На службе у Изгоя

Долгую минуту я стою на коленях перед телом близкого человека. Из груди рвется крик, но я почему-то молчу. Какое-то отупение и полное ко всему равнодушие накатывают на меня, и я просто смотрю на лицо побратима, лишь твержу про себя: «Это все не по-настоящему… не по-настоящему…»

Отчаянный бабий визг приводит меня в чувство: после гибели последних защитников крепости опьяненные кровью воины разбрелись по не такому уж большому внутреннему двору, также заставленному шатрами. И вот на моих глазах два касога вытащили упирающуюся степнячку из шатра, с треском разорвав на ней платье и уже широко разведя полные белые ноги.

– Остановитесь!

Горцы будто не слышат меня, с похотливым хохотом оголяя бабе грудь и жадно ее тиская.

В голове будто что-то взрывается, перед глазами встает багровая пелена, и я в три прыжка покрываю разделяющее нас расстояние, взревев по-звериному. Касоги наконец-то обращают на меня внимание, в их глазах появляется страх… Но прежде чем я успеваю пролить кровь своих же воинов, к ним подскакивает Радей и тяжеленным ударом щита сбивает замершего над бабой горца. Тот отлетает в сторону, но и мне приходится придержать меч, чтобы не задеть дружинника.

– Вам что воевода приказал?! Баб не трогать до окончания боя!!!

Второй касог лишь часто закивал, отползая в сторону, а я поймал взгляд русича и благодарно тому кивнул. Кажется, я мог натворить дел, и Радей вовремя вмешался – но в то же время эта вспышка привела меня в чувство.

– Проверить все шатры, ищем наших полоненных! Никита, поднимай лучников на стену, если кого из мужиков-половцев увидят, пусть бьют сразу.

Дождавшись, пока десятник отправится выполнять мой приказ, я кивком подозвал новгородца, и мы направились к большому, стоящему чуть в стороне шатру, выстланному разноцветными, яркими тканями.

– Как рука?

Русич скосил глаза к левой, все еще удерживающей щит:

– Болит.

– Надо обработать.

– Лекарь на ладье сидит.

Вот и весь разговор. Да, новгородец немногословен, но верен – а еще он единственный остался подле меня из тех, кто был в самом начале пути…

Возмущенный мужской крик и отчаянный женский… наверное, это можно назвать рыком, заставили нас ускориться. Вскоре перед глазами предстала очередная мерзкая картина расправы захватчиков над побежденными. Правда, в несколько необычном варианте: троица воинов держится на почтительном расстоянии от молодой русоволосой девки, стиснувшей в руках саблю с темным, волнистым узором на клинке. Лезвие ее уже испачкано кровью, а один из воинов зажимает глубокий порез на предплечье. Его товарищ уже приготовился метнуть топор, когда я гаркнул:

– Стой!!!

Воин обернулся. В отличие от касогов варяги более дисциплинированны – они почтительно расступаются передо мной, пропуская вперед.

А девка хороша… Красиво очерченные брови, большие зеленые глаза, пухленькие щечки и полные, сейчас гневно кривящиеся губы. По плечам ниспадают длинные, искрящиеся на солнце русые волосы, перехваченные на лбу кожаным ремешком. Но более всего меня зацепил взгляд девки, в котором на равных плещутся животный страх и в то же время отчаянная решимость драться до конца!

– Брось!

Девушка среагировала на мой крик тем, что прыгнула вперед и довольно умело рубанула саблей наискось, с оттягом. Но я легко перекрылся плоскостью меча (щит остался у тела Еремея), стремительно перехватил вооруженное запястье и с силой ударил рукоятью в хрупкий девичий подбородок. Подломившись в коленях, половчанка безвольным кулем свалилась к моим ногам.

Хмыкнув, я поднял на плечо теплое, чем-то сладким пахнущее женское тело, после чего подозвал Радея:

– Заходи в шатер. Сейчас рану обработаем.

В полумраке шатра я поначалу с трудом различаю его обитателей: еще довольно приятную взрослую женщину, чью красоту, на мой взгляд, портит излишняя полнота, и двух маленьких девочек, которых эта самая женщина крепко к себе прижимает. При виде девушки на моем плече все они жалобно, как-то протяжно завыли.

– Молчать!!!

Бросив боевитую половчанку на лежанку из шкур, я жестом пригласил Радея присесть.

– Показывай, что тут…

На самом деле все выглядит не так уж плохо: наконечник пробил дерево и вонзился в тело, но не прошил руку и, кажется, застрял не слишком глубоко.

– Эй! Ты меня понимаешь?

Взрослая женщина, по-видимому мать девчонок, отрицательно мотнула головой. Тогда я рукой показал на незажженный очаг, сложенный из камней, и пустой котелок:

– Воды! Быстро!!!

Половчанка дернулась от моего крика, словно от удара. Вновь заскулили девчонки. Как же тяжело…

– Набери воды и разожги очаг!

В этот раз она все поняла и принялась суетливо складывать заранее заготовленные дрова между камней. Я взял кусок какой-то более или менее чистой льняной ткани, валявшийся у стенки. Понюхав, убедился, что ткань чистая – наверняка держали про запас, на одежду. Достав ножик, я принялся распускать полотно на широкие полоски.

– Сейчас прокипятим их и наложим повязку.

Радей, в последние минуты начавший сильно потеть, лишь понятливо кивнул, уже с некоторым трудом заставляя себя сидеть. Видно, во время схватки он не замечал раны, но сейчас, когда адреналин отпустил его, новгородцу стало заметно хуже.

– Эй, спать пока нельзя! Перевяжем, покормим, тогда и отдохнешь. Не дай бог, тебе хуже станет, Радей. Ты единственный остался из нашей дружины, случись что с тобой, и я здесь камня на камне не оставлю.


Русич благодарно кивнул, и в этот момент, откинув полог, в шатер зашел Умир, один из десятников-варягов. Вместе с ним снаружи проникли и надрывные бабьи крики, переходящие в визг и перемежающиеся громким, довольным мужским хохотом.

– Воевода, половцев не осталось! Разбили всех, крепость наша…

– Умир, – я сурово посмотрел в глаза северянину, – сейчас же пошли за лекарем и собери мне всех десятников. И быстро! Мы не знаем, есть ли поблизости другие половецкие отряды. Может статься, пока вои разгуляются, налетит еще с сотню степняков да порубит всех теплыми, прямо на бабах. Так что половчанок до вечера оставьте в покое. Сейчас же соберите всех наших раненых, сложите убитых отдельно. Расставьте дозоры у леса и на стене, в шатрах снаружи крепости пошукайте припасы съестные. И вот еще что: здесь были наши полонянки. Узнаю, что хоть одну силой взяли, «попутав» с местными бабами, голову отрублю лично. Ты понял?!

Варяг с удивлением и одновременно некоторым трепетом громко воскликнул:

– Да, воевода!

– Так беги же, исполняй!





Глава 4




Июнь 1066 г. от Рождества Христова

Безымянная хазарская крепость. Утро после боя

Половчанка зашевелилась на лежаке. Похоже, я нанес слишком сильный удар, потому что девушка проспала практически весь вчерашний день и всю ночь, приходя в сознание только пару раз. В последний мать напоила ее мясным бульоном, оставшимся после того, как жена вождя сварила нам с Радеем сочные куски баранины. Я бы, правда, предпочел обжарить ее на углях, и вообще не очень-то и люблю это мясо из-за специфического привкуса, но, как оказалось, животные степняков его практически не имеют. А возиться с шашлыком было просто лень.

Воинство всю ночь гудело… Нет, лично мне претит то, что творили с женщинами, захваченными в крепости, и теми, кого успели перехватить на стойбище. Но это раннее Средневековье, традиции отдавать захваченные с боя города на разграбление практически нерушимы. Да, я мог бы запретить своим воинам бесчестить баб, настроив большую часть дружину против себя – варягов и касогов уж точно. Но когда я увидел, в каком удручающем состоянии находились наши русские полонянки – синие от побоев, в лохмотьях, практически неспособные выпрямиться из-за сильных болей внизу живота… Короче, какой мерой меряете, такой вам и отмерено будет. Половцы пришли сюда захватчиками, мы лишь вернули свое. Остальное… остальное сопутствующие потери.

Так, по крайней мере, я пытался заглушить свою совесть, остро меня мучившую при особо громких вскриках половчанок, раз за разом пускаемых ночью по кругу.

Впрочем, к моему удовольствию, часть русичей, да и некоторые варяги, кто оставил в Тмутаракани семьи, отказались участвовать в насилии. Им я пообещал полуторную долю добычи и сформировал из них две смены дозорных. Третью укомплектовал из оставшихся, пригрозив смертью за ослушание в походе. Честно сказать, после всего пережитого руки чесались, так что говорил я серьезно, на самом деле намереваясь выполнить свое обещание. Наверное, именно поэтому их смена дозора, которую я не поленился проверить, поднявшись ночью, встретила меня бодрствующей и в полном составе.

А с другой стороны, отчего им уснуть? С бабами наигрались, горячая кровь гуляет, а все найденные кувшины с брагой мы переколотили еще вечером, в походе сухой закон…

Весь русский полон – три десятка женщин и крепких мальчишек, оставленных половцами в живых, – я отправил на одной ладье, выделив им тридцать гребцов и разместив здесь же два десятка тяжелораненых воинов. Легкораненые, как, например, Радей, остались с нами – все равно в Белой Веже их лучше не вылечат, а у меня катастрофически мало людей: в схватке погибло с полсотни дружинников. Теперь у меня всего войска – восемь десятков, из них больше половины лучники. Удержим ли крепость? По-хорошему ее полутора сотням воев оборонять потребно…

Половчанок отпустили на рассвете – зачем мне здесь лишние рты? Но и рубить – перебор. Правда, я немного схитрил, оставив при себе семью вождя – воинам объяснил, что они могут послужить заложниками, а на самом деле… На самом деле я не хотел отпускать от себя девушку, так храбро защищавшую семью – хотя, если говорить по совести, значительно сильнее меня зацепила ее красота.

Как бы то ни было, я решил, что присутствие родных ее успокоит и усмирит, а уж там видно будет…

Из полутора десятка женщин, взятых в полон, до рассвета не дожили три особенно молодые девчушки. При взгляде на истерзанные девичьи тела и выражение ужаса в остекленевших глазах мертвых я потянулся за мечом. Мрази… Неужто не могли хотя бы девок чуть-чуть поберечь?!

Впрочем, рубить своих я все же не стал – раз уж сам отдал женщин им в руки. Вместо этого велел омыть тела, обрядить в найденные здесь же чистые платья и похоронить отдельно. Мужиков, выпустивших за ночь пар, пусть и несильно, но проняло – когда они хоронили покойниц, в глазах некоторых я заметил что-то вроде раскаяния. Остальных половчанок, едва способных переставлять ноги, мы просто выпустили за ворота. Смотреть, как едва-едва ковыляют по полю истерзанные бабы, было гадко. Но ведь и наши девки да бабы выглядели едва ли не хуже их.

Какой мерой меряете…

Девушка потянулась и открыла глаза. Поймав мой взгляд, она вздрогнула, напряглась, но я постарался улыбнуться ей максимально добродушно и открыто, подав ей миску с вареным мясом (уже, правда, сильно остывшим). Половчанка аккуратно взяла ее, а я, приложив правую руку к сердцу, чуть поклонился:

– Андрей.

Степная красавица поняла, что я представился, и едва слышно произнесла:

– Дилара.

Красивое имя, Дилара… Однако куда делась вся ее смелость и боевой задор? Я попытался мягко, не спеша коснуться ладонью ее щеки (пока она спала, я украдкой пару раз погладил ее бархатистую кожу), но половчанка отпрянула. Впрочем, я не огорчился, а еще раз улыбнулся и коротко бросил, указывая на миску:

– Ешь, Дилара, ешь.

Девушка не послушалась и лишь вперила в меня встревоженный взгляд. К еде она не прикоснулась. Усмехнувшись, я встал и, поприветствовав уже отошедшего от сна Радея, попросил новгородца:

– Пора поднимать людей, разоспались. А ты присмотри за ними, хорошо?

Дружинник понятливо улыбнулся. Кивнув ему на прощание, я откинул полог шатра, выходя во двор, после чего заорал во всю мощь легких:

– Десятники! Ко мне!!!



Восемьдесят здоровых и относительно здоровых мужчин – это совсем немного, если разобраться. Особенно когда готовишься к отражению скорого нападения.

Разбив воинов на два отряда, первому я поручил заняться приготовлением крепости к обороне. Гриди принялись споро копать ров со стороны ворот и по обводу там, где брешь в стене закрыли струганые бревна частокола. Старый хазарский замок не поражает размерами, широкая его стена не длиннее девяноста метров, узкая где-то под восемьдесят, башен нет. Правда, высота укреплений едва ли не под восемь метров и толщина под пять. Для степняков орешек непростой, вот только защищать его особо некем… Именно поэтому я и решил максимально повысить обороноспособность замка.

Вторая половина отряда, за исключением десятка дежурных лучников, отправилась на заготовки провианта. Запас зерна, сделанный русскими поселенцами, практически подошел к концу, а лошадей и овечьи отары во время боя угнали половецкие пастухи. Все, что нам досталось, это пяток крепких степняцких жеребцов – их я выделил разъезду, отправленному в степь. На стенах с двумя горнами дежурят всего пятеро воинов. Еще полторы дюжины лошадей получили травмы разной степени тяжести. Я приказал забить часть покалеченных животных, а мясо частично закоптить, частично завялить, употребив на это практически весь наш запас соли. Воинам пришлось несколько часов копать четыре здоровенные ямы во дворе крепости, внутри которых еще пару часов полыхали огромные костры. Затем полученные угли сверху забросали большим количеством влажного, только срубленного дерева с тонкими ветками и листьями, давшими много дыма. Затем внутрь свесили крупные куски ошкуренного мяса, которые будут коптиться до самого утра, наконец закрыли ямы тугим войлоком трофейных шатров…