Мысли узника святой Елены
Часть 27 из 66 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Меня упрекали в несправедливости к адмиралу Трюге[411]. Этот моряк, как и Карно, был республиканцем, и ни тот ни другой не нуждались в моих милостях. Я не мог и не хотел отнять у них принадлежащую им славу.
CCCCLXIII
Английское правительство и представленный им тюремщик нашли верное средство сократить мое жизненное поприще. Мне нужно не просто жить, но действовать. Надобно, чтобы мое тело и мой дух следовали за изгибами судьбы, испытания которой послужат лишь к моей славе.
CCCCLXIV
Я отстраивал деревни, осушал болота, углублял порты, перестраивал города, заводил мануфактуры, соединил два моря каналом, строил дороги, сооружал памятники, а меня сравнивали с вождем гуннов Аттилой[412]! Справедливый приговор, нечего сказать!
CCCCLXV
Воистину необычайной оказалась бы книга, в которой не нашлось бы места для вымысла.
CCCCLXVI
Откупщики французского короля поступают весьма оригинально; не ограничивая ни расходов, ни роскоши, они непомерным образом взвинчивают налоги и каждый год, вместо того чтобы сказать: у меня такой-то доход и я могу расходовать столько-то, говорят: нам надобно столько-то, найдите источник для подобных расходов.
CCCCLXVII
При моем правлении я изобретал новые, не бывшие ранее в ходу меры, таковы, например, премии, присуждавшиеся каждые десять лет[413]. Надобно же было достойно вознаградить усилия того, кто достиг совершенства в своем ремесле.
CCCCLXVIII
Я мог дважды ниспровергнуть императорский трон Австрии[414], но вместо этого укреплял его основы. Надобно поставить сие в ряд допущенных мною ошибок, но на что, спрашивается, я мог употребить Австрию? Согласен, но в те времена я обладал достаточным могуществом, чтобы принимать на веру все ее торжественные заверения и клятвы.
CCCCLXIX
Полагаю вероятным, что Австрия войдет однажды в соглашение о владениях с папской курией. Поелику я не назначаю срока, когда сие свершится, никто не сможет опровергнуть меня.
Здесь заканчивается рукопись, которую мы перевели, но отнюдь при этом и не льстили себя надеждою сохранить ее энергический слог вследствие самых свойств английского языка. Надеемся, однако ж, и читатель в том вполне убедится, что мы ни в чем не отступили от сказанного выше в предисловии английского издателя.
Заметки из дневника Наполеона
Всегда одинокий среди людей, я возвращаюсь к своим мечтам лишь наедине с самим собою.
Наполеон I Бонапарт
Остров Святой Елены
1815 год
24 октября
Какому позорному обращению подвергли они нас! Оно мучительнее смерти! К несправедливости, к насилию они добавили оскорбление и медленное истязание! Если я настолько опасен, почему они не избавились от меня? Несколько пуль в мое сердце или в голову решили бы дело; по крайней мере, для такого преступления не требуется много храбрости! Если бы не вы и ваши жены, я отказался бы от всего, мне достаточно солдатского пайка. Как правители Европы могут лишить меня права священной природы владычества? Разве они не видят, что они убивают себя на Святой Елене? Я вступал в их столицы как завоеватель; но в своих делах заботился об их судьбе. Они все называли меня своим братом, и я считался и с человеческими интересами, и с моралью победителей, и с особенностями религии, и с политическими альянсами и интересами [королевских] фамилий.
16 ноября
Вы не знаете людей; их вообще трудно судить. Да и знают ли они сами себя? Если бы я продолжал преуспевать, большинство из тех, кто оставил меня, вероятно никогда не заподозрили бы себя в предательстве. В любом случае, я был более одинок чем предан; было больше слабости, чем измена; они были ратью Святого Петра, – покаяние и слезы могут стоять в воротах! Кроме того, кто там в истории имел больше приверженцев, больше друзей? Кто был более популярен, более любим? О ком более всего сожалели? Взгляните на Францию: разве не может сказать любой, что с этой своей скалы я все еще правлю ею?
25 ноября
Когда я вернулся из Москвы, из Лейпцига, в Париже говорили, что мои волосы побелели; но Вы видите, что это не так, и я намерен выдержать гораздо худшие вещи, чем случившееся!
29 ноября
Один мой Кодекс, из-за его простоты, сделал больше для Франции, чем все законы, вместе взятые, изданные до этого. Мои школы готовят новые поколения. За время моего правления число преступлений быстро уменьшалось; у наших соседей в Англии, напротив, их число увеличивается с ужасающей скоростью. И я думаю, этого достаточно, чтобы ясно судить наши правительства.
Люди доверяют Англии, и повторяют, что Шекспир величайший автор. Я читал его: нет ничего, что можно сравнить с Расином или Корнелем[415], пьесы его жалки и их трудно читать.
30 ноября
(В саду)
Конечно, далеко бедному Тоби[416] до короля Ричарда! Но от этого произвол против него не стал менее зверским; в конце концов, этот человек имел семью, жил собственной жизнью и был счастлив. И было ужасным преступлением посылать его сюда, закачивать свои дни в рабском труде. Но я вижу Вас; Вы думаете, что подобный пример есть уже на Святой Елене. Однако ж, между нами нет ничего общего; если несчастье постигает правителя, жертва может вернуть себе еще большие возможности. Наша ситуация может даже иметь положительные моменты! Вселенная следит за нами. Ведь мы – мученики несправедливости! Миллионы людей плачут вместе с нами, по нам вздыхает страна, и даже слава надела траур! Мы боремся здесь против тирании богов, и надежды человеческого рода – с нами! Горе постигло и героизм, и славу! Только беда возжелала закончить мой взлет! Если бы я умер на троне, в облаках всемогущества, я остался бы проблемой для многих; но поскольку это случится благодаря моим неудачам, меня смогут назвать ничтожеством.
6 декабря
Хорошо, мы выставим караул под окнами на обеде в Лонгвуде; они хотят заставить меня принять иностранного офицера за моим столом, в моем собственном доме; я уже не могу проехать верхом без сопровождения; мы не можем ступить и шагу, не рискуя быть оскорбленными!
1816 год
1 января
На этом проклятом острове большую часть года нельзя увидеть ни солнца, ни луны; всегда дождь или туман. Нельзя проехать и мили, не промокнув; даже англичане, приученные к сырости, постоянно жалуются на это.
15 января
У нас нет здесь ничего кроме времени.
22 января
По моему возвращению из Итальянской армии, ко мне обратился бернардинец Св. Петра, и почти сразу завел беседу по поводу своей бедности. В детские годы я не мечтал ни о ком, кроме Павла и Виргинии и, утешая себя мыслью о том, что следует быть скромным, и думая в то же время о своей известности, я поспешил откликнуться на его призыв и осторожно оставил небольшой сверток с двадцатью пятью луи (25 луидорами, золотыми монетами) на камине.
7 февраля
Известие о смерти Мюрата в Пиццо.
Калабрианцы оказались гуманнее и честнее тех, кто послал меня сюда![417]
8 февраля
Судьбой было предрешено, чтобы Мюрат пал. Я мог взять его на Ватерлоо, но французское войско было столь патриотично, столь честно, что сомнительно, чтобы оно перебороло то отвращение и тот ужас, которые испытывало к предателям. Не думаю, что я имел столько власти, чтобы поддержать его[418], и все же он мог принести нам победу. Нам очень не хватало его в некоторые моменты того дня. Прорвать три или четыре английских каре, – Мюрат был создан для этого; не было более решительного, бесстрашного и блестящего кавалерийского начальника.
17 февраля
Если бы я не был настолько глуп, чтобы дать побить себя при Ватерлоо, дело было б сделано; даже теперь я не могу понять, как это произошло – но все же, оставим разговоры об этом!
3 марта
Я изрядно испугал их возможным вторжением в Англию, не так ли? О чем говорили тогда в обществе? Вы, возможно, шутили об этом в Париже, но Питт в Лондоне вовсе не смеялся. Никогда английская олигархия не была в большей опасности!
Я сделал высадку возможной; я имел лучшую армию, которая когда-либо существовала. Аустерлиц – разве нужно говорить еще?! За четыре дня я дошел бы до Лондона; я шел бы не как завоеватель, но как освободитель; я действовал бы как новый Вильгельм III[419], но с большим великодушием. Дисциплина в моей армии была бы совершенной; солдаты вели бы себя в Лондоне точно так же, как и в Париже. Оттуда я двинулся бы с юга на север, под знаменем Республики. Возрождение Европы, которое я собирался произвести позже с севера на юг, шло бы под монархическими формами. Неудачи, которые я претерпел, проистекали не от людей, но от воли случая: на юге было море, погубившее мой флот; на севере был пожар Москвы и лед зимы. Все эти стихии – вода, воздух, огонь, – природа и только природа; она была противником всеобщего обновления, которое противно сути самой Природы! Увы, проблемы Природы неразрешимы!
7 марта
Графу Лас-Казу[420], камергеру лонгвудского дворца
Граф, вот уже шесть недель, как я изучаю английский, и не вижу прогресса. Шесть недель – это сорок два дня. Если б я изучал ежедневно по 50 слов, то знал бы уже две тысячи двести слов. Для словаря, в котором больше сорока тысяч слов, понадобится сто двадцать недель, а это более двух лет. После этого Вы должны согласиться, что изучение одного языка есть большой труд, который следует начинать в молодые годы. Longwood, this morning the seven march thursday one thousand eight hundred sixteen after nativity the Lors Jesus Christ.
11 марта
Император России умен, приятен, образован и легко очаровывает; но каждый должен входить к нему с охраной, ведь по сути он – грек последней Империи.
Греция ждет освободителя. Какой будет роскошный венок славы! Он может навечно вписать свое имя рядом с Гомером, Платоном, Эпаминондом! Я сам был, вероятно, близок к этому. Когда во время итальянской кампании я достиг берегов Адриатики, то написал Директории, что могу заглянуть за империю Александра.
Французы сплошь критичны и горячи: они как крылья мельницы во власти ветров; но эти ошибки делают их свободными от любой корысти, и это их лучшее оправдание.
31 марта
С капитуляцией Сен-Жан д’Акра я мог достичь Константинополя и Индии; я изменил бы лицо мира!
1 апреля
Я могу насчитать тридцать один заговор только по официальным документам, не говоря о тех, которые остались неизвестны; одни строили козни, я же тщательно защищался. Риск в моей жизни был велик, особенно между Маренго и покушением Георга[421] и в деле герцога Энгиенского.
11 апреля
Лицо Талейрана столь непроницаемо, что совершенно невозможно понять его. Ланн и Мюрат имели обыкновение шутить, что если он разговаривает с Вами, а в это время кто-нибудь сзади дает ему пинка, то по его лицу Вы не догадаетесь об этом.
Фуше нужны интриги постоянно, как пища. Он интриговал всегда, в любом месте, любыми способами, с любыми людьми. Он повсюду имел соглядатаев.
(на вопрос О’Мира[422]: Кто лучший из французских генералов?)
Трудно сказать, но мне кажется, что Сюше; прежде это был Массена, но его можно считать мертвецом. Сюше, Клозель[423] и Жерар[424] – лучшие французские генералы, по моему мнению. Я поднял своих генералов из низов.
CCCCLXIII
Английское правительство и представленный им тюремщик нашли верное средство сократить мое жизненное поприще. Мне нужно не просто жить, но действовать. Надобно, чтобы мое тело и мой дух следовали за изгибами судьбы, испытания которой послужат лишь к моей славе.
CCCCLXIV
Я отстраивал деревни, осушал болота, углублял порты, перестраивал города, заводил мануфактуры, соединил два моря каналом, строил дороги, сооружал памятники, а меня сравнивали с вождем гуннов Аттилой[412]! Справедливый приговор, нечего сказать!
CCCCLXV
Воистину необычайной оказалась бы книга, в которой не нашлось бы места для вымысла.
CCCCLXVI
Откупщики французского короля поступают весьма оригинально; не ограничивая ни расходов, ни роскоши, они непомерным образом взвинчивают налоги и каждый год, вместо того чтобы сказать: у меня такой-то доход и я могу расходовать столько-то, говорят: нам надобно столько-то, найдите источник для подобных расходов.
CCCCLXVII
При моем правлении я изобретал новые, не бывшие ранее в ходу меры, таковы, например, премии, присуждавшиеся каждые десять лет[413]. Надобно же было достойно вознаградить усилия того, кто достиг совершенства в своем ремесле.
CCCCLXVIII
Я мог дважды ниспровергнуть императорский трон Австрии[414], но вместо этого укреплял его основы. Надобно поставить сие в ряд допущенных мною ошибок, но на что, спрашивается, я мог употребить Австрию? Согласен, но в те времена я обладал достаточным могуществом, чтобы принимать на веру все ее торжественные заверения и клятвы.
CCCCLXIX
Полагаю вероятным, что Австрия войдет однажды в соглашение о владениях с папской курией. Поелику я не назначаю срока, когда сие свершится, никто не сможет опровергнуть меня.
Здесь заканчивается рукопись, которую мы перевели, но отнюдь при этом и не льстили себя надеждою сохранить ее энергический слог вследствие самых свойств английского языка. Надеемся, однако ж, и читатель в том вполне убедится, что мы ни в чем не отступили от сказанного выше в предисловии английского издателя.
Заметки из дневника Наполеона
Всегда одинокий среди людей, я возвращаюсь к своим мечтам лишь наедине с самим собою.
Наполеон I Бонапарт
Остров Святой Елены
1815 год
24 октября
Какому позорному обращению подвергли они нас! Оно мучительнее смерти! К несправедливости, к насилию они добавили оскорбление и медленное истязание! Если я настолько опасен, почему они не избавились от меня? Несколько пуль в мое сердце или в голову решили бы дело; по крайней мере, для такого преступления не требуется много храбрости! Если бы не вы и ваши жены, я отказался бы от всего, мне достаточно солдатского пайка. Как правители Европы могут лишить меня права священной природы владычества? Разве они не видят, что они убивают себя на Святой Елене? Я вступал в их столицы как завоеватель; но в своих делах заботился об их судьбе. Они все называли меня своим братом, и я считался и с человеческими интересами, и с моралью победителей, и с особенностями религии, и с политическими альянсами и интересами [королевских] фамилий.
16 ноября
Вы не знаете людей; их вообще трудно судить. Да и знают ли они сами себя? Если бы я продолжал преуспевать, большинство из тех, кто оставил меня, вероятно никогда не заподозрили бы себя в предательстве. В любом случае, я был более одинок чем предан; было больше слабости, чем измена; они были ратью Святого Петра, – покаяние и слезы могут стоять в воротах! Кроме того, кто там в истории имел больше приверженцев, больше друзей? Кто был более популярен, более любим? О ком более всего сожалели? Взгляните на Францию: разве не может сказать любой, что с этой своей скалы я все еще правлю ею?
25 ноября
Когда я вернулся из Москвы, из Лейпцига, в Париже говорили, что мои волосы побелели; но Вы видите, что это не так, и я намерен выдержать гораздо худшие вещи, чем случившееся!
29 ноября
Один мой Кодекс, из-за его простоты, сделал больше для Франции, чем все законы, вместе взятые, изданные до этого. Мои школы готовят новые поколения. За время моего правления число преступлений быстро уменьшалось; у наших соседей в Англии, напротив, их число увеличивается с ужасающей скоростью. И я думаю, этого достаточно, чтобы ясно судить наши правительства.
Люди доверяют Англии, и повторяют, что Шекспир величайший автор. Я читал его: нет ничего, что можно сравнить с Расином или Корнелем[415], пьесы его жалки и их трудно читать.
30 ноября
(В саду)
Конечно, далеко бедному Тоби[416] до короля Ричарда! Но от этого произвол против него не стал менее зверским; в конце концов, этот человек имел семью, жил собственной жизнью и был счастлив. И было ужасным преступлением посылать его сюда, закачивать свои дни в рабском труде. Но я вижу Вас; Вы думаете, что подобный пример есть уже на Святой Елене. Однако ж, между нами нет ничего общего; если несчастье постигает правителя, жертва может вернуть себе еще большие возможности. Наша ситуация может даже иметь положительные моменты! Вселенная следит за нами. Ведь мы – мученики несправедливости! Миллионы людей плачут вместе с нами, по нам вздыхает страна, и даже слава надела траур! Мы боремся здесь против тирании богов, и надежды человеческого рода – с нами! Горе постигло и героизм, и славу! Только беда возжелала закончить мой взлет! Если бы я умер на троне, в облаках всемогущества, я остался бы проблемой для многих; но поскольку это случится благодаря моим неудачам, меня смогут назвать ничтожеством.
6 декабря
Хорошо, мы выставим караул под окнами на обеде в Лонгвуде; они хотят заставить меня принять иностранного офицера за моим столом, в моем собственном доме; я уже не могу проехать верхом без сопровождения; мы не можем ступить и шагу, не рискуя быть оскорбленными!
1816 год
1 января
На этом проклятом острове большую часть года нельзя увидеть ни солнца, ни луны; всегда дождь или туман. Нельзя проехать и мили, не промокнув; даже англичане, приученные к сырости, постоянно жалуются на это.
15 января
У нас нет здесь ничего кроме времени.
22 января
По моему возвращению из Итальянской армии, ко мне обратился бернардинец Св. Петра, и почти сразу завел беседу по поводу своей бедности. В детские годы я не мечтал ни о ком, кроме Павла и Виргинии и, утешая себя мыслью о том, что следует быть скромным, и думая в то же время о своей известности, я поспешил откликнуться на его призыв и осторожно оставил небольшой сверток с двадцатью пятью луи (25 луидорами, золотыми монетами) на камине.
7 февраля
Известие о смерти Мюрата в Пиццо.
Калабрианцы оказались гуманнее и честнее тех, кто послал меня сюда![417]
8 февраля
Судьбой было предрешено, чтобы Мюрат пал. Я мог взять его на Ватерлоо, но французское войско было столь патриотично, столь честно, что сомнительно, чтобы оно перебороло то отвращение и тот ужас, которые испытывало к предателям. Не думаю, что я имел столько власти, чтобы поддержать его[418], и все же он мог принести нам победу. Нам очень не хватало его в некоторые моменты того дня. Прорвать три или четыре английских каре, – Мюрат был создан для этого; не было более решительного, бесстрашного и блестящего кавалерийского начальника.
17 февраля
Если бы я не был настолько глуп, чтобы дать побить себя при Ватерлоо, дело было б сделано; даже теперь я не могу понять, как это произошло – но все же, оставим разговоры об этом!
3 марта
Я изрядно испугал их возможным вторжением в Англию, не так ли? О чем говорили тогда в обществе? Вы, возможно, шутили об этом в Париже, но Питт в Лондоне вовсе не смеялся. Никогда английская олигархия не была в большей опасности!
Я сделал высадку возможной; я имел лучшую армию, которая когда-либо существовала. Аустерлиц – разве нужно говорить еще?! За четыре дня я дошел бы до Лондона; я шел бы не как завоеватель, но как освободитель; я действовал бы как новый Вильгельм III[419], но с большим великодушием. Дисциплина в моей армии была бы совершенной; солдаты вели бы себя в Лондоне точно так же, как и в Париже. Оттуда я двинулся бы с юга на север, под знаменем Республики. Возрождение Европы, которое я собирался произвести позже с севера на юг, шло бы под монархическими формами. Неудачи, которые я претерпел, проистекали не от людей, но от воли случая: на юге было море, погубившее мой флот; на севере был пожар Москвы и лед зимы. Все эти стихии – вода, воздух, огонь, – природа и только природа; она была противником всеобщего обновления, которое противно сути самой Природы! Увы, проблемы Природы неразрешимы!
7 марта
Графу Лас-Казу[420], камергеру лонгвудского дворца
Граф, вот уже шесть недель, как я изучаю английский, и не вижу прогресса. Шесть недель – это сорок два дня. Если б я изучал ежедневно по 50 слов, то знал бы уже две тысячи двести слов. Для словаря, в котором больше сорока тысяч слов, понадобится сто двадцать недель, а это более двух лет. После этого Вы должны согласиться, что изучение одного языка есть большой труд, который следует начинать в молодые годы. Longwood, this morning the seven march thursday one thousand eight hundred sixteen after nativity the Lors Jesus Christ.
11 марта
Император России умен, приятен, образован и легко очаровывает; но каждый должен входить к нему с охраной, ведь по сути он – грек последней Империи.
Греция ждет освободителя. Какой будет роскошный венок славы! Он может навечно вписать свое имя рядом с Гомером, Платоном, Эпаминондом! Я сам был, вероятно, близок к этому. Когда во время итальянской кампании я достиг берегов Адриатики, то написал Директории, что могу заглянуть за империю Александра.
Французы сплошь критичны и горячи: они как крылья мельницы во власти ветров; но эти ошибки делают их свободными от любой корысти, и это их лучшее оправдание.
31 марта
С капитуляцией Сен-Жан д’Акра я мог достичь Константинополя и Индии; я изменил бы лицо мира!
1 апреля
Я могу насчитать тридцать один заговор только по официальным документам, не говоря о тех, которые остались неизвестны; одни строили козни, я же тщательно защищался. Риск в моей жизни был велик, особенно между Маренго и покушением Георга[421] и в деле герцога Энгиенского.
11 апреля
Лицо Талейрана столь непроницаемо, что совершенно невозможно понять его. Ланн и Мюрат имели обыкновение шутить, что если он разговаривает с Вами, а в это время кто-нибудь сзади дает ему пинка, то по его лицу Вы не догадаетесь об этом.
Фуше нужны интриги постоянно, как пища. Он интриговал всегда, в любом месте, любыми способами, с любыми людьми. Он повсюду имел соглядатаев.
(на вопрос О’Мира[422]: Кто лучший из французских генералов?)
Трудно сказать, но мне кажется, что Сюше; прежде это был Массена, но его можно считать мертвецом. Сюше, Клозель[423] и Жерар[424] – лучшие французские генералы, по моему мнению. Я поднял своих генералов из низов.