На краю бездны
Часть 49 из 66 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Думаю, это предупреждение.
– От кого?
– От убийц Дейзи, от кого же еще? Они хотят, чтобы я прекратила задавать вопросы.
Кэт не возражает. Она знает, что я права.
– Может, идея и не плохая.
– Я не боюсь, Кэт. За свою жизнь я побывала в таких переделках, ты даже не представляешь. Так просто меня не запугать.
Она смотрит на меня в упор:
– Вы понятия не имеете, о чем говорите. Просто ни малейшего понятия.
– О чем ты?
Она поднимается:
– Мне надо идти.
– Кэт, пожалуйста, поговори со мной. Я помогу тебе.
– Нет, не поможете, – роняет она. – Мне никто не поможет.
Я провожаю ее взглядом до выхода из парка. Я была знакома и с Дэвидом, теперь я уверена. Так почему же я совершенно его не помню? Я снова беру в руки телефон. На экране крупным планом застыло лицо Дейзи.
Опускаю голову. Пытаюсь восстановить в памяти тот день, когда я сняла это видео, но ничего не выходит. Воспоминание есть, но оно где-то прячется, я словно вижу его сквозь газовую ткань; пленка поцарапана и прожжена, утрачено слишком много кадров, ничего не понять. Мне удается выудить из памяти лишь ощущения. Я иду туда. Готовлюсь. Одалживаю ей косметику, хотя она точно прихватила с собой что-то из своей, вытаскиваю из сумки портативную камеру.
Камера. Почему я не помню ее? Наверняка она была первой в моей жизни. Видимо, с нее все и началось – потребность записывать все на видео и хранить. Но где я ее достала?
Она очень много для меня значила. Это я помню. Но откуда она взялась? Может, я украла ее? Села в автобус, приехала в город, украдкой сунула в сумку и вынесла из магазина, молясь, чтобы никто не поймал меня с поличным и чтобы в торговом зале не оказалось видеонаблюдения?
Да нет, вряд ли. Не мой масштаб. Ладно еще стащить помаду из парфюмерного. Или, на худой конец, банку дешевого сидра из супермаркета. Но не камеру. Не вещь стоимостью в несколько сотен фунтов.
Тогда откуда? Откуда она у меня взялась?
Может, мне ее подарили? Да, точно. Она не была красиво упакована и перевязана ленточкой, просто лежала в полиэтиленовом пакете, но мне все равно ее подарили. Помню, я еще не поняла, что это такое. Помню, это был сюрприз. Помню, мне сказали, что я его заслужила.
Но от кого? И как? Голос был мужской. Он принадлежал кому-то, кого я любила, но при этом боялась. Вытаскивая камеру из коробки, я понимала: к ней прилагаются определенные условия. Ты – мне, я – тебе.
Меня пробирает дрожь. Я чувствую на плече чью-то руку, она легонько подталкивает меня. Давай, подбивает эта рука, давай. Мы же договаривались, ты же обещала. Ты не можешь теперь пойти на попятный. Рука становится настойчивей, я привстаю. Открываю глаза, но рядом никого нет.
Может, это был хахаль моей матери? Когда я вспоминаю его, перед глазами появляется только лицо, изуродованное отвращением. Он никогда не стал бы дарить мне камеру.
Тогда остается Дэвид. Возможно. Не могу отделаться от ощущения, что с ним было бы все в порядке, если бы я не приехала сюда, если бы не начала совать нос не в свое дело. И не чувствовать себя виноватой тоже не могу. И прогнать мысль, что когда-то его любила.
Я должна его вспомнить. Он – ключ ко всему.
41
Я звоню в больницу Святой Марии и представляюсь подругой Дэвида. Ожидая соединения, я думаю о телескопе на крыше, о выцарапанной отметине на стене трейлера в спальне Дейзи, о фотографии Зои. Мне очень нужно, чтобы он очнулся. Я должна увидеться с ним, заставить его рассказать, как все мы связаны и что происходит. Кто увез Элли и зачем, кто убил Дейзи. Я будто уперлась в стену: как ни стараюсь все вспомнить, не могу сквозь нее пробиться. Но палатная медсестра сообщает, что его состояние без изменений. Тон ее нельзя назвать оптимистичным.
Я откладываю телефон, и на меня волной накатывает чувство вины. Я пытаюсь справиться с ним, глубоко дыша и стараясь сосредоточиться. Мне надо работать, доделывать фильм. Рождество на носу, а на канале хотят получить пилотную серию до конца года. Что же касается меня лично, нужно выяснить, что происходит с девушками, и попытаться положить этому конец. Кто-то подсаживает их на наркотики и потом использует. Кто-то вывозит их на торфяники и бросает там, чтобы проучить. Я должна докопаться до правды. Нельзя раскисать.
Я нажимаю кнопку воспроизведения. Двое мальчишек, судя по всему братья-близнецы, проносятся мимо на велосипедах. На столе стоит открытая коробка с пиццей, к которой тянутся сразу пять или шесть рук. Ферма, свиньи с хрюканьем толкаются у корыта. Стайка ребятишек запускает воздушного змея где-то на утесе, неподалеку от маяка. Черный экран, вспышка света, камера пытается навести резкость, и размытое пятно мало-помалу обретает четкость и превращается в человека. В Элли.
Я подаюсь вперед и впериваюсь в экран. Она безудержно хохочет, запрокинув голову. Рядом с ней еще одна девушка, которую я не узнаю, а чуть позади – два парня постарше. Камера перестает дрожать, и я понимаю, что они сидят на походных стульях, расставленных широким кругом; под ногами у них земля, а из-за спин поверх низких воротец выглядывает лошадь.
Конюшня. Хорошо. Пойдет в пару ролику, который там же сняла я.
– Так, кому добавки? – слышится за кадром голос Моники.
Элли вскидывает глаза, остальные тоже. Картинку на мгновение заслоняет чья-то влезшая в кадр нога, и я понимаю, что человек с камерой сидит на стуле напротив Элли и снимает исподтишка.
– Элли?
Моника что-то ей протягивает, не могу разглядеть.
– Еще кому-нибудь?
Пара голосов что-то бормочут.
– Грейс?
Девочка рядом с Элли тянет руку и получает свою долю. Моника входит в кадр и поворачивается лицом к тому, кто держит камеру.
– Кэт?
– Спасибо, не надо, – слышится голос из-за кадра.
Значит, это она снимает. Девушка по имени Грейс смеется; экран темнеет, и звук становится приглушенным. Судя по всему, Кэт прикрывает объектив. Наверное, сунула телефон между колен или спрятала под мышку.
– Ой, да хватит ломаться!
– Я же сказала, нет.
– Оставь ее в покое, – говорит Моника, и секунду спустя объектив вновь оказывается на свободе.
Теперь Элли в углу экрана, в руке у нее сигарета. Я увеличиваю картинку. Разумеется, это косяк. Моника подносит к ее лицу зажигалку. Элли подается вперед, чтобы прикурить, и едва не падает со стула. Это страшно ее смешит; она уже явно под кайфом, а может, еще и пьяна. Под ногами у нее валяются пустые бутылки из-под вина и водки и коробка из-под апельсинового сока, а также штабель использованных пластиковых стаканчиков. Моника устраивается на одном из стульев, камера трясется.
– Так, – говорит она жизнерадостно. – Значит, все довольны?
Ей негромко отвечает хор нестройных голосов, выражающих согласие.
– Ты довольна, Элли?
Элли рассеянно кивает и делает глубокую затяжку.
– Ну что, все готовы к вечеринке?
– К вечеринке? Что еще за вечеринка? – вскидывается Грейс.
– Я же тебе говорила. Сегодня будет вечеринка, Грейс. Ты сказала, что хочешь пойти. Помнишь?
Грейс коротко кивает.
– Кэт? – спрашивает Моника. – Ты идешь? А Элли?
Улыбка сползает с лица Элли, но она ничего не говорит. Интересно, снимали до ее исчезновения? До того, как ее увезли?
– Там будет Ричи, он за тобой присмотрит. Не бойся.
Элли глядит на Кэт. Кто этот Ричи? Ее бойфренд, которого я видела в кафе? Она на мгновение вскидывает глаза на камеру, которую Кэт, судя по всему, примостила в ладони, и создается впечатление, что она в упор смотрит на меня, но потом взгляд перемещается выше. В ее широко раскрытых глазах явственно читается отчаяние, и она кажется невыразимо юной и одновременно умудренной не по годам.
– Так, еще один момент, – повышает голос Моника. – Эта женщина, Алекс. Она задает слишком много вопросов. И все мы должны быть очень аккуратны в том, что ей говорим.
Слышится шепоток, но никто ей не отвечает.
– А не то все сразу закончится, поняли?
Она обводит ребят взглядом, но если за этим и следует продолжение, я его уже не слышу. Кэт, видимо, сообразила, что ее вот-вот засекут и она лишится шанса послать мне ролик.
Видео обрывается, экран чернеет, и наступает тишина.
До меня доносятся голоса, время от времени прерываемые музыкой. Радио. Приложив ухо к стене, я, хоть и с трудом, могу расслышать, как она ходит по дому. Она поднимается по лестнице прямо рядом со мной, и минуту-две спустя с гудением включается бойлер и журчит вода в трубах.
Я возвращаюсь к окну и жду. Вчера ночью я опять ходила к летней эстраде в надежде застать там Кэт, но эстрада пустовала. Лишь разбитая бутылка валялась под скамейкой и окурки усеивали дощатый настил. В дальнем конце парка, смутно различимая в сумерках, прогуливалась незнакомая девушка. Кэт не было, и сегодня я тоже ее не видела.
Впрочем, это не имеет особого значения. Не знаю, что бы я ей сказала. Наверное, поблагодарила бы за видео. Спросила бы о дате съемки и о том, что было на той вечеринке, а еще – почему Элли не хотела идти с другими девушками. Как будто сама не могла догадаться.
Я знаю, как проходят такие вечеринки. Молоденькие девушки стоят у стенок, перепуганные до смерти. Они изо всех сил стараются ничем не выдать свой страх в надежде, что, если получше изобразят энтузиазм, их не будут бить. Мужчина, выбрав себе девочку по вкусу, кивком подзывает ее и на пятнадцать минут уходит с ней наверх.
Но знает ли Моника, что именно творится? В том видео она вовсе не выглядит человеком безжалостным. Мне показалось, она вполне искренне пообещала девушкам, что Ричи присмотрит за ними.
Из-за стенки доносится скрип. Моника спускается по лестнице, и я надеюсь, что она собирается уходить. Но тут включается телевизор, а чуть позже она принимается греметь посудой – явно что-то готовит.
Лишь после обеда я слышу, как в замочной скважине поворачивается ключ. Она появляется под окном с большой джутовой сумкой в руке, облаченная в непромокаемую куртку, хотя на небе бледнеет солнце. Держась так, чтобы меня не было заметно с улицы, я смотрю, как она запирает за собой дом и уходит, бросив взгляд на мою дверь. Я выжидаю пять минут, отслеживая время на экране своего телефона, потом выбираюсь из Хоуп-коттеджа. Сейчас или никогда.
– От кого?
– От убийц Дейзи, от кого же еще? Они хотят, чтобы я прекратила задавать вопросы.
Кэт не возражает. Она знает, что я права.
– Может, идея и не плохая.
– Я не боюсь, Кэт. За свою жизнь я побывала в таких переделках, ты даже не представляешь. Так просто меня не запугать.
Она смотрит на меня в упор:
– Вы понятия не имеете, о чем говорите. Просто ни малейшего понятия.
– О чем ты?
Она поднимается:
– Мне надо идти.
– Кэт, пожалуйста, поговори со мной. Я помогу тебе.
– Нет, не поможете, – роняет она. – Мне никто не поможет.
Я провожаю ее взглядом до выхода из парка. Я была знакома и с Дэвидом, теперь я уверена. Так почему же я совершенно его не помню? Я снова беру в руки телефон. На экране крупным планом застыло лицо Дейзи.
Опускаю голову. Пытаюсь восстановить в памяти тот день, когда я сняла это видео, но ничего не выходит. Воспоминание есть, но оно где-то прячется, я словно вижу его сквозь газовую ткань; пленка поцарапана и прожжена, утрачено слишком много кадров, ничего не понять. Мне удается выудить из памяти лишь ощущения. Я иду туда. Готовлюсь. Одалживаю ей косметику, хотя она точно прихватила с собой что-то из своей, вытаскиваю из сумки портативную камеру.
Камера. Почему я не помню ее? Наверняка она была первой в моей жизни. Видимо, с нее все и началось – потребность записывать все на видео и хранить. Но где я ее достала?
Она очень много для меня значила. Это я помню. Но откуда она взялась? Может, я украла ее? Села в автобус, приехала в город, украдкой сунула в сумку и вынесла из магазина, молясь, чтобы никто не поймал меня с поличным и чтобы в торговом зале не оказалось видеонаблюдения?
Да нет, вряд ли. Не мой масштаб. Ладно еще стащить помаду из парфюмерного. Или, на худой конец, банку дешевого сидра из супермаркета. Но не камеру. Не вещь стоимостью в несколько сотен фунтов.
Тогда откуда? Откуда она у меня взялась?
Может, мне ее подарили? Да, точно. Она не была красиво упакована и перевязана ленточкой, просто лежала в полиэтиленовом пакете, но мне все равно ее подарили. Помню, я еще не поняла, что это такое. Помню, это был сюрприз. Помню, мне сказали, что я его заслужила.
Но от кого? И как? Голос был мужской. Он принадлежал кому-то, кого я любила, но при этом боялась. Вытаскивая камеру из коробки, я понимала: к ней прилагаются определенные условия. Ты – мне, я – тебе.
Меня пробирает дрожь. Я чувствую на плече чью-то руку, она легонько подталкивает меня. Давай, подбивает эта рука, давай. Мы же договаривались, ты же обещала. Ты не можешь теперь пойти на попятный. Рука становится настойчивей, я привстаю. Открываю глаза, но рядом никого нет.
Может, это был хахаль моей матери? Когда я вспоминаю его, перед глазами появляется только лицо, изуродованное отвращением. Он никогда не стал бы дарить мне камеру.
Тогда остается Дэвид. Возможно. Не могу отделаться от ощущения, что с ним было бы все в порядке, если бы я не приехала сюда, если бы не начала совать нос не в свое дело. И не чувствовать себя виноватой тоже не могу. И прогнать мысль, что когда-то его любила.
Я должна его вспомнить. Он – ключ ко всему.
41
Я звоню в больницу Святой Марии и представляюсь подругой Дэвида. Ожидая соединения, я думаю о телескопе на крыше, о выцарапанной отметине на стене трейлера в спальне Дейзи, о фотографии Зои. Мне очень нужно, чтобы он очнулся. Я должна увидеться с ним, заставить его рассказать, как все мы связаны и что происходит. Кто увез Элли и зачем, кто убил Дейзи. Я будто уперлась в стену: как ни стараюсь все вспомнить, не могу сквозь нее пробиться. Но палатная медсестра сообщает, что его состояние без изменений. Тон ее нельзя назвать оптимистичным.
Я откладываю телефон, и на меня волной накатывает чувство вины. Я пытаюсь справиться с ним, глубоко дыша и стараясь сосредоточиться. Мне надо работать, доделывать фильм. Рождество на носу, а на канале хотят получить пилотную серию до конца года. Что же касается меня лично, нужно выяснить, что происходит с девушками, и попытаться положить этому конец. Кто-то подсаживает их на наркотики и потом использует. Кто-то вывозит их на торфяники и бросает там, чтобы проучить. Я должна докопаться до правды. Нельзя раскисать.
Я нажимаю кнопку воспроизведения. Двое мальчишек, судя по всему братья-близнецы, проносятся мимо на велосипедах. На столе стоит открытая коробка с пиццей, к которой тянутся сразу пять или шесть рук. Ферма, свиньи с хрюканьем толкаются у корыта. Стайка ребятишек запускает воздушного змея где-то на утесе, неподалеку от маяка. Черный экран, вспышка света, камера пытается навести резкость, и размытое пятно мало-помалу обретает четкость и превращается в человека. В Элли.
Я подаюсь вперед и впериваюсь в экран. Она безудержно хохочет, запрокинув голову. Рядом с ней еще одна девушка, которую я не узнаю, а чуть позади – два парня постарше. Камера перестает дрожать, и я понимаю, что они сидят на походных стульях, расставленных широким кругом; под ногами у них земля, а из-за спин поверх низких воротец выглядывает лошадь.
Конюшня. Хорошо. Пойдет в пару ролику, который там же сняла я.
– Так, кому добавки? – слышится за кадром голос Моники.
Элли вскидывает глаза, остальные тоже. Картинку на мгновение заслоняет чья-то влезшая в кадр нога, и я понимаю, что человек с камерой сидит на стуле напротив Элли и снимает исподтишка.
– Элли?
Моника что-то ей протягивает, не могу разглядеть.
– Еще кому-нибудь?
Пара голосов что-то бормочут.
– Грейс?
Девочка рядом с Элли тянет руку и получает свою долю. Моника входит в кадр и поворачивается лицом к тому, кто держит камеру.
– Кэт?
– Спасибо, не надо, – слышится голос из-за кадра.
Значит, это она снимает. Девушка по имени Грейс смеется; экран темнеет, и звук становится приглушенным. Судя по всему, Кэт прикрывает объектив. Наверное, сунула телефон между колен или спрятала под мышку.
– Ой, да хватит ломаться!
– Я же сказала, нет.
– Оставь ее в покое, – говорит Моника, и секунду спустя объектив вновь оказывается на свободе.
Теперь Элли в углу экрана, в руке у нее сигарета. Я увеличиваю картинку. Разумеется, это косяк. Моника подносит к ее лицу зажигалку. Элли подается вперед, чтобы прикурить, и едва не падает со стула. Это страшно ее смешит; она уже явно под кайфом, а может, еще и пьяна. Под ногами у нее валяются пустые бутылки из-под вина и водки и коробка из-под апельсинового сока, а также штабель использованных пластиковых стаканчиков. Моника устраивается на одном из стульев, камера трясется.
– Так, – говорит она жизнерадостно. – Значит, все довольны?
Ей негромко отвечает хор нестройных голосов, выражающих согласие.
– Ты довольна, Элли?
Элли рассеянно кивает и делает глубокую затяжку.
– Ну что, все готовы к вечеринке?
– К вечеринке? Что еще за вечеринка? – вскидывается Грейс.
– Я же тебе говорила. Сегодня будет вечеринка, Грейс. Ты сказала, что хочешь пойти. Помнишь?
Грейс коротко кивает.
– Кэт? – спрашивает Моника. – Ты идешь? А Элли?
Улыбка сползает с лица Элли, но она ничего не говорит. Интересно, снимали до ее исчезновения? До того, как ее увезли?
– Там будет Ричи, он за тобой присмотрит. Не бойся.
Элли глядит на Кэт. Кто этот Ричи? Ее бойфренд, которого я видела в кафе? Она на мгновение вскидывает глаза на камеру, которую Кэт, судя по всему, примостила в ладони, и создается впечатление, что она в упор смотрит на меня, но потом взгляд перемещается выше. В ее широко раскрытых глазах явственно читается отчаяние, и она кажется невыразимо юной и одновременно умудренной не по годам.
– Так, еще один момент, – повышает голос Моника. – Эта женщина, Алекс. Она задает слишком много вопросов. И все мы должны быть очень аккуратны в том, что ей говорим.
Слышится шепоток, но никто ей не отвечает.
– А не то все сразу закончится, поняли?
Она обводит ребят взглядом, но если за этим и следует продолжение, я его уже не слышу. Кэт, видимо, сообразила, что ее вот-вот засекут и она лишится шанса послать мне ролик.
Видео обрывается, экран чернеет, и наступает тишина.
До меня доносятся голоса, время от времени прерываемые музыкой. Радио. Приложив ухо к стене, я, хоть и с трудом, могу расслышать, как она ходит по дому. Она поднимается по лестнице прямо рядом со мной, и минуту-две спустя с гудением включается бойлер и журчит вода в трубах.
Я возвращаюсь к окну и жду. Вчера ночью я опять ходила к летней эстраде в надежде застать там Кэт, но эстрада пустовала. Лишь разбитая бутылка валялась под скамейкой и окурки усеивали дощатый настил. В дальнем конце парка, смутно различимая в сумерках, прогуливалась незнакомая девушка. Кэт не было, и сегодня я тоже ее не видела.
Впрочем, это не имеет особого значения. Не знаю, что бы я ей сказала. Наверное, поблагодарила бы за видео. Спросила бы о дате съемки и о том, что было на той вечеринке, а еще – почему Элли не хотела идти с другими девушками. Как будто сама не могла догадаться.
Я знаю, как проходят такие вечеринки. Молоденькие девушки стоят у стенок, перепуганные до смерти. Они изо всех сил стараются ничем не выдать свой страх в надежде, что, если получше изобразят энтузиазм, их не будут бить. Мужчина, выбрав себе девочку по вкусу, кивком подзывает ее и на пятнадцать минут уходит с ней наверх.
Но знает ли Моника, что именно творится? В том видео она вовсе не выглядит человеком безжалостным. Мне показалось, она вполне искренне пообещала девушкам, что Ричи присмотрит за ними.
Из-за стенки доносится скрип. Моника спускается по лестнице, и я надеюсь, что она собирается уходить. Но тут включается телевизор, а чуть позже она принимается греметь посудой – явно что-то готовит.
Лишь после обеда я слышу, как в замочной скважине поворачивается ключ. Она появляется под окном с большой джутовой сумкой в руке, облаченная в непромокаемую куртку, хотя на небе бледнеет солнце. Держась так, чтобы меня не было заметно с улицы, я смотрю, как она запирает за собой дом и уходит, бросив взгляд на мою дверь. Я выжидаю пять минут, отслеживая время на экране своего телефона, потом выбираюсь из Хоуп-коттеджа. Сейчас или никогда.