На гребнях волн

– Вы с ним целуетесь? – спрашиваю я.

– На такие вопросы не отвечаю.

– А твоя мама знает, что ты гей?

– Я ей ничего не говорил, но, кажется, знает, – с этими словами он наклоняется, опирается на пустое сиденье напротив и добавляет, глядя в пол: – Вечно поминает Харви Милка.

– А мой папа однажды встречался с мэром Фейнстайн, – гордо сообщаю я. – И потом говорил, что у нее красивые ноги.

Ласло выпрямляется и смотрит на меня, как на идиотку.

Агота, мама Ласло, и мой папа расплевались из-за того, из-за чего обычно расходятся братья и сестры – денег и любви. Папа нажил состояние, а тетя Агота все потеряла. Потом у них вышел спор из-за того, где и как будет жить их мать, моя бабушка. Папа хотел устроить ее в дом престарелых. Агота готова была за ней ухаживать, но только чтобы ей за это платили. Спорили долго, а что толку? Все равно бабушка умерла.

После этого все родственники, которые не могли себе позволить собственное жилье, съехались в старый бабушкин домик – честно сказать, не такой уж большой. Об этом я сейчас слышу от Ласло впервые. После смерти бабушки я в этом доме не была.

Мы выходим на Уэст-Портале, проходим несколько сонных жилых кварталов и входим в маленький серый домик. Удивительно, но здесь почти ничего не изменилось после бабушки: тот же желтый холодильник и на нем радио с часами, та же бабушкина коллекция фарфоровых собачек.

Из окна кухни виден прямоугольный садик, а в саду под яблоней спит Жасмин. Под таким углом она выглядит как-то очень естественно, словно сама мать-Земля прилегла отдохнуть в саду солнечным зимним днем. Хотя Жасмин – вовсе не мать-Земля. Она ходит в черном и носит длинные накладные ногти.

– Хочешь пойти поздороваться? – спрашивает Ласло.

– Не-а, – говорю я. – Наверное, не стоит ее будить. Пусть поспит, она же беременна.

– И то верно, – говорит он.

Оба мы молча смотрим на Жасмин, и даже странно, что она не просыпается от наших пристальных взглядов.

– Если честно, не знаю, что я здесь делаю, – говорю я.

Мы садимся играть в «сороконожку» и в «пакмэна». Наконец Жасмин входит на кухню.

– Что за…? – говорит она, увидев меня, – и не бросается обнимать.

Я поздравляю ее с будущим малышом. Она пожимает плечами. Теперь, когда она набрала вес, маленькие зеленые глаза ее кажутся еще меньше, а темно-русая челка как будто стала намного гуще. В другой комнате звонит телефон, и Жасмин идет снять трубку. Даже сейчас, с огромным животом, она ходит вприпрыжку, будто жеребенок. Через несколько минут возвращается, смотрит на меня каким-то странным, слишком долгим взглядом.

– Юлаби, – говорит она, – давай-ка отмоем тебе голову.

Я иду за ней в ванную. Когда она открывает медицинский шкафчик над раковиной, у меня вдруг все сжимается внутри от горя. На нижней полке все еще стоят бабушкины кремы – розовый флакончик «Ойл оф Олэй» и «Понд». Я помню, как они пахнут, помню, как сияло от них бабушкино лицо, каким было прохладным и ароматным, когда я, оставаясь здесь ночевать, целовала ее перед сном.

Жасмин берет салфетку, мочит под краном и начинает резкими движениями тереть мне голову.

– Ой!

– Просто хочу отмыть, – говорит она.

От мокрой салфетки кровь начинает идти сильнее; по лицу стекает розовая струйка. Жасмин достает из шкафа эластичный бинт и пытается обмотать мне вокруг головы, больно царапая накладными ногтями.

– Эй, больно! – говорю я, когда она затягивает бинт, и тут же начинаю его снимать.

– Все отлично, – отвечает она, хотя, судя по голосу, это совсем не так.

Она выходит из ванной, а я разматываю бинт. Он заляпан кровью, теперь его осталось только выбросить, но все же я скатываю его и кладу обратно в шкафчик. Затем достаю «Ойл оф Олэй» и втираю в лицо мягкими круговыми движениями, как учила меня бабушка.

Когда выхожу из ванной, Ласло сидит в общей комнате и тасует колоду карт. Я присаживаюсь напротив. Едва он заканчивает, я слышу, как по лестнице поднимаются люди. Входит Золт, строитель, мой загадочный родственник. Ему под тридцать, на нем пиджак с люрексом. За ним его жена Эйлин в платье с подкладными плечами. У нее буйная черная грива, необычайно высоко зачесанная надо лбом. На блузке не хватает пуговицы, так что виден ее бежевый лифчик. С шумными восклицаниями она меня обнимает, и я вижу, что на руках у нее бабушкины кольца.

Они, кажется, не особенно удивлены, увидев меня: должно быть, Жасмин им сказала по телефону. Никто не спрашивает, почему я сегодня не в школе. Пока Эйлин готовит ужин – до меня доносится запах вареной капусты, – Золт идет в общую комнату и включает телевизор, чтобы посмотреть новости. Садится он в мягкое кресло, где любил сидеть дедушка.

Телевизор работает тихо, и я не слышу, что говорит дикторша, но вижу красочный заголовок через весь экран: «В СИ-КЛИФФЕ ИСЧЕЗ ЕЩЕ ОДИН РЕБЕНОК!»

Значит, Кита так и не нашли? Я сильно моргаю. А в следующую секунду вижу на экране знакомое лицо. Это же я! Мое фото из прошлогоднего школьного альбома. На фотографии я стою перед кустом, где мы в «Спрэгг» ловим бабочек. Целая минута требуется мне, чтобы сообразить, о чем рассказывают в новостях: это я пропала, а не Кит! Я пропала. Еще секунда – и этот сюжет позади, и я сменяюсь аварией на шоссе.

– Юлаби! – кричит Золт.

Я поворачиваюсь к нему, но заговорить не могу. Никогда бы не подумала, что так быстро окажусь в телевизоре.

Ласло поворачивается ко мне:

– Тебе лучше позвонить родителям.

– Ладно, – говорю я. – Где у вас телефон?

Ласло ведет меня на кухню; Золт и Эйлин уже сидят здесь за столом. Телефон висит на стене, рядом с хлебницей. Я снимаю трубку.

– Что это ты делаешь? – спрашивает Эйлин с такой тревогой, словно я достала пистолет.


– Ей надо позвонить домой, – говорит Ласло.

– Не надо, – подумав, отвечает жена Золта. – Мы все еще платим за телефон по тарифу твоей бабушки. Всего три звонка в месяц.

Я помню эту систему. Чтобы позвонить родителям от бабушки, надо было набрать номер, прождать два гудка и повесить трубку. Это был сигнал: родители понимали, что это я, и перезванивали. Может быть, и сейчас так сделать – набрать номер и повесить трубку после двух гудков? Но ведь сейчас они не ждут, что я позвоню от бабушки. Как они поймут, что это я?

– Может быть, дадите ей позвонить всего один раз? – спрашивает, прочитав мои мысли, Ласло.

– А на фига? – отвечает Золт. – Пускай твой папаша попотеет. Мы от него ни гроша не видим. Пусть хоть телефон нам оплатит, это-то он может себе позволить.

– Да вы рехнулись, – говорит Ласло. – Юлаби уже по телевизору показывают! Джо и Грета наверняка думают, что ее похитили или убили.

– С ней же все хорошо! – отвечает Эйлин. – Ничего страшного, позвоним им позже.

– А копы? – настаивает Ласло. – Копы ее ищут.

– Да и хер с ними! – подытоживает Золт.

Эйлин разливает по тарелкам капустный суп и ставит на стол. Стол слишком большой для такой маленькой кухни, и стульев здесь слишком много – негде повернуться.

– Присаживайся, Юлаби, – говорит Золт, указывая на единственный свободный стул.

Я опрометью выскакиваю из дома, слетаю с крыльца и бегу к остановке, где уже ждет меня автобус, чтобы отвезти домой.





28




Я пересаживаюсь, выхожу на Двадцать пятой авеню – и, подходя к своему дому, вижу возле него два телевизионных фургона. Свет в доме не горит, но я уверена, что родители дома. Перед пальмой стоит дикторша, ведет прямой эфир. Я поворачиваюсь, бросаюсь бежать – и не останавливаюсь до самой балетной школы.

Открываю дверь во флигель – и вижу, что на диване кто-то сидит. Я визжу.

– Отлично сработано! – говорит Мария Фабиола. – Не подозревала, что ты тоже жаждешь славы!

Страшно, что в моем убежище чужой. Страшна и сама Мария Фабиола: сейчас она кажется мне огромной, словно волк из детской сказки.

– Что? – говорю я, закрывая за собой дверь. – Ты не понимаешь, все совсем не так!

– М-м, ну и зачем тогда ты здесь прячешься? – интересуется она, обводя комнату рукой, словно желая напомнить мне, где я оказалась.

– Я сделала кое-что ужасное, – говорю я.

– Ну да, все поняли, что это твои валентинки, – отвечает Мария Фабиола. – Не так уж много у нас таких, что вроде умные, но при этом дуры дурами. А когда сегодня ты не появилась в школе, всем стало ясно, что это ты.

– Я не поэтому не появилась, – говорю я. – Я не пошла в школу, потому что разбила голову о камни, когда пыталась спасти Кита.

– Спасти Кита? – повторяет Мария Фабиола. – А от чего его спасать?

– Вчера мы были на Бейкер-Бич. Был высокий прилив. Он хотел перебежать на Чайна-Бич, и…

– И что? – Она смотрит на меня, открыв рот.

– И, кажется, не успел, – драматически выдыхаю я.

– Кажется, не успел? – повторяет Мария Фабиола и выпрямляется. – Юлаби! – говорит она и начинает смеяться. – Да я же только что его видела! Когда шла сюда! Двадцать минут назад!

– Что? Где?

– В парке с его дружками, Лэнсом и Белым Чарли.

– О боже! – говорю я. – О боже!

Мне хочется рухнуть на диван с ней рядом, но Мария Фабиола не двигается, чтобы дать мне место рядом с собой. Так что я падаю на пол, на пушистый ковер.

– И поэтому ты здесь? – говорит она. – Решила, что Кит умер? А если решишь, что я умерла, надеюсь, не побежишь прятаться? Я-то думала, это все из-за валентинок! Знаешь, учителя просто озверели! Все говорят, теперь тебя выгонят. За один только «sexo». А «мне не хватает твоих сисек»? Ну ты даешь!

Я даже думать ни о чем не могу. Хочу спросить о Джулии, но решаю: какая разница?

– Но слушай, – продолжает Мария Фабиола, – я знаю, что делать. Ты ведь знаешь, я обещала эксклюзивное интервью Эй-Би-Си. Мы уже и закадровый план сняли!