На последнем рубеже

Проклятье…

Пытаюсь разомкнуть горло; из него доносится сухой хрип. Так ничего и не сказав, я продолжаю молчать, не в силах встать с койки и взять чайник с кипячёной водой, сделать всего пару-тройку таких желанных сейчас глотков живительной влаги…

А всё потому, что сейчас дежурит она. Моя Аня.

Ну как моя. По крайней мере сама девушка имеет на этот счёт своё мнение, хотя и догадывается (да что уж там, наверняка знает), что дышу я к ней не совсем ровно (а скорее, совсем неровно!). Но Анька горюет по своему Белову; что поделать, у девчонки действительно горе, как никак, потеряла любимого человека.

А тут ещё моя выходка.

M-да. А ведь попав в госпиталь, считай, к себе домой, я был невероятно счастлив. Всё-таки родные места, родные люди… Меня тут же навестили родители, принесли корзину деревенской снеди: парное ещё молоко в бутыли, тёплый, свежеиспечённый ржаной хлеб в капустных листах, сало, варёные яйца, картошку. Уходя, мать обещала запечь гуся — а мне и кусок в горло не лез, только молока и попил с хлебом. Все остальные вкусности без сожаления скормил ребятам — воевали-то, считай, вместе, а родных в Тербунах ни у кого, практически, нет. Так что пускай радуются домашнему…

Другое дело, что Аня служит в госпитале. То, что она пошла в медсёстры, стало для меня, конечно, шоком. Впрочем, присутствие желанной девушки, что неизменно является ко мне по ночам, не могло меня не обрадовать и не взволновать.

Но ведь госпиталь будет находиться в прифронтовой зоне всю войну, отбросим мы немца от Ельца и из Тербунского района или нет — уже не важно. Аня всегда будет находится в смертельной опасности: госпитали без всякого зазрения совести бомбят фашистские летуны, их уничтожают моторизованные немецкие части при прорывах… Наслышан я ужасов, как добивали раненых, что делали с медицинским персоналом, в том числе с молодыми медсёстрами…

Ну а кроме того, я никак не могу с ней объясниться. Её любимый погиб у меня на глазах, и я совершенно не представлял, как смогу об этом рассказать. Решил, что пока она не знает, у меня появится крохотный шанс разбудить в девушке хоть какие-то чувства.

Дурак… Всё она уже знала. Причём и за гибель возлюбленного, и за то, каким образом я спровоцировал его на рассказ о совершенном с ней грехе. Только виду не подавала. Приветливая была со мной, даже очень, ласковая. Когда она помогала менять мне повязку, её нежные, тёплые пальцы словно гладили мою кожу.

Вот я и не удержался, когда девушка поправляла мне подушку. Поцеловал руку. А Анька, внезапно изменившись в лице, с силой ударила меня по щеке.

— Кобель!

Сколько же презрения было в её голосе! Уже после пришедший проведать меня младший брат рассказал, что мои разговоры в кругу земляков в дивизии дошли до села. Анькины родители узнали, что девушка потеряла невинность; поднялся большой скандал, отец Ани ходил к Беловым. Однако последние отмахнулись от обвинений, дескать, молодые сами всё решат. Придёт Сашка, разберутся. А вам, уважаемые, нечего ни кулаками махать, ни обвинения бросать, раз дочь не уберегли, — надо было девку правильно воспитывать!

Вообще, аргумент. И что Анькин отец хотел от Беловых, чтобы сына из армии вернули да поженили? Смешно. Нет его уже, Царствие Сашке Небесное… Хотя и родителей девушки можно понять — девушка согрешила до брака, позор. Конечно, на деле подобное происходило нередко, но грехи молодых влюблённых покрывала свадьба. Вроде как и согрешили, но ведь жених и невеста! А тут ситуация другая. Теперь просто так Аньку замуж могут и не взять.

Я возьму! И слушать никого не буду, люба она мне!

Эх, вот только согласится ли? И как предложение делать — завтра же убить могут!

Моё внимание привлекли какой-то шорох и возня в конце палаты, где в маленьком закутке отгорожена кушетка для дежурной медсестры. Мгновенно напрягшись, я стал вслушиваться и практически сразу же услышал приглушённый всхлип.

Не до конца понимая, что там происходит, рывком встаю с кровати и, сильно хромая, иду к закутку. И откуда только силы взялись! В голове промелькнула мысль поднять палату, но тут же ушла — я же не знаю, что и как там происходит. Может, девчонка просто бьётся в истерике и пытается сдержать плач по Сашке?!

Кровь стучит в висках, разбегается по жилам, горяча тело. Уже сердцем понимая, что нехорошая возня связана не с бабской истерикой, я рывком срываю полог.

— Ах ты ж, выродок!

Развернувшийся ко мне боец из нашего, Тербунского, пополнения, красный как рак от напряжения, дышит на меня сильнейшим сивушным перегаром. Его тоже ранили, только пуля, считай, царапнула кожу на рёбрах да сломала кость. Такое лечится в санбатах, но, как и у меня, у Серёги Краснорядцева (мразь!!!) началось сильное воспаление. Оказался в госпитале.

Но сейчас, судя по всему, ему стало гораздо лучше, раз этот подонок сумел одной рукой придушить Аньку, а другую запустил под юбку бешено сопротивляющейся девушке.

— Витюх, ты чё? Давай вместе, подержишь, вдвоём её… Чай не целка, чего сопротивляется?!

Тяжеленный удар в скулу отбрасывает выродка к стене.

— МРАЗЬ!!!

Бросаюсь на Краснорядцева, ища пальцами горло. Ну, ублюдок, сейчас я тебя проучу!

Однако дурной от выпитого Серёга, здоровенный на самом деле лось, легко отрывает мои руки от шеи и с силой толкает от себя. Раненая нога не держит, и я падаю на спину.

— Отставить!

Словесная перепалка и короткая стычка не остались незамеченными; проснулись многие бойцы. Кто-то включил свет. Красная от стыда Анька выскочила в коридор, но бойцы уже успели увидеть следы пальцев на шее девушки.

— Ах ты ж урод!

— Мразь!

— Выродок!

В ошарашенного происходящим Краснорядцева летят тапки, деревянный костыль; кто-то бросает стеклянную бутылку, что со смачным шлепком и последующим звоном разбивается о его лоб. Последнего неудачливый насильник не выдерживает и теряет сознание, безвольной кучей распластавшись на койке.

— Да, мужики, это залёт…



9-е декабря 1941 г.

Средняя школа села Тербуны.


Временное расположение передвижного армейского госпиталя.





Лейтенант Владислав Велик.


…Слава Богу, наши освободили Елец. Мне полюбился этот город за время формирования дивизии; в Ельце я встретил свою любовь. И теперь, когда в городе больше нет немцев, на сердце стало как-то светлее…

Сосед, тоже лейтенант, Игорь Дюков, предложил закурить.

— Спасибо, но нет. В училище бросил.

Товарищ по несчастью невесело усмехнулся и потёр лоб перебинтованной рукой. Последняя, видимо, отозвалась болью, послышалась недовольное ворчание.

— Что так, товарищ лейтенант, вам взводный запрещал?

С подковыркой сказал, но без зла, со смехом.

— Никак нет, товарищ лейтенант! — возвращаю улыбку. — Взводный мог, конечно, в качестве профилактики отбить перекуры за неуспеваемость в учёбе или какие другие проступки, но реально я бросил, когда начал тренироваться в секции самбо. Тренер не приветствовал, вот я и…

— Ясно. Спортсмен, значит. Ну, это хорошо.

Игорь сладко так, с хрустом потянулся на больничной койке, словно довольный кот. Ну а что, в госпитале хоть и не та кормёжка, зато пули не свистят, в атаку не ходить. Опять же, тепло, сухо, спать можно вволю.

— Слышал про Ляшкову Варвару?

— Нет. А кто такая?

— Вот она, польза курения! На перекурах, между прочем, можно много полезного узнать!

— Мне бы до курилки ещё дойти, с моей-то ногой. Сегодня еле глаза открыл; пока вчера раны чистили, думал, кончусь. Так что хорош ёрничать, рассказывай.

— Ну если не ёрничать… Короче. В последний раз к нам с танкистом на перекуре присоединился политрук. Возбуждённый весь, говорит: есть что рассказать на политзанятиях, есть! Не оскудела ещё земля русская героическими личностями! А дальше весь аж от возбуждения трясётся, вкратце рассказал две истории.

— И что за истории?

— Одна про елецкую обывательницу, казалось бы, совсем простую женщину, учительницу. Ляшкова Варвара Фёдоровна. Так вот, когда наши 4-го отступали из города, из госпиталя не смогли эвакуировать тяжелораненых. Вот просто не смогли, не знали, наверное, что город оставим…

В ответ на слова товарища в груди зарождается волна душащего гнева. Как же планировался отход основных сил дивизии из города, если в городе взорвали, ВЗОРВАЛИ, а не вывезли склады с боеприпасами, а в госпитале БРОСИЛИ тяжелораненых бойцов?! Полководцы, япона дивизия…

— Всего набралось 33 человека. Так учительница спрятала их, укрывала, потом перепрятывала, когда её кто-то из своих сдал. Ей помогали ученики, школьники. Женщина за ночь от ужаса поседела. Ты же знаешь, что немцы делают с теми, кто укрывал раненых?

— Знаю, конечно, наслышан. Расстреливают.

— И не только. Здесь, под Ельцом, людей ещё и вешали, и даже сжигали.

— Твою ж!!!

— Вот и вот. Представь себе, что учительница пережила.

История пробрала. Действительно, героическая женщина, правильная.

— Ну, теперь её наградят наверняка. Может, и ещё как отметят, продуктами, например.

Дюков поморщился:

— Было бы хорошо, в тылу нужда крепкая. Хоть бы ящик тушёнки — и зиму наверняка продержишься.

— Ну, может, и не наверняка, смотря какая семья. Первая история сильная, правильные люди в Ельце живут, и молодёжь правильно воспитывают. А вторая?

— А вторая как раз о молодёжи. В боях за город принимали участие школьники, подростки.

— Своими глазами видел. Ребята молодцы, связь резали фрицам, пулемётные гнёзда разведывали…

— Ну, правильно. Слушай дальше. Один такой парень, зовут Алёшей Сотниковым, устроил немцам целое побоище. Обнаружил пулемётный расчёт и вместо того, чтобы просто указать его положение, лично подорвал гранатой.

— Ого! Кстати, меня ведь молодые ребята спасли, ельчане, бойцы из партизанского отряда; так же пулемёт гранатой заткнули — тот, что меня уделал. А вообще, сильно-то для молодёжи! У меня во взводе не все бойцы гранатами владеют, а тут школьники…

— Ну, предположим, у тебя во взводе не все бойцы владеют эргэдэшками. А у мальчишки небось трофейная была или местная самоделка. У тех запал попроще. Так ведь самое главное, парень на достигнутом не остановился! Взял винтарь и трёх фрицев ухлопал!

Тут уж я недоверчиво присвистнул. Метко стреляют и валят врагов налево и направо только герои второсортных романов. Как правило, на деле меткая стрельба — это результат избранных бойцов, что буквально сливаются со своим оружием за время боёв либо имеют природный талант. Уж слишком в этом деле много тонкостей: упреждение на движение противника, поправки на расстояние, на силу ветра. Огромное значение имеет пристрелка ствола — из незнакомого можно и не попасть, даже если правильно целиться: пуля уйдёт или вправо, или влево, или вниз… Да и потом, просто точно целиться, заняв при этом правильную позу, открывая огонь на выдохе, — это также умеет далеко не каждый боец. А тут вдруг школьник…