На последнем рубеже

Немцы открывают огонь метров с 600. Несмотря на мощную артподготовку, в нашу сторону начинают содить аж 4 пулемёта. Этого достаточно, чтобы вся рота разом залегла в снег.

— Твою ж…

Горькая усмешка тронула мои губы. Атака захлёбывается, не успев даже толком начаться. Эти 600 метров под пулемётным огнём мы так просто не осилим. Вперёд особо не продвинешься, да и назад проклятые фрицы крепко проводят!

Воздух пронзает мерзкий, ненавистный свист падающих мин. Цепочка разрывов легла чуть впереди бойцов, подняв в воздух тучу снежной пыли вперемешку с осколками. Вообще-то зимой миномёты работают не столь эффективно, часть осколков вязнет в снегу или уходит вверх. Но молодняк вряд ли понимает преимущество своего положения.

Ротный вновь пытается поднять бойцов в атаку. Ему старается помочь политрук, но падает, держась за прострелянное плечо. Гансы реагируют быстро.

— Молодцев, Копытин, Синегубов, заткните на хрен пулемёт по центру! Остальные — прицельный огонь по ближнему!

Отдав команду лучшим стрелкам, остро жалею, что у меня в руках немецкий автомат, а не родная трёхлинейка. Я неплохо освоил винтовку в училище и стреляю довольно метко, в отличие от большинства своих бойцов. А из трофейного пистолета-пулемёта с такой дистанции огонь открывать — только людей смешить, у него эффективная дальность стрельбы метров 75 в лучшем случае. Но зато в ближнем бою вещь полезная…

Беспорядочный и неточный огонь моих воинов, увы, не может запросто заткнуть вражеского пулемётчика. Зато активность взвода привлекает пристальное внимание противника; пулемётные трассы сразу двух расчётов скрещиваются на нашей позиции. Крики боли извещают меня о первых раненых и, возможно, убитых.

— Твою ж!

Неожиданно земля вздрагивает от удара, а на позициях врага встаёт цепочка разрывов, поднимающих в воздух столбы снега, земли и кое-где исковерканные вражеские тела (или куски тел). Неожиданно — потому что редко когда наши атаки поддерживает полевая артиллерия, тем более после артподготовки. Прям рог изобилия какой-то!

Пройдясь по передовым позициям, пушкари переносят огонь куда-то вперёд. Замолкают миномёты, притихли пулемётчики… Лучшего времени, чтобы поднять роту, и не придумаешь.

— В АТАКУ! ВПЕРЁД!! НЕ ОТСТАВАТЬ!!!

400 метров… 300… 250… Лёгкие уже горят от нехватки воздуха; судорожно ловлю кислород раскрытым ртом, задыхаюсь — но бегу. Сейчас самое важное — добежать до противника, пока он не очухался.

200 метров. Среди перепаханных снарядами снега и земли привстаёт один немец, потом ещё один, и ещё. Миг спустя пулемётная очередь врезается в середину моего взвода, свалив двух человек.

— МРАЗИ!!!

Забыв о слабых сторонах своего оружия, высаживаю на бегу полрожка. Как и следовало ожидать, без особого результата; впрочем, прицел немцам я всё-таки сбил.

Умные, гады! Дождались, когда подберёмся вплотную, чтобы наша артиллерия уже не смогла ударить, тут-то и открыли огонь…

С разбега падаю в снег. Очередь прошла совсем рядом, чудом не зацепив. До противника остаётся метров 170.

Бешено озираюсь по сторонам. Своих — никого!

— Ах вы ж, заразы!

Мои бойцы залегли раньше, метрах в двадцати позади. И сейчас фрицевский расчёт преспокойненько выбьет ближнюю цель, словно на учениях…

— Взвод! По пулемёту — прицельный огонь!!!

Из-за спины по противнику уже бьют первые выстрелы. Не иначе как из-за них вражеская очередь проходит буквально в 15 сантиметрах справа, меня всё же не зацепив.

Попробовать поменять позицию перекатом… Но приподняться хоть на чуть-чуть мне не хватает духа. Очередь поднимает фонтан снега буквально перед носом, но покинуть уже утоптанную собственным телом ямку я не решаюсь. Как не решаюсь открыть и ответный огонь: бесполезный на такой дистанции автомат лишь поможет врагу взять точный прицел.

Страх оказывается сильнее…

Огонь за спиной становится всё более плотным. Я всё-таки пересиливаю себя, достаю из сидора лимонку. Была не была, всё равно до немцев на моём участке никто не добежал. Трясущимися от возбуждения руками разжимаю усики и срываю чеку.

— Раз, два… Ложись!

На «три» что есть силы бросаю гранату вперёд, одновременно попытавшись предупредить своих. Всё-таки разлёт осколков — 200 метров; хотя на деле радиус эффективного поражения составляет всего около 30. Но брошенная с задержкой граната должна взорваться в воздухе, и осколки ударят сверху, наподобие шрапнели.

Гулкий хлопок раздаётся метрах в 35. Не лучший бросок и не самая удачная идея: осколки легли совсем рядом со мной, а вот до немцев вряд ли что долетело. Однако противник замолкает: может, кого-то достал шальной осколок, может, свою цель наконец-то поразили мои стрелки. Да, скорее всего, именно они, 20 винтовок — не шутка!

…Заткнув пулемёты, мы наконец-то врываемся на оставленные немцами позиции, чтобы тут же попасть под шквальный огонь, ведущийся уже из села. Противник засел практически в каждом доме и дворе, используя в качестве укрытия подвалы, заготовленные на зиму скирды дров, стреляя из окон или из-за углов сараев и пристроек. Вновь погибшие, в том числе и в моём взводе.

— Копытин, бери Смирнова, разворачивай трофейный пулемёт (собственных во взводе нет) и задави уже этих тварей! Молодцев, Синегубов, помогаете! Отделенные — тройками, короткими перебежками, за мной!

Первым подаю пример и, вскочив на ноги, одним рывком преодолеваю метров семь снежной целины. Утоптанную немцами дорожку сознательно оставляю бойцам. Командиры отделений поднимают подчинённых, и 4 группы красноармейцев начинают продвигаться вперёд короткими бросками.

До врага примерно 150 метров, но их ещё надо пройти. Каждый рывок вперёд кажется последним — ведь все пули летят в тебя; по крайней мере, это так чувствуется. Однако всё лучше, чем пробовать атаковать в рост, пусть и тонкой цепью; короткими перебежками наступают в бою немцы, и сегодня я пытаюсь перенять их опыт.

Но как же это тяжело — подниматься под пулями! Зато считанные метры пролетаешь стрелой, чтобы на несколько коротких, но таких сладостных мгновений снова плюхнуться в снег…

Прикрытие оттягивает на себя внимание противника, но один пулемёт и два стрелка долго не протянут. Пусть оставшиеся 100 метров — не оптимальная дистанция для пистолета-пулемёта, но я начинаю бить короткими очередями по вспышкам вражеского огня.

— Все, кто залёг, стреляйте! Прикрывайте товарищей!

Наше продвижение замедляется, бойцы азартно лупят по противнику, забывая бежать вперёд. И как-то подозрительно долго молчит уже трофейный пулемёт…


Сквозь зубы матерясь на подчинённых, я высаживаю остаток второго рожка в сторону вражеского расчёта. И — о чудо! — веер смертоносного свинца наконец-то обрывается.

— ВПЕРЁД!!!

На этот раз я бегу без остановки, не оборачиваясь, в надежде, что бойцы следуют примеру командира. Фрицы стреляют плотно; вновь кажется, что все пули летят только в тебя…

Левую руку обжигает словно ударом кнута — зацепило по касательной, не страшно. Расстояние до противника стремительно сокращается…

Тяжелый удар в грудь справа сбивает меня с ног. Тупая, давящая боль заволакивает сознание; меня мутит. Но это не мешает нашарить в кармане эргэдешку, повернуть рукоять, встряхнуть и бросить к укрывшимся в палисаде немцам.

Бросок отдаёт сильнейшим спазмом в правом боку. Со страхом скашиваю глаза вниз, чтобы увидеть напитавшийся кровью ватник, насквозь продырявленный чуть ниже подмышки. Мне снова везёт, пуля лишь задела грудь, походя сломав ребро.

Сцепив зубы, меняю магазин. Этот крайний. Рядом в снег падают добежавшие бойцы, всего 9 человек.

— Игнат (отделенный), бери двух рябят, приготовьте гранаты. Я прижму их в доме, остальные — огонь по укрывшимся в палисаде. Ну что замерли, бегом!

На этот раз боеприпас я экономлю, бью по окнам короткими, по 2–3 патрона. Даже зацепил показавшегося в проёме фрица. Игнат, молодец, ведёт своих шаг в шаг, не загораживая мне сектор обстрела. Оставшиеся бойцы сдерживают частой стрельбой укрывшихся в палисаде.

В ответ летят «колотушки». За счёт длинной деревянной ручки немецкую гранату легко бросать даже на большие расстояния; фрицы довольно точно положили свои «подарки» рядом с нами. Вскакивать бесполезно: фрицы только этого и ждут, чтобы ударить прицельно.

Прикрываю голову руками и начинаю помертвевшими губами считать: один… два… три…

На «четыре» упавшая в пяти метрах впереди «колотушка» взрывается. Тут же острой болью пронзает левую кисть. В голове раздаётся пронзительный звон; «картинка» дрожит, сфокусировать взгляд не получается.

Пытаюсь думать спокойно: «колотушка» обладает слабым осколочным действием; из-за снега разлёт осколков должен быть ограниченным.

Но почему так болит укрывавшая голову кисть?!

Впереди звучат ещё взрывы, каждый откликается в голове сильным спазмом боли. Чьи-то руки хватают меня за щиколотки и тянут назад…





Ефрейтор 654-го стрелкового полка Молодцев Роман.


Командиру досталось крепко. Осколок прошил кисть левой руки, пробил каску и застрял уже в ворсе шапки. Ранение крайне болезненное, но ведь могло быть и хуже.

Раненого взводного потащил назад Смирнов. Из прикрытия нас уцелело только двое — Копытин поймал в лицо очередь вражеского пулемётчика; на изуродованное лицо с выбитыми глазами было страшно смотреть. Сергея, забрызганного кровью товарища, трясло крупной дрожью, совладать с собой он уже не смог. Эвакуация раненого командира сейчас — это единственная от него польза. Севку же Синегубова свалила дурная пуля, когда мы уже подбегали к своим.

В итоге в строю осталось 8 человек: Игната Рябцова во время броска гранаты из автомата свалил унтер. Под эту же очередь попал Славка Козлов, и только Пашка сумел метко забросить в выбитое окно эргэдэшку, успокоив и ретивого унтера, и его камрадов. Удачливого бойца не задел и близкий разрыв нашей гранаты — вдвойне ему повезло.

Остатки взвода, а точнее, неполное отделение, укрылись в том же палисаде, где до того укрывались фрицы. Мы всё же выдавили их, забросав последними гранатами. Единственную уцелевшую самоделку я нащупал в сидоре лейтенанта, доставшегося мне в «наследство» вместе с командирским наганом и россыпью винтовочных патронов.

Среди уцелевших бойцов старшим по званию оказался я, «образцовый солдат», если цитировать устав про ефрейтора. Но я действительно много раз оказывался лучшим, что на стрельбищах, что в учебных рукопашных схватках; своё звание заслужил справедливо. Только вот командовать пока как-то не доводилось, учиться придётся в бою.

…Особых укреплений немцы подготовить не успели, но они довольно грамотно используют для прикрытия деревенские постройки. На оставленной позиции мы не обнаружили даже трупов; противник отступил, забрав не только раненых, но и убитых.

Да и вряд ли бы отступил, если бы не накатывающая позади волна красноармейцев: комполка бросил в бой резервы.

Но вот нам самим теперь приходится огрызаться редким винтовочным огнём, пока подкрепление спешит на помощь; немцы впереди засели крепко.

— Получите, твари!

Переживший страх близкой смерти Пашка всё никак не может успокоиться. Часто высовывается, содит в белый свет, как в копеечку, и даже не понимает, что мажет. Такими темпами он всё-таки встретит костлявую.

— Кириллов! Целься, хрен косой! Экономь лучше патроны, пригодятся ведь!

— Иди на х. р, ефер! Всю войну на жопе сидеть собрался?!

Оп-па! Нет, я-то, конечно, смерти не ищу, но и на пятой точке не сижу, тут он не прав. А вообще меня в первый раз посылают как командира. Обязательно пометил бы этот день красным в календаре, да ведь только нет календаря-то… Однако авторитет сейчас ронять никак нельзя, иначе меня в бою все на х. р посылать будут!

— Кириллов, мудак ты тупой! Хрен с тобой, ищи смерти, остаёшься в прикрытии! Вавилов, поможешь ему!

— А я что, смертник?!

Боец недоумевает, ему мой приказ кажется несправедливым. Но всё же это приказ, и приказ командира в бою!

— Хренертник блин, выполняй! Остальные: двойками, под огнём прикрытия, одним рывком к дому! Попробуем фрицев обойти!

На мгновение высовываюсь наружу. Немцы засели с той стороны улицы, ведут плотный ружейный огонь. Но пулемётов на нашем участке не слышно, возможно, все расчёты выбиты. Уже хорошо!

Снова укрываюсь за наваленными брёвнами. Хотя бойцы вокруг азартно стреляют, бьют они не очень метко.