Наполеон. Заговоры и покушения
Часть 13 из 40 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
После этого генерал не ответил ни на один из вопросов, решив принять вид человека, настолько погруженного в мысли о своем бедственном положении, чтобы не замечать ничего вокруг себя. Его отправили в тюрьму Тампль, откуда живым ему уже не суждено было выйти.
В тюрьме допросы следовали один за другим, но Пишегрю решительно отказывался что-либо сообщить полиции. Стендаль в книге «Жизнь Наполеона» рассказывает:
«Говорят, будто Пишегрю был подвергнут пытке, будто ружейными курками ему сдавливали большие пальцы обеих рук».
Все было бесполезно. Тот же Стендаль констатирует:
«Надо сказать, что расчет посредством пытки добиться важных признаний не оправдывается, когда дело идет о людях такого закала, как Пишегрю».
* * *
В это время к генералу Моро постоянно обращались от имени Наполеона, обещая прощение и свободу, если он признается в том, что виделся с Пишегрю и Кадудалем. Моро молчал.
Тогда Савари прислал к нему префекта полиции Этьена Пакье, который явно не мог раздражать узника ни прежним якобинством, ни теперешним роялизмом.
— Наши отцы были адвокатами, — начал Пакье, — и оба они кончили жизнь на эшафоте. Причем неизвестно за что. Ведь так, Моро?
— Мой отец осмелился защищать в суде бедного крестьянина, засеявшего свое поле картофелем, — ответил ему Моро. — Тогда у меня был очень тяжкий период жизни, и Пишегрю был уверен, что я последую за ним в эмигрантскую армию принца Конде.
— Почему вы сразу не донесли о его измене?
— А черт его знает! — честно сказал Моро. — Я ведь думал, что бумаги о нем мне нарочно подкинули в карете, брошенной на дороге. У Пишегрю всегда было много завистников, и мне казалось, что враги решили его погубить…
— Я очень сочувствую вам, Моро. Предупреждаю, Бонапарт будет настаивать на смертном приговоре, чтобы затем помиловать вас и этим вердиктом поднять свой авторитет в народе. Но возможно и другое: добившись от судей смертного приговора для вас, он может утвердить его…
* * *
4 марта 1804 года были арестованы адъютант графа д'Артуа Шарль-Франсуа де Риффардо (он же маркиз де Ривьер) и граф Жюль де Полиньяк. Вот как это произошло.
Преследуемый полицией, маркиз де Ривьер решил найти убежище у своего друга графа де Лаборда, но, выйдя на Итальянский бульвар, увидел афишу префекта полиции, в которой говорилось об ответственности за укрывательство государственных преступников и английских шпионов. Решив, что не имеет права рисковать жизнями других людей, он стал метаться по городу, пока случайно не повстречал своего бывшего слугу Ля Брюйера, который сам предложил ему ночлег. У Ля Брюйера де Ривьер успешно скрывался 18 дней. Все испортил юный Жюль де Полиньяк, с которым маркиз поддерживал связь посредством записок, передаваемых через посыльного. Узнав, что его старший брат Арман арестован, он лично прибежал к де Ривьеру, чтобы поделиться с ним своим горем.
— Вас никто не видел, когда вы входили сюда? — озабоченно спросил его маркиз.
— Никто, даже консьержка. Я был очень осторожен.
— Вы уверены в этом, мой юный друг?
— Абсолютно, — уверил его де Полиньяк.
— Тогда можете считать, что вы спасены. Эта квартира — надежное место.
Все бы хорошо, но через пару дней Жюль де Полиньяк решил выйти на улицу для встречи, которую он называл очень важной и которую никак нельзя было отменить. Речь явно шла о женщине, но юноша не желал признаваться в этом. Протесты де Ривьера не помогли, а на улице граф был узнан одним из полицейских агентов, у которого хватило сообразительности не хватать юношу сразу, а проследить за ним с целью выявления сообщников.
На следующее утро маркиз де Ривьер и Жюль де Полиньяк были арестованы, не успев толком проснуться. Когда комиссар полиции спросил хозяина квартиры Ля Брюйера, знает ли он о том, что ждет укрывателей, тот гордо ответил:
— Маркиз де Ривьер для меня не преступник и не шпион. Он мне даже не бывший хозяин, ибо никогда не обращался со мной, как со слугой. Это мой друг, и, если бы случай предоставить ему кров еще раз представился, я бы сделал то же самое.
Все трое тут же были отправлены на допрос к государственному советнику Реалю.
— Месье, вы не узнаете от меня ничего, — заявил маркиз де Ривьер, — если не дадите мне обещания, что не причините зла человеку, который приютил меня у себя. Клянусь, он ничего не знал о причинах моего пребывания в Париже.
Реаль пообещал отпустить Ля Брюйера. После допроса маркиз де Ривьер, увидев в коридоре своего бывшего слугу, обнял его и сказал:
— Прощайте, друг мой. Вряд ли мы еще когда-нибудь увидимся. Но вам нечего бояться, и я спокоен.
Маркиз де Ривьер и Жюль де Полиньяк были заключены в тюрьму Тампль. Там уже находились почти все остальные заговорщики. Полиции оставалось сделать самое главное — арестовать их предводителя Жоржа Кадудаля.
* * *
В четверг 9 марта 1804 года в шесть часов вечера офицер полиции Каниолль получил из префектуры приказ организовать слежку за кабриолетом под номером 53. Каниолль быстро нашел этот кабриолет в районе площади Мобер и стал наблюдать за ним. Вскоре он увидел еще трех своих коллег, получивших аналогичные инструкции.
Через какое-то время появились четыре человека, среди которых Каниолль узнал массивную фигуру Жоржа Кадудаля. Двое пошли по улице дальше, а Кадудаль остался со своим самым молодым сообщником. Это был Луи Леридан, он квартировал в тупике Кордери у некоего Гужона, который и нанял для него названный выше кабриолет. Потом Кадудаль и Леридан направились к кабриолету, кучер которого с готовностью начал зажигать габаритные фонари. Каниолль резко двинулся к ним, без сомнения, чтобы лучше разглядеть лица.
— Что такое, месье? — закричал компаньон Кадудаля. — Улица недостаточно широка для вас?
— Я думаю, что можно спокойно разойтись, — ответил, извиняясь, полицейский.
Бояться ему было нечего. Он был в штатском, а его коллеги во главе с подошедшим офицером полиции Детавиньи были рядом. Кадудаль с Лериданом не имели никакого желания скандалить, они вскочили в кабриолет, и лошадь пошла в галоп.
Каниолль и другие агенты не имели других инструкций, кроме как следить за кабриолетом. У них и мысли не было пытаться арестовать Кадудаля на улице. Они бросились за кабриолетом и настигли его на углу улицы Сен-Жак, потом вместе с ним пересекли площадь Сен-Мишель и вышли на улицу Свободы. Полицейские бежали изо всех сил. Не заметить этого было невозможно, и Кадудаль крикнул Леридану:
— Смотри, за нами следят! Бери управление и гони, иначе мы пропали!
Леридан столкнул с козел кучера и принялся стегать испуганную лошадь. Когда кабриолет вылетел на перекресток Одеон, Каниолль из последних сил бросился вперед и схватил лошадь под уздцы. Задыхаясь, он закричал: «Стойте! Стойте! Именем закона!»
Кабриолет резко остановился. Агент Бюффэ вскочил на его подножку и опрометчиво сунул голову внутрь. Тут же раздались два выстрела. Стрелял Кадудаль. Одна пуля попала Бюффэ прямо в лоб, другая тяжело ранила Каниолля. После этого Кадудаль бросился от кабриолета вправо, а Леридан — влево. Третий агент полиции навалился на Леридана и быстро скрутил его. С Кадудалем дело обстояло сложнее: агент Пети и офицер полиции Детавиньи бросились к нему, но остановились, увидев в его руках кинжал. К счастью, один случайный прохожий по имени Тома, привлеченный криками и стрельбой, не побоялся и повис у Кадудаля на плече, позволив полицейским кое-как связать его. Арестованных тут же отправили в префектуру полиции, где их допросил префект Дюбуа.
Захваченный Кадудаль был настоящим колоссом: коренастого сложения и с непомерно развитыми мускулами. Его огромные ноги были искривлены, как у обезьяны; вместо рук у него были громадные лапы, и вообще во всей его внешности было что-то животное. Со своей бычьей шеей и головой, он возвышался над Дюбуа, как огромная неотесанная глыба. Он стоял, широко расставив ноги, словно монумент. Несмотря на свою устрашающую внешность, говорил Кадудаль четко, уверенно и на очень хорошем французском языке. Это даже удивило префекта полиции. На вопрос о взрыве на улице Сен-Никез заключенный спокойно ответил:
— Я отправил в Париж несколько своих людей, чтобы избавить Францию от Бонапарта. Я считал это необходимой мерой. Но я не предписывал им какого-то определенного способа покушения. Они сами выбрали «адскую машину». Это достойно порицания, так как погибли ни в чем не повинные люди.
Его маленькие глазки буравили Дюбуа. Тот не был трусом, но почему-то стал избегать прямого взгляда Кадудаля. Тот же все так же спокойно продолжал:
— На этот раз мой план заключался в том, чтобы атаковать первого консула открыто: мои силы должны были быть равными по численности его эскорту.
* * *
В час ночи, когда закончился допрос, Кадудаля перевезли в Тампль, где уже была собраны практически все его люди.
Наполеон, узнав о деталях задержания вождя шуанов, приказал, чтобы детей Каниолля и Бюффэ взяли на содержание государства. Деньги, найденные у Кадудаля — а это было почти 80 000 франков, были переданы вдове погибшего агента Бюффэ. Узнав, что тот не был примерным семьянином — часто пил и бил свою жену, Наполеон сказал:
— Черт возьми! Мадам Бюффэ должна быть довольна: она теперь богата и к тому же избавилась от своего муженька. Она одним выстрелом убила двух зайцев.
— Не она, — грустно усмехнулся государственный советник Реаль, — а Жорж Кадудаль.
Казалось бы, все было произведено полицией просто великолепно: заговор раскрыт, все заговорщики арестованы. Но невольно возникает ряд вопросов.
Во-первых, как полиции удалось «вычислить» такого осторожного и опытного заговорщика, как Жорж Кадудаль? Этот вопрос задает в своих «Мемуарах…» личный секретарь Наполеона Бурьенн, и тут же он дает и ответ на него:
«Не очевидно ли, что нужно было знать улицы, по которым он пройдет, и номер его кабриолета, чтобы схватить его в нужном месте, как это и было сделано? От кого можно было получить эти подробные детали, как не от человека, которого Жорж рассматривал как своего сообщника и друга, но который работал на полицию?»
Во-вторых, как полиции удалось практически одновременно арестовать всех участников заговора? Все тот же Бурьенн отвечает и на этот вопрос:
«Почти одновременный арест заговорщиков доказывает, что было известно, где их найти; для полиции они все находились как бы в комнате из стекла».
С того момента, как Керель донес полиции о готовящемся заговоре и до момента ареста заговорщиков, все парижские заставы были перекрыты, и никто не мог войти в столицу и выйти из нее без специального на то разрешения. Полиция проводила бесконечные обыски, повсюду были расклеены приметы главных заговорщиков, за содействие в их поимке были обещаны крупные денежные вознаграждения.
* * *
Аресты шли один за другим. Тюрьма Тампль вскоре оказалась настолько переполненной, что многих пришлось перераспределить по другим тюрьмам. Допросы велись по двум направлениям: одни происходили в полиции и осуществлялись Дюбуа и Демаре, другие производились Тюрьо, членом трибунала по уголовным делам.
Префект полиции Луи Дюбуа раньше работал прокурором в Шатле: он прекрасно владел искусством вытягивать признания у обвиняемых. Выглядел он вполне интеллигентно и действовал соответствующими методами. Его тихий голос не пугал, а мягкие манеры способствовали установлению почти доверительных отношений. Он поклялся государственному советнику Реалю, что докопается до мельчайших деталей заговора, и он собирался сдержать данное слово. Примерно таким же образом действовал и Пьер-Мари Демаре, бывший священник, а ныне начальник бюро секретной полиции, походивший на тюремщика, заботливо подкармливающего заключенного, приговоренного назавтра к смертной казни.
Тюрьо был человеком иного склада: ему больше по нраву были методы революционного трибунала времен Террора. Такие люди не знали ни пощады, ни жалости. Про них говорили, что они сделаны из железа, и они, по сути, таковыми и были.
Каждый вечер государственный советник Реаль приносил Наполеону протоколы допросов арестованных заговорщиков. Тот нервничал: ему срочно нужно было либо верное доказательство вины Моро, либо его признание. И генерал вроде бы сделал его в длинном письме, написанном первому консулу 8 марта, то есть на девятый день после того, как был арестован Пишегрю. В этом письме генерал излагал мотивы, по которым он решил встретиться с Пишегрю, и всю историю их взаимоотношений. Главной целью встречи он называл желание удалить бывшего боевого товарища из списков эмигрантов. Далее он писал:
«Что касается нынешнего заговора, то могу вас уверить, что я далек от того, чтобы принимать в нем хоть малейшее участие. Я даже не понимаю, как горстка людей может надеяться сменить правительство и восстановить на троне семейство, которое не смогли вернуть усилия всей Европы и многолетняя гражданская война. Уверяю вас, генерал, что все предложения, которые мне были сделаны, я отклонил, как совершенно безумные».
В заключение Моро заявлял:
«Доносы противны моему характеру: я сурово осуждаю их, особенно если они направлены на людей, к которым испытываешь старинные чувства признательности и дружбы».
Эта последняя фраза, по сути, являлась формальным признанием того, что названные выше предложения ему делал Пишегрю. Благородный Моро даже не заметил, что, осуждая доносы, сам фактически стал доносчиком.
В тюрьме допросы следовали один за другим, но Пишегрю решительно отказывался что-либо сообщить полиции. Стендаль в книге «Жизнь Наполеона» рассказывает:
«Говорят, будто Пишегрю был подвергнут пытке, будто ружейными курками ему сдавливали большие пальцы обеих рук».
Все было бесполезно. Тот же Стендаль констатирует:
«Надо сказать, что расчет посредством пытки добиться важных признаний не оправдывается, когда дело идет о людях такого закала, как Пишегрю».
* * *
В это время к генералу Моро постоянно обращались от имени Наполеона, обещая прощение и свободу, если он признается в том, что виделся с Пишегрю и Кадудалем. Моро молчал.
Тогда Савари прислал к нему префекта полиции Этьена Пакье, который явно не мог раздражать узника ни прежним якобинством, ни теперешним роялизмом.
— Наши отцы были адвокатами, — начал Пакье, — и оба они кончили жизнь на эшафоте. Причем неизвестно за что. Ведь так, Моро?
— Мой отец осмелился защищать в суде бедного крестьянина, засеявшего свое поле картофелем, — ответил ему Моро. — Тогда у меня был очень тяжкий период жизни, и Пишегрю был уверен, что я последую за ним в эмигрантскую армию принца Конде.
— Почему вы сразу не донесли о его измене?
— А черт его знает! — честно сказал Моро. — Я ведь думал, что бумаги о нем мне нарочно подкинули в карете, брошенной на дороге. У Пишегрю всегда было много завистников, и мне казалось, что враги решили его погубить…
— Я очень сочувствую вам, Моро. Предупреждаю, Бонапарт будет настаивать на смертном приговоре, чтобы затем помиловать вас и этим вердиктом поднять свой авторитет в народе. Но возможно и другое: добившись от судей смертного приговора для вас, он может утвердить его…
* * *
4 марта 1804 года были арестованы адъютант графа д'Артуа Шарль-Франсуа де Риффардо (он же маркиз де Ривьер) и граф Жюль де Полиньяк. Вот как это произошло.
Преследуемый полицией, маркиз де Ривьер решил найти убежище у своего друга графа де Лаборда, но, выйдя на Итальянский бульвар, увидел афишу префекта полиции, в которой говорилось об ответственности за укрывательство государственных преступников и английских шпионов. Решив, что не имеет права рисковать жизнями других людей, он стал метаться по городу, пока случайно не повстречал своего бывшего слугу Ля Брюйера, который сам предложил ему ночлег. У Ля Брюйера де Ривьер успешно скрывался 18 дней. Все испортил юный Жюль де Полиньяк, с которым маркиз поддерживал связь посредством записок, передаваемых через посыльного. Узнав, что его старший брат Арман арестован, он лично прибежал к де Ривьеру, чтобы поделиться с ним своим горем.
— Вас никто не видел, когда вы входили сюда? — озабоченно спросил его маркиз.
— Никто, даже консьержка. Я был очень осторожен.
— Вы уверены в этом, мой юный друг?
— Абсолютно, — уверил его де Полиньяк.
— Тогда можете считать, что вы спасены. Эта квартира — надежное место.
Все бы хорошо, но через пару дней Жюль де Полиньяк решил выйти на улицу для встречи, которую он называл очень важной и которую никак нельзя было отменить. Речь явно шла о женщине, но юноша не желал признаваться в этом. Протесты де Ривьера не помогли, а на улице граф был узнан одним из полицейских агентов, у которого хватило сообразительности не хватать юношу сразу, а проследить за ним с целью выявления сообщников.
На следующее утро маркиз де Ривьер и Жюль де Полиньяк были арестованы, не успев толком проснуться. Когда комиссар полиции спросил хозяина квартиры Ля Брюйера, знает ли он о том, что ждет укрывателей, тот гордо ответил:
— Маркиз де Ривьер для меня не преступник и не шпион. Он мне даже не бывший хозяин, ибо никогда не обращался со мной, как со слугой. Это мой друг, и, если бы случай предоставить ему кров еще раз представился, я бы сделал то же самое.
Все трое тут же были отправлены на допрос к государственному советнику Реалю.
— Месье, вы не узнаете от меня ничего, — заявил маркиз де Ривьер, — если не дадите мне обещания, что не причините зла человеку, который приютил меня у себя. Клянусь, он ничего не знал о причинах моего пребывания в Париже.
Реаль пообещал отпустить Ля Брюйера. После допроса маркиз де Ривьер, увидев в коридоре своего бывшего слугу, обнял его и сказал:
— Прощайте, друг мой. Вряд ли мы еще когда-нибудь увидимся. Но вам нечего бояться, и я спокоен.
Маркиз де Ривьер и Жюль де Полиньяк были заключены в тюрьму Тампль. Там уже находились почти все остальные заговорщики. Полиции оставалось сделать самое главное — арестовать их предводителя Жоржа Кадудаля.
* * *
В четверг 9 марта 1804 года в шесть часов вечера офицер полиции Каниолль получил из префектуры приказ организовать слежку за кабриолетом под номером 53. Каниолль быстро нашел этот кабриолет в районе площади Мобер и стал наблюдать за ним. Вскоре он увидел еще трех своих коллег, получивших аналогичные инструкции.
Через какое-то время появились четыре человека, среди которых Каниолль узнал массивную фигуру Жоржа Кадудаля. Двое пошли по улице дальше, а Кадудаль остался со своим самым молодым сообщником. Это был Луи Леридан, он квартировал в тупике Кордери у некоего Гужона, который и нанял для него названный выше кабриолет. Потом Кадудаль и Леридан направились к кабриолету, кучер которого с готовностью начал зажигать габаритные фонари. Каниолль резко двинулся к ним, без сомнения, чтобы лучше разглядеть лица.
— Что такое, месье? — закричал компаньон Кадудаля. — Улица недостаточно широка для вас?
— Я думаю, что можно спокойно разойтись, — ответил, извиняясь, полицейский.
Бояться ему было нечего. Он был в штатском, а его коллеги во главе с подошедшим офицером полиции Детавиньи были рядом. Кадудаль с Лериданом не имели никакого желания скандалить, они вскочили в кабриолет, и лошадь пошла в галоп.
Каниолль и другие агенты не имели других инструкций, кроме как следить за кабриолетом. У них и мысли не было пытаться арестовать Кадудаля на улице. Они бросились за кабриолетом и настигли его на углу улицы Сен-Жак, потом вместе с ним пересекли площадь Сен-Мишель и вышли на улицу Свободы. Полицейские бежали изо всех сил. Не заметить этого было невозможно, и Кадудаль крикнул Леридану:
— Смотри, за нами следят! Бери управление и гони, иначе мы пропали!
Леридан столкнул с козел кучера и принялся стегать испуганную лошадь. Когда кабриолет вылетел на перекресток Одеон, Каниолль из последних сил бросился вперед и схватил лошадь под уздцы. Задыхаясь, он закричал: «Стойте! Стойте! Именем закона!»
Кабриолет резко остановился. Агент Бюффэ вскочил на его подножку и опрометчиво сунул голову внутрь. Тут же раздались два выстрела. Стрелял Кадудаль. Одна пуля попала Бюффэ прямо в лоб, другая тяжело ранила Каниолля. После этого Кадудаль бросился от кабриолета вправо, а Леридан — влево. Третий агент полиции навалился на Леридана и быстро скрутил его. С Кадудалем дело обстояло сложнее: агент Пети и офицер полиции Детавиньи бросились к нему, но остановились, увидев в его руках кинжал. К счастью, один случайный прохожий по имени Тома, привлеченный криками и стрельбой, не побоялся и повис у Кадудаля на плече, позволив полицейским кое-как связать его. Арестованных тут же отправили в префектуру полиции, где их допросил префект Дюбуа.
Захваченный Кадудаль был настоящим колоссом: коренастого сложения и с непомерно развитыми мускулами. Его огромные ноги были искривлены, как у обезьяны; вместо рук у него были громадные лапы, и вообще во всей его внешности было что-то животное. Со своей бычьей шеей и головой, он возвышался над Дюбуа, как огромная неотесанная глыба. Он стоял, широко расставив ноги, словно монумент. Несмотря на свою устрашающую внешность, говорил Кадудаль четко, уверенно и на очень хорошем французском языке. Это даже удивило префекта полиции. На вопрос о взрыве на улице Сен-Никез заключенный спокойно ответил:
— Я отправил в Париж несколько своих людей, чтобы избавить Францию от Бонапарта. Я считал это необходимой мерой. Но я не предписывал им какого-то определенного способа покушения. Они сами выбрали «адскую машину». Это достойно порицания, так как погибли ни в чем не повинные люди.
Его маленькие глазки буравили Дюбуа. Тот не был трусом, но почему-то стал избегать прямого взгляда Кадудаля. Тот же все так же спокойно продолжал:
— На этот раз мой план заключался в том, чтобы атаковать первого консула открыто: мои силы должны были быть равными по численности его эскорту.
* * *
В час ночи, когда закончился допрос, Кадудаля перевезли в Тампль, где уже была собраны практически все его люди.
Наполеон, узнав о деталях задержания вождя шуанов, приказал, чтобы детей Каниолля и Бюффэ взяли на содержание государства. Деньги, найденные у Кадудаля — а это было почти 80 000 франков, были переданы вдове погибшего агента Бюффэ. Узнав, что тот не был примерным семьянином — часто пил и бил свою жену, Наполеон сказал:
— Черт возьми! Мадам Бюффэ должна быть довольна: она теперь богата и к тому же избавилась от своего муженька. Она одним выстрелом убила двух зайцев.
— Не она, — грустно усмехнулся государственный советник Реаль, — а Жорж Кадудаль.
Казалось бы, все было произведено полицией просто великолепно: заговор раскрыт, все заговорщики арестованы. Но невольно возникает ряд вопросов.
Во-первых, как полиции удалось «вычислить» такого осторожного и опытного заговорщика, как Жорж Кадудаль? Этот вопрос задает в своих «Мемуарах…» личный секретарь Наполеона Бурьенн, и тут же он дает и ответ на него:
«Не очевидно ли, что нужно было знать улицы, по которым он пройдет, и номер его кабриолета, чтобы схватить его в нужном месте, как это и было сделано? От кого можно было получить эти подробные детали, как не от человека, которого Жорж рассматривал как своего сообщника и друга, но который работал на полицию?»
Во-вторых, как полиции удалось практически одновременно арестовать всех участников заговора? Все тот же Бурьенн отвечает и на этот вопрос:
«Почти одновременный арест заговорщиков доказывает, что было известно, где их найти; для полиции они все находились как бы в комнате из стекла».
С того момента, как Керель донес полиции о готовящемся заговоре и до момента ареста заговорщиков, все парижские заставы были перекрыты, и никто не мог войти в столицу и выйти из нее без специального на то разрешения. Полиция проводила бесконечные обыски, повсюду были расклеены приметы главных заговорщиков, за содействие в их поимке были обещаны крупные денежные вознаграждения.
* * *
Аресты шли один за другим. Тюрьма Тампль вскоре оказалась настолько переполненной, что многих пришлось перераспределить по другим тюрьмам. Допросы велись по двум направлениям: одни происходили в полиции и осуществлялись Дюбуа и Демаре, другие производились Тюрьо, членом трибунала по уголовным делам.
Префект полиции Луи Дюбуа раньше работал прокурором в Шатле: он прекрасно владел искусством вытягивать признания у обвиняемых. Выглядел он вполне интеллигентно и действовал соответствующими методами. Его тихий голос не пугал, а мягкие манеры способствовали установлению почти доверительных отношений. Он поклялся государственному советнику Реалю, что докопается до мельчайших деталей заговора, и он собирался сдержать данное слово. Примерно таким же образом действовал и Пьер-Мари Демаре, бывший священник, а ныне начальник бюро секретной полиции, походивший на тюремщика, заботливо подкармливающего заключенного, приговоренного назавтра к смертной казни.
Тюрьо был человеком иного склада: ему больше по нраву были методы революционного трибунала времен Террора. Такие люди не знали ни пощады, ни жалости. Про них говорили, что они сделаны из железа, и они, по сути, таковыми и были.
Каждый вечер государственный советник Реаль приносил Наполеону протоколы допросов арестованных заговорщиков. Тот нервничал: ему срочно нужно было либо верное доказательство вины Моро, либо его признание. И генерал вроде бы сделал его в длинном письме, написанном первому консулу 8 марта, то есть на девятый день после того, как был арестован Пишегрю. В этом письме генерал излагал мотивы, по которым он решил встретиться с Пишегрю, и всю историю их взаимоотношений. Главной целью встречи он называл желание удалить бывшего боевого товарища из списков эмигрантов. Далее он писал:
«Что касается нынешнего заговора, то могу вас уверить, что я далек от того, чтобы принимать в нем хоть малейшее участие. Я даже не понимаю, как горстка людей может надеяться сменить правительство и восстановить на троне семейство, которое не смогли вернуть усилия всей Европы и многолетняя гражданская война. Уверяю вас, генерал, что все предложения, которые мне были сделаны, я отклонил, как совершенно безумные».
В заключение Моро заявлял:
«Доносы противны моему характеру: я сурово осуждаю их, особенно если они направлены на людей, к которым испытываешь старинные чувства признательности и дружбы».
Эта последняя фраза, по сути, являлась формальным признанием того, что названные выше предложения ему делал Пишегрю. Благородный Моро даже не заметил, что, осуждая доносы, сам фактически стал доносчиком.