземным ходом. От ареста не уйдет никто, включая самого Саввина.
И все же кое-что было не в порядке. Любимый начальник князь Козловский когда-то учил зеленого Алешу Романова, что для успеха всякого большого дела контрразведчику необходимо правильное состояние психики, которое складывается из двух элементов: умственного возбуждения и душевного покоя. С умственным возбуждением было, как говорится, дальше некуда – от него в ночь на тридцатое Романов ни минуты не спал. С душевным покоем дела обстояли много хуже. И с приближением назначенного часа внутренний раздрай становился всё острей.
На рассвете Алексей перестал ворочаться на койке и приступил к решению этой проблемы.
Через приемную, где на матрасе спала чуткая, как сторожевой пес, Марья Львовна, незаметно прокрасться не получилось. Чертова баба немедленно приоткрыла глаз и сунула руку под подушку, но, увидев, что это Романов, успокоилась. Раз начальник идет куда-то в рассветный час – значит, надо.
По пустой и прохладной, еще спящей Москве он дошел до Трубниковского переулка. Принялся кидать камешки в окно Вениной комнаты. После шестого по счету попадания за стеклом возникла растрепанная голова.
Алексей приложил к губам и поманил: давай сюда и не разбуди сестру.
– Беда, юнкер, – мрачно сказал он спустившемуся мальчишке. – Заговор раскрыт. Сегодня пройдут повальные аресты. Срочно уходите отсюда и увозите Зинаиду Андреевну. Неважно куда, только подальше из Москвы. Вот деньги, вот документы.
У Василия Васильевича в амбулатории были запасены и бланки, и фальшивые печати – от любых советских учреждений, на все надобности.
Парнишка, конечно, стал сыпать вопросами, но Романов его оборвал:
– Нет времени. Мне еще надо предупредить других. Берегите сестру. И всё. Вы человек военный, а это приказ. Исполняйте!
От самого же Алексея в ЧК была известна вся цепочка от дивизионного командира Меркурова вниз до зотовского отделения, в котором числился Веня. Забрали бы и его, и Зинаиду Андреевну.
Теперь не заберут.
Стало полегче. Но оставалась еще одна «мерехлюндия».
Членов контрреволюционного штаба было не жалко – кроме одного. За минувшие дни Алексей пару раз наведался домой к ротмистру Миркину, надеялся в разговоре выпытать источники финансирования. Не выпытал. Но проникся к Льву Абрамовичу симпатией. Они играли в шахматы, болтали о всякой всячине, много смеялись. К сожалению, Миркин был убежденный враг большевизма, но человек отличный, каких мало. Не хотелось обрекать его на верную смерть.
Поэтому из Трубниковского переулка Романов отправился на Сивцев Вражек и разбудил приятеля. Миркин – не юнкер, пришлось объяснять подробнее.
– Получены оперативные сведения, что во время сегодняшнего заседания штаба в амбулаторию нагрянут чекисты. Сначала несколько агентов под видом обычных больных сядут в приемной к доктору Зассу. Потом появятся основные силы. Я только что об этом узнал от верного человека. В амбулаторию не вернусь, это рискованно. Очень возможно, что за домом уже установлено наблюдение. Поэтому предупреждаю членов штаба, по адресам. Выступления завтра не будет. Как только найду новое место для штаба – сообщу. Вот ваш новый адрес. Он известен только мне. Ждите сигнала. А теперь прошу извинить, но мне нужно побывать еще у Шерера и Жбанова.
– А Виктор Борисович? – крикнул вслед Миркин. – А Засс?
– Засс никаких секретов не знает, а Саввин, конечно, оповещен. На такой случай предусмотрен экстренный канал связи. Не тяните, уходите отсюда!
На улице Алексей изображать спешку перестал и позволил себе выкурить папироску.
Вот теперь состояние психики у него сделалось просто идеальное.
Он успел еще в порядке контроля заглянуть на Поварскую, где полным ходом шла подготовка.
Прелесть операции заключалась в том, что для нее не требовалось много людей. Несколько физически крепких ребят да комендантский взвод, бойцы которого не догадывались, зачем их с утра пораньше собрали у грузовиков.
Арестной группой командовал бледный от нервов и ответственности Шварц.
– Не психуй, Ося, – сказал ему Алексей. – Всё сработает как часы. Хочешь, пройдемся по плану еще раз?
– Давай.
– В половине восьмого в амбулатории соберутся члены штаба. Саввин, как обычно, придет последним. Я там окажусь к восьми. Как только пойму, что все на месте, телефонирую сюда. Говорю, как условились: «Богдан Иванович, присылайте шприцы». Марья Львовна ничего не заподозрит, потому что Богдан Иванович – служащий склада РККА, ворующий для заговора оружие…
– Так-то подробно не надо. Что ты со мной, как с идиотом.
Шварц слегка улыбнулся – уже хорошо.
– Ну а дальше просто. Отправляешь комендантский взвод в амбулаторию, сам с группой дуешь в Бутиковский. Грузовики шумно подкатывают к амбулатории. Ты сказал, чтоб клаксонили?
– Три раза повторил.
– Правильно. Не надо, чтоб они застали врасплох охранников, которые в сквере, а то те с перепугу начнут палить. Этого нам не надо. Пусть бегут в дом – предупредить. Согласно плану аварийной эвакуации, все спустятся в подвал, по одному залезут в подземный ход. Я останусь поджечь бикфордов шнур – якобы. Ну а где они будут из лаза вылезать, ты знаешь. Примете их в Бутиковском честь честью, тоже по одиночке.
Самому Алексею диспозиция ужасно нравилась. Не операция, а шедевр искусства. Вот она уж точно войдет в учебники.
– Романов, ты гений, – сказал окончательно успокоившийся Шварц. – Может, ты хоть по маме еврей?
– Я по жизни еврей, – ответил Романов. – Ладно, побежал я. Уже семь двадцать пять.
Первое, что показалось ему странным, но еще не встревожило – в скверике перед амбулаторией не было охранников. Ни одного. Члены штаба опаздывают?
Потом Алексей увидел, как с крыльца поспешно спускается Засс, в каждой руке по кожаной сумке.
– Куда вы, доктор? А как же прием?
Засс изумленно уставился на Романова.
– Простите, я в ваших загадках ничего не понимаю… Четверть часа назад прибежал господин Миркин, очень нервный. Сначала закричал: «Марья Львовна, доктор, я за вами! Я сообразил, что Романов вас не предупредил! Скорее уходите!» Марья Львовна ему: «Как уходите? Зачем уходите? Все только пришли». А потом… потом все забегали, закричали: «Чекисты, скоро придут чекисты». Минуты не прошло – я остался один. Мне никто ничего не объяснил! Я собрал самое необходимое, и вот… Может быть, хоть вы скажете, что мне делать?
Алексей стоял ни жив ни мертв.
Душевного покоя захотел, мерехлюндер. Расстрелять тебя мало…
Оттолкнул доктора, ринулся в амбулаторию, к телефону.
Засс, помедлив, побежал в другую сторону.
– Не вешай нос, Леша. Отработано не на «отлично» и даже не на «хорошо», максимум на «уд.» с плюсом, но все же экзамен сдан. Главное – восстания не будет.
Орлов находился еще в госпитале, но с сегодняшнего дня снова взял руководство в свои руки. Ему в палату поставили телефонный аппарат, носили сводки и донесения. На тумбочке у кровати лежали списки арестованных, прижатые сверху пепельницей с грудой окурков.
– Саввина и членов штаба мы, конечно, упустили, но почти всех бригадных и большинство полковых арестованы, склады с оружием тоже захватываем, один за другим.
Постучав, вошел порученец, протянул бумагу. Орлов, неловко повернувшись, стал читать.
– Хорошая новость. Накрыли оружейный склад их кавалерийского отряда, а там оказался наш «еврей-воин», Миркин.
– Взяли? – встрепенулся мрачный Романов.
– Хладным трупом. Выхватил пистолет, ну ребята его и угрохали. Жалко. Не научились еще живьем брать. Так и не узнаем, кто «Союз» снабжал деньгами.
Он присмотрелся к Алексею.
– Эй, ты чего такой кислый? Гордиться надо. Какое дело провернул! Сорвал заговор против республики. И почти без потерь с нашей стороны. Одного человека только потеряли, и то не сегодня, а раньше. Тимофея Крюкова. Вечная ему память. Какой был товарищ!
Лицо у Орлова стало печальным. Но трауру член коллегии предавался недолго – не такого склада был человек. Обращенный на Романова взгляд засветился обычным шебутным блеском.
– Еще одна жертва героической операции ВЧК – моя продырявленная голяшка. Хреновый ты оказался стрелок, Леша, а хвастался.
– Я же объяснял! Мне надо было тебя подстрелить так, чтоб ты упал. Иначе Полканов тебя уложил бы намертво! У меня выбора не было!
– Ничего не знаю. Шевровых сапог в награду не получишь. Больше чем на кирзовые ты не наработал. Я-то вот никакого сапога надеть не могу. – Орлов показал на подвешенную к потолку ногу.
Шутить Алексею не хотелось. Собравшись с духом, он сказал:
– Знаешь, а ведь это я операцию провалил…
И объяснил про Миркина, закончив покаянный рассказ так:
– Зная его, я должен был сообразить, что он кинется в амбулаторию спасать Засса. Если б не мое слюнтяйство, всё обернулось бы иначе. Сейчас эта недобитая контра рассеется во все стороны, как драконьи зубы. И заполыхает в ста разных местах… Под трибунал меня надо.
Орлов глядел на Алексея из-под сдвинутых бровей.
– Эх, – сказал он со вздохом. – Тогда и меня надо под трибунал. Я, знаешь, тоже себя казню, что в апреле анархистов отпустил. Теперь тот же Арон Воля гадит нам на Украине, еще нахлебаемся с ним. И другие тоже… Трудней всего уничтожать тех, кто еще вчера был для тебя свой. Учиться нам еще и учиться. Красной революционной правде. А она сурова: твой друг – тот, кто друг революции, а кто ей враг – тот и тебе враг. Беспощадности надо учиться, без нее не будет победы. Красная правда, брат, потому и красная, что поливают ее кровью.
Зеленая правда
Турусова на колесах
«Всё, что не траур, – праздник. Всё, что не боль, – радость». С этим девизом Мона прожила на свете до почтенных тридцати четырех лет, и он ни разу не подвел. Бывало, конечно, всякое. Не очень-то порадуешься, если у тебя ноет зуб или разбито сердце. Но дантист или самый лучший лекарь (правильно – время) делали свою работу, боль и траур заканчивались, и можно было снова отмечать каждый день и каждую ночь, потому что повод всегда найдется – и днем, и ночью. Просто смотри на мир не черными глазами, а голубыми. У Моны глаза были исключительной голубизны, прямо аквамарин.