На последнем рубеже

Сержант Фёдор Аникеев, командир пулемётного расчёта 496-го стрелкового полка.




…Пуля ударила совсем рядом, выбив кирпичную крошку с угла здания. По лицу больно бьёт глиняная щепа, поцарапав кожу; несколько ошеломлённый, я укрываюсь от вражеского огня за импровизированным бруствером из деревянных плах.

Немцы — вояки умелые, в этом пришлось убедиться и сегодня, видя, как грамотно они ведут уличный бой. Пулемётчики и снайперы оседлали все высотные здания, докуда добрались, — а в городе полно недействующих церквей. Захватывая и превращая в опорные пункты угловые дома на перекрестках, они обеспечили себе отличный обстрел вдоль улиц.

Наступают не толпой, а мобильными группами не больше отделения. Двигаются, держась стен, занимая или очередные дома, или углубляясь вглубь кварталов. Созданная система перекрёстного огня служит им отличным прикрытием.

Фрицев поддерживает и артиллерия. Катят перед собой лёгкие пушечки, укрытые броневыми щитками, и безнаказанно расстреливают занятые нашими дома, пулемётные гнёзда. Крепко добавляют из миномётов. Хорошо хоть сюда ещё не докатились…

Меня прижимает пулемёт на колокольне Покровской церкви. Пока дивизия переформировывалась в Ельце, я неплохо изучил город, его географию и историю, знаю, о чём говорю.

— Рукожопы хреновы! Куда ж вы, долбодятлы-то, смотрели?!

Пользуясь секундной передышкой и набивая в уцелевший диск последние патроны, я не удержался от брани в адрес нашего командования. Ну как? Ну как на хрен так, что находящиеся в городе части воюют порознь, не зная, где кто располагается, без поддержки соседа?! Почему с начала войны мы не можем наладить элементарную связь и боевое взаимодействие?! Мало нас били, ещё надо?!

654-й вроде как удерживал тюрьму Крепкие станы цитадели и множество её окон, плюс внешний обвод стен с колючей проволокой, позволили нашим создать там крепкий узел обороны; опираясь на него, они держали позиции севернее, на Орловском шоссе.

Но почему, мл. ть, город остался открытым со стороны женского монастыря и Чёрной слободы? Почему бойцы 143-й стрелковой стояли левее тюрьмы, заняв позиции у противотанкового рва рядом с кладбищем? Чего бы их не выдвинуть на другой фланг или хотя бы выставить нормальное боевое охранение?

Почему, в конце-то концов, когда с фрицами в районе больницы схватился истребительный батальон, нас не бросили на помощь? Много там могли навоевать молодняк и возрастные мужики с минимумом вооружения?

— Твою ж!

Отдача дерева от удара пулемётной очереди крепко меня встряхнула, последние патроны я выронил в снег. Приходится лихорадочно ворошить его, разыскивая ценный боеприпас.

1344. Если верить трофейным часам, я веду бой уже 6 часов. За это время немцы неплохо продвинулись. Если в районе стадиона и театра бойцы 654-го полка и 143-й стрелковой ещё держатся, то мы с Чёрной слободы непрерывно откатываемся — сильнее нас фрицы, крепче в уличном бою!

Патроны к трофейному пулемёту кончились, да и неудобно с ним отступать, болтающиеся ленты мешаются. Ещё одного бойца мне в помощники не дали, а Василию я свой ДП отдал. Так он, горячая голова, с немецким пулемётчиком в дуэль вступил, когда фрицы заняли колокольню Владимирского храма. Унесли моего товарища с наспех перебинтованной прострелянной шеей, выкарабкается или нет — не знаю…

У меня кончаются патроны. И другого выхода, как схватка практически один на один с пулемётным расчётом врага (которую мой второй номер уже проиграл), у меня нет.

Всё, характерный щелчок вставляемого в паз диска. Сейчас, сейчас…

Дышу глубоко, судорожно, тяну время перед неизбежным концом. Оно понятно — высунусь, а немец, падла, ждёт. И уйти не могу — хоть засел я рядом с кирпичным домом, только с другой его стороны улицу тоже немцы держат.

Наши назад уже откатились, я замешкался, остатки взвода прикрывая. А теперь уже всё…

Кровь стынет в жилах от понимания, что сейчас нужно будет встать и умереть. Про плен мыслей нет: «Лучше смерть, чем полон». Да и нельзя: немцы, может, и не пристрелят, если встану, подняв руки (что вряд ли!), так наши-то увидят. Слух пройдёт мгновенно, а добровольная сдача приравнивается к измене Родине. Родных за такое по головке не погладят.

Ну, давай уже, вставай. Перед смертью-то не надышишься…

Рядом что-то падает в снег, и ещё. По спине ровно льдом проводят: гранаты!

— Аникеев! Сейчас дым пойдёт, разом тикай!

Ого! Белик, взводный, не забыл меня! Закатили товарищи трофейные дымовые гранаты, сейчас под завесой можно и уйти!

Немцы поняли замысел противника, открыли плотный огонь по моей плошке дров. Дерево отдаёт в спину от каждой пули. Но ничего, а мы вот так, перекатиком, перекатиком, под прикрытие дома. Так. А теперь на полусогнутых — и вперёд!

…— Влад, родной, век не забуду!

Взводный весело скалится в ответ. Выручил старого боевого товарища из очередной передряги, чего б ему не улыбнуться.

Хотя сколько знаю нашего «физкультурника», он вечно улыбается, по ситуации и без. Не потому, что дурак, нет, а потому, что оптимист. Но лейтенант умеет расположить к себе своей открытостью и любовью к доброй шутке, девкам и бабам нравится.

По распределению из училища он попал в Энгельс, перед самой отправкой на фронт. В первые дни мы толком не успели познакомиться со взводным — стояла невообразимая суета. Своё прозвище он получил уже в эшелоне, когда заставил мающихся от безделья и ожидания бойцов отжиматься, приседать и выполнять приёмы борьбы «самбо», что изучал в пехотном училище. Не сказать, что мы были в восторге, за что и наградили взводного пренебрежительным прозвищем. Хотя, с другой стороны, спорт действительно отвлекал, а некоторые разученные приёмы мне даже пригодились в рукопашных.

Белик старался дистанцироваться от подчинённых, поставить себя над взводом, и до боёв у него это получалось. Но первые же схватки сроднили командира и бойцов. Особенно кода от взвода осталось 6 человек…

— Командир, нас сейчас сомнут, у меня два диска к ДП, один пустой. Сверху содят, гады… А от Собора улицы к низу идут, там мы у немцев всё время на прицеле будем. И 654-й они отрежут, погибнет полк!

— Умный, да?! Может, что предложишь?

И снова ухмыляется командир, да только измученно, измождённо. Что говорить, если от не до конца сформированного взвода осталось чуть более 30 человек, а враг неудержимо давит?

— Есть предложение, командир, есть. Только надо с комроты и, возможно, с комбатом согласовать.

Белик напряжённо смотрит на меня, улыбку с лица стёр.

— Ну?!


— Я про подземный ход, он ведь от Собора к Чёрной слободе идёт…

…Бой за Казинку закончился нашей победой, причём настоящей победой. Враг не просто отступил, сохраняя порядок и жёстко огрызаясь, как много раз до того; снова отличились зенитчики. Они уделали целых три тягача, тащивших полковые гаубицы; одну уничтожили вместе с машиной. Также под раздачу попали две автомашины с пехотой; очереди 37-мм осколочных снарядов превратили людей в жуткий фарш, куски тел валялись вокруг в радиусе 30 метров. Этот удар наших артиллеристов заставил немцев если не в панике бежать, то ретироваться со всей возможной поспешностью.

После боя полк всем составом вывели в город. Немцы уже вели обстрел Ельца (бессистемный, но всё же), администрация контроль над гражданскими службами утратила. Да и была ли она на месте? По крайней мере, большинство защитников порядка в это время находилось уже в партизанском отряде.

Так вот, люди, несмотря на вой снарядов и грохот взрывов, начали мародёрствовать. Расстрельное дело, если посмотреть с одной стороны, а с другой…

Женщины, дети, старики — они выносили из магазинов всё, что можно было унести, что ещё вчера не было возможности купить. Кто-то нёс посуду, кто-то одежду, даже швейные машинки и какие-то картины… Хотя гораздо чаще — продукты питания и предметы первой необходимости: соль, спички, мыло, пуговицы, нитки с иголками, керосиновые фонари, топливо. Никто не верил, что мы удержим немца, хотя удачный бой приободрил бойцов. Да и свыклись мы с Ельцом за практически месяц, проведённый в городе. Ребята в коротких увольнениях знакомились с местными девушками и молодыми женщинами, крутили короткие романы и даже серьёзно влюблялись. Пополнение же набиралось из местных, и мужики готовились драться за родной дом до конца.

Но немец пёр неудержимо. Бои шли уже на окраинах, противник занял станции Бабарыкино и Телегино, Александровку. И хотя радио, почта и узел связи работали, хотя функционировала электростанция, люди почувствовали бесконтрольность со стороны гражданской и военной администрации, а это могло означать лишь одно — город не удержат.

Магазины грабили на наших глазах. Но бойцы, понимая, что при немцах гражданским будет крайне тяжело достать хоть что-то, не вмешивались. Не стрелять же по своим, зачастую знакомым людям? Уж лучше им достанется добро, чем врагу.

Многие магазины, в том числе ГУМ, находились на центральной улице — торговой. Я смотрел, как люди разбивают двери и окна, как распихивают друг друга, пытаясь забрать что-то дорогое, как роняют награбленное, не в силах унести всё, что схватили в жадности своей… Было горько смотреть на падение достоинства, наблюдать, как страх и безнаказанность позволяют выползти наружу самой грязи, самым худшим человеческим качествам.

— Мама! Мама!! Мам…

Пронзительный детский крик привлёк моё внимание. Рядом с продуктовым магазином стояла маленькая девочка, укутанная в детскую шубку. В её глазах стояли слёзы; ребёнок отчаянно звал куда-то пропавшую мать.

Меня словно громом поразило, так стало жалко маленького, беспомощного ребёнка. Кроме того, девочка была очень похожа на мою племянницу. Вроде и черты лица те же, и взгляд родной, и даже кричит знакомо. На секунду мне подумалось, что брат почему-то оказался в Ельце. Искал меня?

Нет. К девочке подлетела женщина. Мама? Она подняла на меня глаза, и я понял: нет, не мама. И не женщина, а молоденькая и очень красивая девушка. Наверное, сестра.

Худенькая, белого цвета кожи, с иссиня-чёрными волнистыми волосами, с правильными чертами лица и полными нежно-розовыми губками. Но что больше всего кольнуло моё сердце, так это огромные, светло-карие, невероятно тёплые глаза; посмотрела на меня — и будто солнышко ясное пригрело. Впервые я такие глаза видел.

Мы случайно скрестили взгляды, и девушка не отводила свой секунд десять — значит, я ей тоже глянулся! Уже было собрался шаг навстречу сделать, да ребёнок ещё пуще заплакал, она его подхватила и унесла. А я столбом стоял, вслед смотрел. Проводить бы, так ведь на посту…

— Эх, гарна дивчина, хлопец! Да больно тощая. Но немцу, я слыхал, тощие нравятся, как пить дать, снасилуют.

Бешеная ярость ударила в голову. Я схватил за грудки гадко лыбящегося хохла-сержанта, что выслуживался перед своим взводным и старшиной, планируя занять должность его помощника. Он никогда не лез в бою вперёд и уцелел в Смоленских боях не благодаря мужеству и воинской удаче, а лишь постоянно держась в хвосте.

— Ты, мррразь!!! Ничего святого нет, да? У тебя на родине немец бесчинствует, так ты теперь и здесь драпать хочешь? Нет уж, дудки, не пройдёт! Сегодня же ротному доложу, что панические слухи распускаешь!

Хохол, достаточно крупный, чтобы вырваться, зло бросил в ответ:

— Херой! Только и могёшь перед ротным на цирлах выступать! Ну и беги, стукай!

— Я не стукаю, я тебя, мразь трусливая, предупреждаю: ещё раз увижу тебя в хвосте, лично грохну, хоть ты и не из моего взвода!

— Ой-ой-ой, напужал! Пужалка у тебя не выросла!

Васька вцепился мне в руку:

— Пойдём Гриша, пойдём. Не цепляйся ты с ним, говно не трогают, оно и не воняет. Я эту девушку знаю, её Лерой зовут. Живёт в Засосне. Хочешь, потом познакомлю?

Отойдя в сторону, ответил:

— Хочу, брат, хочу! Да только видишь, не до знакомств сейчас, немец уже припёр. Эх, хоть бы день назад её встретить!

Второй номер внимательно и серьёзно посмотрел мне в глаза:

— Что думаешь, Гриш, оставим город?

Больно мне тогда было сказать правду боевому товарищу:

— Если приказ будет, оставим. Мы военнослужащие, подчиняемся приказам. Скорее всего, командование поостережётся, что город могут в кольцо взять, сам знаешь, фланги у нас слабые. Ведь вся дивизия тогда в ловушке окажется.

Но Василий, качнув головой, ответил:

— А я думаю, что мы воины. И должны землю свою защищать, родных и любимых. Видел плакат: «Родина-мать зовёт»? Моя Родина — здесь. Как же я могу отступить?

— Не глупи. Приказ есть приказ, не выполнить его нельзя.

— Кто-то должен будет прикрывать отход подразделений. Попрошусь в добровольцы, останусь здесь. Покуда жив — враг в моём городе править не станет.

Эх, зря я тогда был с ним столь откровенен. В яростной схватке с вражеским пулемётчиком Василий словно искал свою смерть…

На площади громыхнул разорвавшийся снаряд. Из гаубиц лупят, твари, не иначе. С неприятным звоном посыпались уцелевшие стёкла на витринах магазинов.

— Все в бомбоубежище, бегом!

Город изрыт противоснарядными щелями, а в глубоких подвалах каменных зданий и церквей устроены бомбоубежища. Одно из них располагалось буквально в 20 метрах от нашего поста.