На последнем рубеже
Часть 7 из 28 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Спускаемся на изрядную глубину, метров шесть, не иначе. Рядом толкаются мальчишки с коньками.
— Эх, пацаны! Куда вас нелёгкая несёт, за коньками под обстрелом?
— Так не купишь их, товарищ командир, а снаряды — ничего, Бог не выдаст, свинья не съест!
Мальчишки улыбаются, довольные своей удалью. А я вспоминаю тела детей, искорёженные и изломанные — кто-то попал под бомбёжку, кто-то под артобстрел. И хоть сердце давно уже выгорело, но всё равно я не люблю воскрешать перед внутренним взором те ужасные картины; с немцем квитаюсь, когда могу. А ребят этих жалко.
— Балбесы! И откуда вы?
— Да со слободы Чёрной!
— Ёлки зелёные, как вы домой попадёте, весь город под обстрелом!
— Да ходом!
Ответившему мальчишке крепко прилетает в бок. Типа того что: «Молчи, дурак!»
— Так, преступники малолетние! Вы в курсе, что полагается за мародёрство в военное время? Высшая мера! Ну, быстро говорите, что за ход такой?!
— Ничего ты, командир, нам не сделаешь! Тебе за ход узнать надо, а мы не скажем!
Тут уж я посуровел:
— Захочу, ещё как сделаю! Хоть сейчас, у меня такая власть имеется. Я по доброте душевной никого не трогаю, а вам достанется. Возможно, вы располагаете важной оборонной информацией, а утаиваете её!
— Да подземный ход, товарищ командир, — ответил более старший и рассудительный малец, — он под Собором, ниже к реке начинается, камень гранитный рядом с ним стоит, приметный. А заканчивается под Чернослободским мостом через Ельчик.
Нам только к Собору спуститься, пробежать 500 метров, а у реки фрицы нас не достанут.
Информация была интересная, ничего не скажешь. Я сразу доложил взводному, тот передал комбату. Некоторое время спустя Влад подсказал, что информация эта у командования уже имеется.
Позже мы с Василием рассуждали, что за ходы такие подземные? Боевой товарищ предположил, что они сохранились ещё с 17 века — с тех времён, когда город был пограничной крепостью на южной окраине Московского государства. В те времена подземелья связывали все башни крепости, имелся и выход к реке…
— Ну, есть ход, а дальше-то что?
— А то, что если взять десяток бойцов да ходом этим к Владимирской церкви выйти…
— Стоп. Что за Владимирская церковь?
В отличие от меня, лейтенант историей города и его географией не очень интересовался; всё больше бабами.
— Это храм, рядом с которым Василия ранили. Так вот, если пройти к нему, выкурить фрицев с колокольни да самим по Покровской ударить, можно обеспечить успешную контратаку батальона.
Сейчас лицо Влада будто высечено из камня. И где его оптимизм?
— Не знаю, план рискованный…
Взводного можно понять: хоть я и прошу всего отделение, фактически вверенное подразделение сократится примерно на треть. С кем воевать? Ещё сложнее согласовать план с комбатом (комроты ещё как-то подвинется). Ну не любят наши старшие командиры хоть каких-то отступлений от линейной тактики, не любят и боятся. Пытаться атаковать с фланга, попробовать обойти противника — вы о чём?! Решили к врагу перекинуться? Только лобовая атака, только в штыки, да чтоб с криком «ура», да чтобы в рост, не дай Бог, заляжете!
Почему так? Да потому, что с командиров за потери не спрашивают. Батальон комбат угробил — молодец, волевой мужик, крепко дрался! А вот за переход людей к противнику спросят по полной. И никакой самостоятельности у среднего командирского звена за редким исключением нет. Никто также не потерпит даже крохотных отступлений от уставов. А сколько народу погибло только потому, что в начале войны окопы уставами не признавались? Максимум стрелковые ячейки, и то в крайнем случае! Вот и рвут нас немцы, у них-то что наступление, что оборона отлажены идеально…
— Влад! — оборачиваюсь, слышат ли нас бойцы неподалёку? — Да раскрой глаза! У нас иного варианта нет, а мой план имеет хоть какой-то шанс на успех! Хрен с ними, со штабными дуболомами, у них только «давай-давай» да мат через слово. Мы-то за что сражаемся? Перед кем тянемся? Долго ещё нас фрицы гнать будут?
Лицо командира и товарища стало злым. Лейтенант коротко ответил:
— Хватит мораль читать. Сам знаю. Бери своё отделение, вас как раз 9 человек осталось, пробуй.
С ротным и комбатом договорюсь, подавишь пулемётчика на колокольне — будет тебе контратака. Только это… Пулемёт я тебе оставить не могу. У меня всего два ручных вместе с твоим осталось.
— А и не надо, командир, не надо! Фрицевским разживусь! Ты только пистолет мне дай.
Глаза товарища вмиг стали хитро-плутоватыми:
— Какой пистолет? У меня только наган имеется командирский, но его никак нельзя…
— Товарищ лейтенант, — вскрикнул я возмущённо, — я тебе вчера парабеллум трофейный притащил! Вот его и давай, да обе запасные обоймы. Я тебе ещё принесу — он у каждого фрицевского пулемётчика есть!
Делать нечего. Отдал, хоть и чертыхался…
…Древний крепостной ход встретил нас ужасной затхлостью. А пару минут спустя я понял, какую ошибку совершил, не подумав об освещении, — тьма поглотила нас, не оставив никакого просвета.
Под землей ощущение пространства и времени теряется мгновенно. Под ногами что-то хрустит, но что? Щебень, ржавое железо или чьи-то кости? Становится не по себе, и дышать тяжело…
Пара минут движения в быстром темпе (ну, как мне показалось), и я практически выдохся — под землёй не набегаешься. Выбиваются из сил и следующие позади товарищи — я явственно слышу их сбитое дыхание. По спине, лицу и ногам бегут горячие струйки пота, неприятно щекоча кожу; намокшие галифе начинают натирать.
Но не только спёртый воздух и дикая духота терзают нас. Пока бежали, ещё куда ни шло, а сейчас в сердце мерзкой змеёй заползает страх. Ходы кажутся живыми — в них преломляются звуки, доносящиеся сверху, будто в глубине земли живёт какой-то огромный зверь. Перед глазами мелькают страшные видения: крысы, размером с собаку, огромные пауки, ещё какие-то невообразимые чудища… Но самое страшное — ответвления, способные завлечь нас не в ту сторону. Ведь ходов должно быть много! А если мы свернем не туда и заплутаем во тьме древнего подземелья?!
В какой-то момент стена слева действительно оборвалась в ещё один проход. Из него потянуло чем-то неприятным — гнильём, плесенью. Только что там может гнить? Случайно забредшее сюда животное или заблудившийся человек? Но если именно это ответвление — правильное, а плесенью и гнилью тянет от воды?
Мы встали, не в силах сделать следующий шаг.
Чудовищный удар сверху сотряс подземелье. Под сводами хода гулко раздался треск дерева, на голову посыпалась земля. Сердце вдруг начало биться где-то в районе пяток.
— Господи, помоги! — только и успел я вскрикнуть, бросившись вперёд, в надежде, что сделал правильный выбор. Бойцы, ругаясь, побежали следом. Подвёл я мужиков… Сейчас, при угрозе быть заваленными или заблудиться, идея движения в подземелье кажется далеко не лучшим вариантом: погибнуть в бою на свежем воздухе да при свете солнца — гораздо легче.
…Но вот где-то впереди замерцал свет. Постепенно я начинаю разбирать пространство вокруг, вначале на метр, потом на два, три… На полу хода валяются обрывки бумаги, старые газеты. У стены стоит проржавевшая мосинка. Странно, что мальчишки её не утащили…
В лицо бьёт поток свежего воздуха. Какой же он вкусный, этот свежий, бодрящий холодный воздух! Проход уже явственно различим, уже отчётливо слышатся взрывы и пулемётные очереди.
Дошли!
Неудержимо бросаюсь вперёд, товарищи не отстают. И откуда силы взялись?! Буквально пару минут назад казалось, что и шага уже не смогу сделать!
И вот он — выход. Я пулей вылетаю под мост, практически сразу оказавшись по колено в обжигающе ледяной воде — бурлящая здесь речка ещё не покрылась льдом. Обмотки мгновенно промокают, влага пропитывает ботинки — не беда! Как же сейчас сладко чувствовать этот холод, чувствовать себя живым, свободным от ловушки!
Бухающая очередь с колокольни несколько меня отрезвляет. Махнув рукой своим, бегом преодолеваю узкую и не очень глубокую речку, больше похожую на горную. Правда, в одном месте я поскользнулся на скользком от ила камне и чуть ли не рухнул на спину, но бегущий сзади товарищ вовремя меня придержал.
Миновав Ельчик, мы двигаемся вправо вдоль русла. Я планирую зайти к Владимирскому храму со стороны алтаря, дальней от колокольни. Сейчас главное — это не встретиться лицом к лицу с немцами.
Бог миловал. Мы успешно минуем тонкий лаз между заборами стоящий рядом домов и одним рывком добегаем до храма. Фрицев не встретили, так что у моего плана всё ещё есть шансы на успех.
Выглядываю за угол — никого!
— Вперёд!
Добегаем до выбитых с правого фасада окон. Всего две штуки, выше человеческого роста.
— Двое помогают, по двое заходим.
А пулемёт на колокольне что-то молчит…
Достав пистолет из кобуры и дослав патрон в ствол, первым перебираюсь через выбитые витражи. Секунду спустя я нос к носу сталкиваюсь с немецким пулемётным расчётом…
В таких ситуациях всё решают считанные секунды. Падаю на колени, одновременно стреляя в перехватившего пулемёт унтера. Из пистолета я не шибко силён, но с пяти шагов не промахиваюсь, попав в корпус.
Двигающиеся за ним фрицы держат в руках тяжеленный станок. Они с грохотом бросают его на пол; идущий сзади немец бросается к проходу, второй дёргает парабеллум из кобуры. Он успел выхватить его, но меня выручает двухсекундная фора: моя пуля точно вошла в живот врага.
Боец, что одновременно со мной пролезал во второе окно, бросился вслед за убегающем фрицем. Два выстрела — и он падает на спину с двумя пулевыми отверстиями в груди.
Выхватываю гранату, ручную РГД-33, но прежде чем я успеваю поставить её на боевой взвод, к ногам подкатывается немецкая колотушка с дымящимся запалом…
Не помня себя от страха, со всей дури бью по ней ногой, как по мячу в футболе. Граната натурально отлетает к противоположной стенке. В последние секунды падаю на пол, прикрыв голову руками…
Взрыв!
Хоть немецкая «колотушка» имеет небольшое содержание взрывчатки, но в полузамкнутом помещении храма ухнула она крепко. В ушах стоит противный звон; кажется, я ничего не слышу.
Зато вижу — раззявившего в беззвучном крике немца, бегущего ко мне с поднятым в руке пистолетом. Дуло парабеллума успело дважды огрызнуться огнём, но пули летят не в меня, а куда-то наверх и за спину. Мгновение спустя во лбу немца появляется аккуратная красная дырочка…
Слух возвращается быстро. Меня и двух бывших со мной красноармейцев (даже не заметил, как они пролезли сквозь окна) контузило взрывом гранаты, хоть не слишком сильно. Последний номер немецкого расчёта мог бы нас добить, но товарищи не бросили в беде и приняли на себя удар. Немец застрелил бывалого бойца, Орлова Сашку, но Женька Фролов, отличный стрелок, снял врага метким выстрелом.
— Целы?
Оставшиеся бойцы вошли в церковь и заняли позиции у окон. Вставшие со стороны реки практически тут же начали стрелять — немцы уже пытаются контратаковать!
— Фролов, Кислых, со мной! Остальные — рассредоточьтесь у окон, держите вход! Кирсанов, бери мой пистолет, остаёшься за старшего! И осмотрите фрицев, должны быть ещё гранаты и пистолеты!
В коридоре, ведущем из храмового предела на улицу, справа открыта дверь. Влетаем в неё вместе с бойцами. Узкий угловой проход, тянущаяся наверх лестница. Впереди иду я, изготовив пулемёт к бою. Если нам действительно повезло, фрицев на колокольне больше не осталось — Владимирская церковь находится у них фактически в тылу, потому и расчёт покинул колокольню. Но кто его знает, может, наверху остался артиллерийский корректировщик или кто-то ещё?
Нет. Каменный шатёр на выходе пуст.
Поднимаемся на два пролёта вверх. А вот и позиция немецкого расчёта — стрелянные гильзы, окурки, вскрытые цинки из-под патронных лент. Есть ещё несколько полных — видимо, хотели забрать в две ходки. Но ничего, голубчики, это вы нам оставили; за Ваську я уже поквитался, сейчас буду бить вас впрок…
— Женя, давай, помогай нашим, держи подходы сверху.
— Есть!
— Артём, готовься, будешь ленты подавать и придерживать их во время стрельбы.
— Эх, пацаны! Куда вас нелёгкая несёт, за коньками под обстрелом?
— Так не купишь их, товарищ командир, а снаряды — ничего, Бог не выдаст, свинья не съест!
Мальчишки улыбаются, довольные своей удалью. А я вспоминаю тела детей, искорёженные и изломанные — кто-то попал под бомбёжку, кто-то под артобстрел. И хоть сердце давно уже выгорело, но всё равно я не люблю воскрешать перед внутренним взором те ужасные картины; с немцем квитаюсь, когда могу. А ребят этих жалко.
— Балбесы! И откуда вы?
— Да со слободы Чёрной!
— Ёлки зелёные, как вы домой попадёте, весь город под обстрелом!
— Да ходом!
Ответившему мальчишке крепко прилетает в бок. Типа того что: «Молчи, дурак!»
— Так, преступники малолетние! Вы в курсе, что полагается за мародёрство в военное время? Высшая мера! Ну, быстро говорите, что за ход такой?!
— Ничего ты, командир, нам не сделаешь! Тебе за ход узнать надо, а мы не скажем!
Тут уж я посуровел:
— Захочу, ещё как сделаю! Хоть сейчас, у меня такая власть имеется. Я по доброте душевной никого не трогаю, а вам достанется. Возможно, вы располагаете важной оборонной информацией, а утаиваете её!
— Да подземный ход, товарищ командир, — ответил более старший и рассудительный малец, — он под Собором, ниже к реке начинается, камень гранитный рядом с ним стоит, приметный. А заканчивается под Чернослободским мостом через Ельчик.
Нам только к Собору спуститься, пробежать 500 метров, а у реки фрицы нас не достанут.
Информация была интересная, ничего не скажешь. Я сразу доложил взводному, тот передал комбату. Некоторое время спустя Влад подсказал, что информация эта у командования уже имеется.
Позже мы с Василием рассуждали, что за ходы такие подземные? Боевой товарищ предположил, что они сохранились ещё с 17 века — с тех времён, когда город был пограничной крепостью на южной окраине Московского государства. В те времена подземелья связывали все башни крепости, имелся и выход к реке…
— Ну, есть ход, а дальше-то что?
— А то, что если взять десяток бойцов да ходом этим к Владимирской церкви выйти…
— Стоп. Что за Владимирская церковь?
В отличие от меня, лейтенант историей города и его географией не очень интересовался; всё больше бабами.
— Это храм, рядом с которым Василия ранили. Так вот, если пройти к нему, выкурить фрицев с колокольни да самим по Покровской ударить, можно обеспечить успешную контратаку батальона.
Сейчас лицо Влада будто высечено из камня. И где его оптимизм?
— Не знаю, план рискованный…
Взводного можно понять: хоть я и прошу всего отделение, фактически вверенное подразделение сократится примерно на треть. С кем воевать? Ещё сложнее согласовать план с комбатом (комроты ещё как-то подвинется). Ну не любят наши старшие командиры хоть каких-то отступлений от линейной тактики, не любят и боятся. Пытаться атаковать с фланга, попробовать обойти противника — вы о чём?! Решили к врагу перекинуться? Только лобовая атака, только в штыки, да чтоб с криком «ура», да чтобы в рост, не дай Бог, заляжете!
Почему так? Да потому, что с командиров за потери не спрашивают. Батальон комбат угробил — молодец, волевой мужик, крепко дрался! А вот за переход людей к противнику спросят по полной. И никакой самостоятельности у среднего командирского звена за редким исключением нет. Никто также не потерпит даже крохотных отступлений от уставов. А сколько народу погибло только потому, что в начале войны окопы уставами не признавались? Максимум стрелковые ячейки, и то в крайнем случае! Вот и рвут нас немцы, у них-то что наступление, что оборона отлажены идеально…
— Влад! — оборачиваюсь, слышат ли нас бойцы неподалёку? — Да раскрой глаза! У нас иного варианта нет, а мой план имеет хоть какой-то шанс на успех! Хрен с ними, со штабными дуболомами, у них только «давай-давай» да мат через слово. Мы-то за что сражаемся? Перед кем тянемся? Долго ещё нас фрицы гнать будут?
Лицо командира и товарища стало злым. Лейтенант коротко ответил:
— Хватит мораль читать. Сам знаю. Бери своё отделение, вас как раз 9 человек осталось, пробуй.
С ротным и комбатом договорюсь, подавишь пулемётчика на колокольне — будет тебе контратака. Только это… Пулемёт я тебе оставить не могу. У меня всего два ручных вместе с твоим осталось.
— А и не надо, командир, не надо! Фрицевским разживусь! Ты только пистолет мне дай.
Глаза товарища вмиг стали хитро-плутоватыми:
— Какой пистолет? У меня только наган имеется командирский, но его никак нельзя…
— Товарищ лейтенант, — вскрикнул я возмущённо, — я тебе вчера парабеллум трофейный притащил! Вот его и давай, да обе запасные обоймы. Я тебе ещё принесу — он у каждого фрицевского пулемётчика есть!
Делать нечего. Отдал, хоть и чертыхался…
…Древний крепостной ход встретил нас ужасной затхлостью. А пару минут спустя я понял, какую ошибку совершил, не подумав об освещении, — тьма поглотила нас, не оставив никакого просвета.
Под землей ощущение пространства и времени теряется мгновенно. Под ногами что-то хрустит, но что? Щебень, ржавое железо или чьи-то кости? Становится не по себе, и дышать тяжело…
Пара минут движения в быстром темпе (ну, как мне показалось), и я практически выдохся — под землёй не набегаешься. Выбиваются из сил и следующие позади товарищи — я явственно слышу их сбитое дыхание. По спине, лицу и ногам бегут горячие струйки пота, неприятно щекоча кожу; намокшие галифе начинают натирать.
Но не только спёртый воздух и дикая духота терзают нас. Пока бежали, ещё куда ни шло, а сейчас в сердце мерзкой змеёй заползает страх. Ходы кажутся живыми — в них преломляются звуки, доносящиеся сверху, будто в глубине земли живёт какой-то огромный зверь. Перед глазами мелькают страшные видения: крысы, размером с собаку, огромные пауки, ещё какие-то невообразимые чудища… Но самое страшное — ответвления, способные завлечь нас не в ту сторону. Ведь ходов должно быть много! А если мы свернем не туда и заплутаем во тьме древнего подземелья?!
В какой-то момент стена слева действительно оборвалась в ещё один проход. Из него потянуло чем-то неприятным — гнильём, плесенью. Только что там может гнить? Случайно забредшее сюда животное или заблудившийся человек? Но если именно это ответвление — правильное, а плесенью и гнилью тянет от воды?
Мы встали, не в силах сделать следующий шаг.
Чудовищный удар сверху сотряс подземелье. Под сводами хода гулко раздался треск дерева, на голову посыпалась земля. Сердце вдруг начало биться где-то в районе пяток.
— Господи, помоги! — только и успел я вскрикнуть, бросившись вперёд, в надежде, что сделал правильный выбор. Бойцы, ругаясь, побежали следом. Подвёл я мужиков… Сейчас, при угрозе быть заваленными или заблудиться, идея движения в подземелье кажется далеко не лучшим вариантом: погибнуть в бою на свежем воздухе да при свете солнца — гораздо легче.
…Но вот где-то впереди замерцал свет. Постепенно я начинаю разбирать пространство вокруг, вначале на метр, потом на два, три… На полу хода валяются обрывки бумаги, старые газеты. У стены стоит проржавевшая мосинка. Странно, что мальчишки её не утащили…
В лицо бьёт поток свежего воздуха. Какой же он вкусный, этот свежий, бодрящий холодный воздух! Проход уже явственно различим, уже отчётливо слышатся взрывы и пулемётные очереди.
Дошли!
Неудержимо бросаюсь вперёд, товарищи не отстают. И откуда силы взялись?! Буквально пару минут назад казалось, что и шага уже не смогу сделать!
И вот он — выход. Я пулей вылетаю под мост, практически сразу оказавшись по колено в обжигающе ледяной воде — бурлящая здесь речка ещё не покрылась льдом. Обмотки мгновенно промокают, влага пропитывает ботинки — не беда! Как же сейчас сладко чувствовать этот холод, чувствовать себя живым, свободным от ловушки!
Бухающая очередь с колокольни несколько меня отрезвляет. Махнув рукой своим, бегом преодолеваю узкую и не очень глубокую речку, больше похожую на горную. Правда, в одном месте я поскользнулся на скользком от ила камне и чуть ли не рухнул на спину, но бегущий сзади товарищ вовремя меня придержал.
Миновав Ельчик, мы двигаемся вправо вдоль русла. Я планирую зайти к Владимирскому храму со стороны алтаря, дальней от колокольни. Сейчас главное — это не встретиться лицом к лицу с немцами.
Бог миловал. Мы успешно минуем тонкий лаз между заборами стоящий рядом домов и одним рывком добегаем до храма. Фрицев не встретили, так что у моего плана всё ещё есть шансы на успех.
Выглядываю за угол — никого!
— Вперёд!
Добегаем до выбитых с правого фасада окон. Всего две штуки, выше человеческого роста.
— Двое помогают, по двое заходим.
А пулемёт на колокольне что-то молчит…
Достав пистолет из кобуры и дослав патрон в ствол, первым перебираюсь через выбитые витражи. Секунду спустя я нос к носу сталкиваюсь с немецким пулемётным расчётом…
В таких ситуациях всё решают считанные секунды. Падаю на колени, одновременно стреляя в перехватившего пулемёт унтера. Из пистолета я не шибко силён, но с пяти шагов не промахиваюсь, попав в корпус.
Двигающиеся за ним фрицы держат в руках тяжеленный станок. Они с грохотом бросают его на пол; идущий сзади немец бросается к проходу, второй дёргает парабеллум из кобуры. Он успел выхватить его, но меня выручает двухсекундная фора: моя пуля точно вошла в живот врага.
Боец, что одновременно со мной пролезал во второе окно, бросился вслед за убегающем фрицем. Два выстрела — и он падает на спину с двумя пулевыми отверстиями в груди.
Выхватываю гранату, ручную РГД-33, но прежде чем я успеваю поставить её на боевой взвод, к ногам подкатывается немецкая колотушка с дымящимся запалом…
Не помня себя от страха, со всей дури бью по ней ногой, как по мячу в футболе. Граната натурально отлетает к противоположной стенке. В последние секунды падаю на пол, прикрыв голову руками…
Взрыв!
Хоть немецкая «колотушка» имеет небольшое содержание взрывчатки, но в полузамкнутом помещении храма ухнула она крепко. В ушах стоит противный звон; кажется, я ничего не слышу.
Зато вижу — раззявившего в беззвучном крике немца, бегущего ко мне с поднятым в руке пистолетом. Дуло парабеллума успело дважды огрызнуться огнём, но пули летят не в меня, а куда-то наверх и за спину. Мгновение спустя во лбу немца появляется аккуратная красная дырочка…
Слух возвращается быстро. Меня и двух бывших со мной красноармейцев (даже не заметил, как они пролезли сквозь окна) контузило взрывом гранаты, хоть не слишком сильно. Последний номер немецкого расчёта мог бы нас добить, но товарищи не бросили в беде и приняли на себя удар. Немец застрелил бывалого бойца, Орлова Сашку, но Женька Фролов, отличный стрелок, снял врага метким выстрелом.
— Целы?
Оставшиеся бойцы вошли в церковь и заняли позиции у окон. Вставшие со стороны реки практически тут же начали стрелять — немцы уже пытаются контратаковать!
— Фролов, Кислых, со мной! Остальные — рассредоточьтесь у окон, держите вход! Кирсанов, бери мой пистолет, остаёшься за старшего! И осмотрите фрицев, должны быть ещё гранаты и пистолеты!
В коридоре, ведущем из храмового предела на улицу, справа открыта дверь. Влетаем в неё вместе с бойцами. Узкий угловой проход, тянущаяся наверх лестница. Впереди иду я, изготовив пулемёт к бою. Если нам действительно повезло, фрицев на колокольне больше не осталось — Владимирская церковь находится у них фактически в тылу, потому и расчёт покинул колокольню. Но кто его знает, может, наверху остался артиллерийский корректировщик или кто-то ещё?
Нет. Каменный шатёр на выходе пуст.
Поднимаемся на два пролёта вверх. А вот и позиция немецкого расчёта — стрелянные гильзы, окурки, вскрытые цинки из-под патронных лент. Есть ещё несколько полных — видимо, хотели забрать в две ходки. Но ничего, голубчики, это вы нам оставили; за Ваську я уже поквитался, сейчас буду бить вас впрок…
— Женя, давай, помогай нашим, держи подходы сверху.
— Есть!
— Артём, готовься, будешь ленты подавать и придерживать их во время стрельбы.