На последнем рубеже

Анька после выволочки госпитального начальства сидит на топчане ни живая, ни мёртвая, словно окаменела. В палату идти боится — стыд берёт, из школы вообще выходить боится — там родные Краснорядцева бучу подняли, перед всем селом шалавой охаяли. Многие сельчане верят.

Что самое хреновое, Краснорядцеву домой попасть, где его на радостях и напоили до беспамятства, помогла-то как раз она. Анька же его и обратно пустила и даже позволила с собой в закутке посидеть, думала, чуть-чуть поговорит и спать уложит. А тут он сам стал силой её укладывать…

— Ань.

Молчание.

— Ааа-ань…

Ни звука.

— Ань!!!

— Ну что тебе…

Девушка отвечает надломленным, треснутым голосом. Но хотя бы отвечает.

— Слезами делу не поможешь. Ну правда…

— Ты не понимаешь. Меня опозорили перед всеми. В палате мужики теперь во мне дыру прожгут, а дома мне и вовсе показываться страшно.

— Да чего тебе бояться?!

Девушка аж подскочила на топчане. Её пронзительный взгляд, наполненный яростью, болью, отчаянием, стыдом, заставил меня отшатнуться.

— Ты не понимаешь?! Из-за меня погибнет человек, наш с тобой сосед, не забыл? Краснорядцевы ни мне, ни моей семье этого не простят. Ах, да… Ещё я теперь для всех — кстати, благодаря тебе да Сашке-болтуну, — я теперь для всех и навсегда останусь шалавой! Слышишь?! Кто меня теперь-то замуж возьмёт, порченую?!

— Ну вообще-то тебя с Беловым спать никто не заставлял. Хотела быть девушкой до замужества, так чего ж дал…

Бац! Хлёсткая пощёчина отбросила мою голову в сторону. Но прежде чем красная от ярости и обиды девка ударила меня ещё раз (или убежала, уж не знаю, что она там хотела сделать), я грубо схватил её за волосы и крепко прижал к себе, впившись в губы яростным, страстным поцелуем. Девчонка с силой упёрлась руками мне в грудь, но сумела лишь чуть-чуть отстраниться; прежде чем она хоть что-то сумела произнести, я успел выговорить:

— Я тебя в жёны возьму, слышишь, Я!

И пока Анька ошарашенно на меня уставилась, я скороговоркой, севшим от волнения и страсти голосом продолжил:

— Жить без тебя не могу, понимаешь?! Любила Сашку, отдалась ему по любви — твой грех, но я его прощаю, прямо сейчас, слышишь?! Только моей будь — отныне и навсегда! СОГЛАСНА?!

Аня всё также ошарашенно, даже испуганно на меня смотрит. Не в силах ждать ответа, я вновь привлекаю её к себе, коснувшись губ уже более нежно. И с радостью почувствовал, что девушка робко мне отвечает.

…Где-то за пару часов до объяснения, во время перевязки, со мной заговорил лейтенант, лежащий тут же, в госпитале, — он интересовался происшествием. Несмотря на то, что командир был мне не знаком, я быстро разоткровенничался и вкратце рассказал свою историю. На что лейтенант Белик просто предложил не теряться, а раз люблю, взять девку в жёны.

— Да кто ж нас теперь поженит, чай, война?!

— Эх, молодёжь! Так на войне женить имеют право командиры подразделений, в данном случае начальник госпиталя.

— Ты согласна…

— Ты правда меня любишь?

Смотрю в полные надежды и страха очи. Любимые очи на свете…

— Больше жизни…

Мгновение Аня недоверчиво смотрит на меня, словно что-то ищет. А через мгновение девушка сама доверчиво ко мне прижалась, сама коснулась своими нежными, полными устами моих губ…

— А с Краснорядцевым сделаем так: он не пытался тебя изнасиловать, а только полез целоваться, а не сильничать. Ты не захотела, начала сопротивляться — а я услышал, увидел и понял ситуацию неверно. В палате я с мужиками поговорю, мои слова подтвердят. Наши слова.

— Но ведь до этого мы говорили…

— Да неважно, что мы говорили до этого. Руководство госпиталя пойдёт нам навстречу, им такой эпизод тоже не особенно нужен. Главное, что при таком раскладе нас наверняка поженят, чтобы поставить жирную точку и не продолжать последующих разбирательств. Вроде как парень не знал ситуации, попробовал поцеловать, жених не понял, вот и понеслось… И мне ничего не будет, и его отпустят, и дома успокоятся. А Краснорядцев — Бог ему судья, коли выживет, вернётся, поговорим по-мужски. Думаю, он сам не рад, что учудил… Так что, замуж за меня согласна?

— Согласна…





Глава 6




6 мая 1945 года, г. Елец.






Капитан запаса Владислав Велик.




Мой боевой путь закончился в донских степях на подступах к Сталинграду, на какой-то неизвестной мне безымянной высоте, значащейся лишь в штабных картах набором цифр. Местные, правда, говорили что-то про «лысую гору», скифский или сарматский курган… Вот он и стал для меня местом последней схватки.

Крепко потрёпанный в последних боях полк практически перестал быть боевой единицей. Мне, как временно исполняющему обязанности командира первого батальона, передали оставшихся в строю боеспособных бойцов, порядка двухсот человек, и все средства усиления: два станковых «максима», несколько расчётов бронебойщиков и чудом уцелевшую «сокрокапятку», командир которой, бледный от усталости лейтенант, проклинал своё решение вытащить-таки единственное уцелевшее в боях орудие.

Раненый осколком в плечо майор, мой бывший командир и так же временно исполняющий обязанности командира полка, крепко пожал мне руку — словно прощаясь, пожелал удачи и двинулся с уцелевшей полковой колонной, выводить раненых. Мне же оставалось закрепиться на безымянной высоте и ждать собственной гибели… И молиться — наверное, от безысходности.

Да, именно в тот день я начал сознательно молиться Господу, прося прощения за все свои бесчисленные грехи и моля уберечь Сашу с сыном, Никитой…

Поразмыслив, я оставил на высоте только часть бойцов, лучших стрелков и половину имеющихся в моём распоряжении расчётов с ручными пулемётами. Курган располагался рядом с дорогой; чуть позади его справа в низине я замаскировал «сорокапятку», а напротив неё, через дорогу — два из пяти расчётов противотанковых ружей. Высокая, неубранная рожь хорошо скрыла как пушку, так и окопавшихся бронебойщиков. Слева же от кургана я расположил оставшиеся расчёты бронебойщиков, оба «максима». В километре выше по дороге спрятался взвод бойцов с двумя «Дегтяревыми»; второй взвод я разбил поотделенно для прикрытия каждой из засад.

Рассредоточив людей в засаде таким образом, что как двигающиеся по дороге немецкие колонны, так и атакующие курган фрицы при любом раскладе получат фланговый удар, я несколько успокоился и отбросил в сторону мысли о скорой смерти. Надеюсь, что занятые делом бойцы, спешно окапывающиеся в высушенном жарким солнцем чернозёме, разделяли в тот момент мой боевой настрой.

…Вначале в засаду попала группа мотоциклистов-разведчиков; по ним крепко врезал головной взвод. Из пяти экипажей вырвался лишь один — немцы не должны были заранее знать о нашей позиции на кургане (хотя наверняка её угадали). Так или иначе, но спустя минут сорок после первой схватки на горизонте показалась сильная кампфгруппа из четырёх танков, стольких же бронетранспортёров с экипажами и лёгкими пушками на прицепах двух пулемётных бронеавтомобилей.

Группа развернулась где-то в километре от места первого боя и, соответственно, в двух от кургана. Видимость с высоты была — дух захватывает! — и я во всех подробностях наблюдал за разворачиванием противника.

Вот вражеские орудийные расчёты изготовились к бою, вот танки неторопливо двинулись вперёд, по полю, пустив по дороге броневики. Не обнаружив нашего присутствия на позиции первого взвода (что я временно отвёл в резерв), немцы так же неторопливо продолжили движение вперёд.

Хвалёная цейсовская оптика позволила врагу рассмотреть следы нашего присутствия на высоте задолго до того, как группа оказалась в пределах нашей эффективной стрельбы. Что же, развернув батарею и дав несколько залпов из лёгких противотанковых пушек (что, впрочем, не нанесли нам практически никакого урона благодаря глубоким уже окопам и маленькому калибру орудий), фрицы пустили вперёд пехоту при поддержке бронетранспортёров и одного танка, сильной «четвёрки». Вот это уже была атака, на которую никак нельзя не среагировать.

По моей команде огонь открыли лишь стрелки. Не так и много было у меня бойцов, которых, к тому же, прижимали плотным огнём экипажи бронетранспортёров, расчёты ручных пулемётов и цельный танк, но их пусть и редкий, но в целом меткий огонь одного за одним выбивал фрицевских мотопехотинцев. Последние, неся чувствительные потери, начали отставать, замедлили своё продвижение БТР Гансов.

Но экипаж самого сильного на тот момент немецкого танка нетерпеливо вырвался вперёд, стремясь в одиночку подойти к окопам и методично их зачистить. Такое было вполне возможно — двух пулемётов и мощного трёхдюймового орудия фрицам хватило бы, чтобы, не доехав до траншей с сотню метров, на безопасном для себя расстоянии обложить нас таким огнём, что и головы не поднять. Подтянувшаяся пехота без труда забросала бы уцелевших гранатами и довершила бы разгром.

Но именно на этот случай я и держал свои «козыри» в рукаве. Подошедший на пистолетную для «сорокапятки» дистанцию панцер тут же получил бронебойную болванку в ходовую. И прежде, чем на расчёте единственного моего орудия сосредоточили огонь оставшиеся танки и батарея фрицев, отчаянные артиллеристы закатили в борт неподвижного панцера ещё три болванки, сумев-таки его зажечь.

Увы, единственное моё противотанковое орудие не могло изменить ход боя, а героический расчёт сложил свои головы в бою — тогда, под ураганным обстрелом и после, в самоубийственных попытках подорвать гранатами оставшуюся бронетехнику…

Но удар основных сил врага был ещё впереди. Два танка двинулись вперёд, к застывшим перед пологим склоном высоты бронетранспортёрам и мотопехоте, а броневики и оставшаяся «тройка» (все три уцелевшие панцеры были представлены именно «тройками») стали обтекать нас слева, приближаясь к уничтоженной «сорокапятке». Оценив ситуацию, я отправил связного к резерву. В голове рождался интересный план…

Тем временем лёгкие броневики вырвались вперёд. Они уже практически поравнялись с позицией расчёта «сорокапятки»; что-то разглядев в сгоревшей траве, оба экипажа открыли пулемётный огонь.

Как позже оказалось, они разглядели уцелевших артиллеристов, спасшихся во время обстрела в специальной орудийной щели. Смелые пушкари прятались в траве со связками гранат, но ударившие очереди выкосили одного за другим практически всех членов расчёта.

Но по подставившим корму броневикам ударили бронебойщики. Тонкая броня бронеавтомобилей защищает лишь от винтовочных патронов; расчёты противотанковых ружей подожгли одну машину и что-то повредили в ходовой части второй. Немецкий экипаж отчаянно отстреливался из пулемёта, но броневик с тыла добил уцелевший артиллерист, подорвав его противотанковой связкой. Увы, осколки собственной связки добили и смелого бойца…

«Тройка» же благоразумно не высовывалась вперёд; видя гибель незадачливых камрадов, танкисты хладнокровно открыли точный пушечный огонь по бронебойщикам, в считанные секунды уничтожив оба расчёта.

В это же время основные силы врага начали общий штурм кургана. Вперёд снова вышли танки; когда они поравнялись с позицией второй засады бронебойщиков, я подал сигнал условным цветом ракеты (красным). Огонь открыли и все три расчёта, и оба станкача, выкашивая фланкирующим огнём наступающую немецкую мотопехоту.

Расчёты противотанковых ружей, заранее проинструктированные, ударили по ходовой, вскоре обездвижив танк; однако на этот раз добить врага они просто не успели. Панцер открыл по вспышкам ружей и характерным пылевым облачкам столь сумасшедший огонь из пулемётов и пушки, что вскоре заткнул расчёты, целиком уничтожив один из них. Несколько секунд спустя под огнём танка замолчали и «максимы».

Тем не менее, безвозвратно потеряв один танк и оба броневика, лишившись больше половины десантных экипажей убитыми и ранеными, фрицы остановили наступление. Они ещё имели несколько единиц бронетехники в строю, ещё могли ворваться на высоту и раздавить нас прямо в траншеях гусеницами танков и бронетранспортёров. В то же время они могли потерять последние боевые машины, сожжённые гранатами и «коктейлями Молотова» (собственно говоря, это фрицев и ожидало).

Но исход боя решил удар уцелевшего взвода, что я вывел в резерв. Обойдя высоту справа по широкой дуге, бойцы атаковали с тыла немецкую батарею. Немецкие пушкари пропустили атаку и потеряли половину расчётов, даже не успев толком разобраться в происходящем. Остальные уже не сумели развернуть орудий и залегли за пушками, укрывшись за станинами и броневыми щитами.

Несмотря на то, что дрались фрицы мужественно и умело, мои бойцы наверняка добили бы уполовиненную батарею. Однако на помощь своим спешила от дороги «тройка», взял на буксир подбитого собрата атаковавший высоту танк. За ним последовали и бронетранспортёры.

Это была победа! Противник, конечно, уступал нам в численности личного состава, но многократно превосходил в средствах усиления. И всё же отступили именно немцы.

К сожалению, удача на войне изменчива. В те жаркие летние дни 1942 года мы были ещё слишком слабы, чтобы остановить наступление врага. Если на поле боя, грамотно всё рассчитав, я обратил вспять кампфгруппу, сил которой в 41-м было достаточно для прорыва фронта, то с воздуха от налетевших «мессеров» мне было уже нечем защищаться.

Ну практически нечем. Несколько ручных пулемётов, направленных в небо, — вот и вся защита. Тем не менее расчёты ручников спасли остатки батальона от полного уничтожения, сбивая немецкие самолёты с выбранного курса, заставляя сбрасывать бомбы не прицельно. Однако ударившая в нескольких метрах рядом лёгкая «полусотка» всё же крепко меня уделала…

Ранение было сложным, осколки добрались практически до лёгких. Бойцы вытащили меня на руках, но несколько недель я находился между жизнью и смертью из-за сильного воспаления.

Тем не менее я выжил, благодаря самоотверженности медиков да Сашиным молитвам; хотя теперь я всё же склонен назвать всё это Божьей волей и именно Господа благодарить о спасении.

После полной демобилизации я вернулся в Елец. Капитан с орденом Красной Звезды за последнее дело, медалями «За оборону Москвы» и «За боевые заслуги». Последнюю носили в штабах все писари и даже ппж — походно-полевые жёны из числа связисток, телефонисток и медперсонала. Что же, их тоже можно понять, смерть и тяжелейшие травмы, что неминуемо калечат людей, не щадят на войне ни мужчин, ни женщин. И если кто-то решился сохранить свою жизнь платой известным женским местом… Что же, не мне быть им судьёй. Ведь это именно наша вина, бойцов и командиров 41-го, что нашим женщинам пришлось воевать. Причём если ппж грели постели больших и малых командиров, то что можно сказать о девушках-снайперах, «ночных ведьмах» — пилотах лёгких бомбардировщиков, тех же рядовых связистках, что восстанавливали связь под сильнейшим вражеским огнём — и гибли, гибли… Другое дело, что медаль «За боевые заслуги» среди бойцов нередко именуется «за половые услуги».

Ну да ладно. Я был жив, я вернулся домой к любимой женщине и ребёнку с целыми конечностями и смог устроиться работать военпредом на табачный завод, дожив таким образом до Победы. Чем плохо?

…Какое-то время мы переписывались с ребятами, познакомившимися и сдружившимися со мной в эвакуационном госпитале в Тербунах.

Ванька Кобзев, танкист, погиб весной 1942-го во время обернувшегося катастрофой наступления под Харьковом. Пересевший на «тридцатьчетвёрку» старший лейтенант участвовал в боях, неплохо себя проявил; его судьбу решил случай.