Мы вернемся!

Турки уже подбегали к рогаткам, ещё немного — они их проскочат, перемахнут ров, а потом полезут на валы.

«Ба-ах! Ба-ах!» — ударила ближняя картечь, и рой мелких свинцовых пуль выкосил две широких просеки в рядах атакующих.

— Минируйте пушки! — крикнул пионерам Лёшка, раздувая фитиль на своей гренаде. Турки пёрли вперед, несмотря на все свои потери.

— Вперёд! Бей русских! А-а-а-а!! — орали воины султана, спеша сцепиться в рукопашной с противником.

Алексей размахнулся и метнул свою гренаду. Бах! Бах! Бах! Стена разрывов отбросила от южного вала первую волну атакующих.

— Уходим! — отдал он команду, оглядывая сбегающую с южного вала роту. Блин, уже двоих раненых выносили на спинах их товарищи. Кого-то всё-таки зацепили выстрелы турок, а может быть, и осколок от собственной гренады неудачно прилетел. Расстояние до атакующих-то было совсем небольшое.

Турки взобрались на южный вал и с восторгом потрясали на нём оружием.

Бах! Бах! Егеря, откатываясь к северной стороне, вели непрерывный стрелковый огонь.

Неприятель чуть-чуть замедлился с наступлением, облепив взятый вал, и дал роте пару десятков секунд для отрыва.

Баба-ах! Взорвалась первая заминированная пушка, выбив на оставленном валу воронку до самого его основания. «Баба-ах!» — сработала, разрывая на части тела османов, вторая импровизированная мина, состоящая из орудия и пороховых зарядов.

Всю южную сторону укреплений заволокло едким дымом и поднятой вверх пылью. В рядах турок царило смятение.

Рота, воспользовавшись паузой, закреплялась в это время на северной стороне. Стрелки спешили перезарядить свои ружья, а пионеры минировали все остальные пушки.

— Ещё заряд, ещё! Бистро, бистро! — кричал Курт, закладывая десятый мешок пороха. — Ещё три — и совсем корошо! — крикнул он Лопухову. — Всё! Забивать в ствол ядра! — и одно за другим в пушку закатили сразу несколько ядер, а сам он, вглядевшись в оправившихся и уже сбегающих с вала турок, отмерил кусок запального шнура. — Гуд! Весь, сколько остаться, пороховой припас нести к пушка! — и сам прикрепил огнепроводный шнур к пороховому бочонку. — Это если осман на сам пушка шнур увидит и потушит, — объяснял он Лопухову. — Осман хитрый, но русский егерь должен много хитрей осман быть!

— Огонь! — рявкнул команду Егоров, и рота залпом ударила по бегущим к северному валу туркам. — Гренадами бей! — и в сторону наступающих полетели оставшиеся личные чугунные ручные снаряды.

— Уходим! Быстрее!

Под разрывы своих последних гренад егеря скатывались с валов в сторону берега. А у заминированных пушек уже шипели подрывные запалы. «Ба-а-ах! Ба-а-ах! Ба-а-ах!» — одно за другим разрывались и взлетали в туче камней, земли, дерева, песка и металла орудия. Все шесть подрывных мин сработали, прикрыв отход русских стрелков. Рота неслась к реке, а пионеры устанавливали уже на берегу те восемь переносимых мин, что всё это время были с егерями в их ранцах.

— Командир! Турки рогатки разобрали, в проход заходит конница! — прокричал Живан, разворачивая в двадцати шагах от лодок заслонный плутонг Трифона.

Турки подстраховались. Связав защитников шанцев атакой пехоты, они подвели к береговому проходу часть своей конницы, а теперь, раскидав преграду, просачивались через открытый проход уже к берегу. Сейчас их там было около сотни, но ещё минута, другая — и тогда уже сотни три османских всадников посекут заслонный плутонг и всех тех, кто не успел ещё укрыться в лодках.

Однако атаковать они пока ещё не спешили, озадаченные чередой мощных взрывов, прямо на их глазах разметавших часть шанцев. Что ещё там затеяли эти русские, суетившиеся у своих лодок? И почему это они что-то срывают со спин, а затем укладывают на песок?

Основной состав роты был уже в лодках, и теперь к ним пятился заслонный плутонг во главе с прапорщиком Милорадовичем.

— Алга! — Наконец-то взмахнул бунчуком командир такима, и две с лишним сотни всадников разом ринулись вдоль берега на егерей.

— Прикрывайте заслон! — выкрикнул команду Егоров и сам поднялся над бортом. «Бах! Бах! Бах!» — все шесть лодок окутались облаком от порохового дыма. «Ба-ах!» — сработал первый фугас, поднимая вверх береговой песок и тучу мелких камней. «Ба-ах!» — сработал второй, а за ним третий и четвёртый. Эти взрывы не нанесли никакого ущерба врагу, но они заставили его конницу остановиться. Прямо перед ними земля вставала на дыбы, и никто бы не смог сейчас этих всадников заставить идти вперёд. Многие сипахи сорвали со спин ружья и теперь разряжали их в сторону отходящих зелёных шайтанов. Вот одна, вторая пуля ударила по отступающим к лодкам солдатам. Пятерых вынес на своих руках заслонный плутонг, и двое из них были уже бездыханными. Лодки рывками отходили от берега, сечевики изо всех сил старались вывести их из зоны ружейного огня. На берегу в это время уже толпилась турецкая пехота, сбежавшая с валов, полуразрушенных взрывами шанцев. Она тоже палила в отходящих из своих ружей.

«Щёлк, щёлк, щёлк», — били круглые свинцовые пули в толстые борта казачьих лодок, вышибая из них щепки.

— Башку пригни, дурень! — ударил по затылку молодого егеря Карпыч. — Без башки куды кашу-то будешь класть?! Всё-ё, отвоевались пока! Не взял всё ж таки нас турка! Как бы он ни старался, только лишь за хвост чуток царапнул!





Глава 6. Трофей




— …Во время поиска за Дунай с партиями подполковника Ферзена отдельная особая рота главного квартирмейстерства первой армии участвовала вместе с отрядом орловского пехотного полка во взятии береговых шанцев, — докладывал барону фон Оффенбергу Егоров. — Затем, отделившись от партии премьер-майора Шипилова, рота перерезала дорогу отходящим из деревни Еникюй остаткам разгромленного алая сипахов. На месте устроенной засады было убито семь десятков турецких всадников вместе с командиром алая Мустафой-пашой. Ещё около десятка османов, из которых трое субаши[3] было взято в плен. Кроме того, пленён старший писарь алая, который дал на месте показания, что он в эту тысячу переведён только лишь месяц назад из писарей гарнизона крепости Шумла, — и Лёшка взглянул на прямо-таки насторожившегося после его слов полковника. — При первичном полевом допросе этот писарь дал очень обширные сведенья по войскам турок в провинции и в придунайском районе. Пленный изъявил желание сотрудничать с русским командованием.

«Ого, а как глазки-то у Генриха Фридриховича горят», — с удовлетворением подумал Лёшка и продолжил доклад:

— Участвуя в бою по прикрытию отхода отрядов подполковника Ферзена, рота уничтожила подрывом шесть орудий вместе с подошедшим противником. Часть шанцев была при этом разрушена. Потери особой роты во время поиска — двое рядовых, ранено семеро, один из них покалечен. Пользуясь случаем, прошу вашего ходатайства на перевод в особую роту егерей двух рядовых из Орловского пехотного полка, кои сами изъявили желание служить у нас. Оба они проявили себя в этом последнем поиске за реку. И вот ещё, Ваше высокоблагородие, кое-что из трофеев. — Алексей положил перед полковником на дубовый стол свёрнутую материю.

Фон Оффенберг развернул её. В его руках было большое шёлковое знамя красного цвета с прямоугольными фиолетовыми и чёрными вставками.

— Ваше высокоблагородие, там подполковник Ферзен обещался тоже про нас в своей реляции указать. Но кто его знает, вдруг он чего и забудет, а тут как бы и трофейное знамя для вас. Мы уж не показывали его никому, вы первый из высокого начальства его увидали. И вот мой рапорт по всему нашему делу. — Лёшка с улыбкой положил на тот же стол исписанные листы бумаги.

— Ну ты и плут, поручик, — покачал головой барон. — Ну, ладно знамя, пусть там квартирмейстеры всеми этими тряпками восторгаются, меня-то ты этим уже не удивишь, а вот язык твой, про которого ты только что тут рассказывал, он-то сам где?

«Ага-а, а как нервничает-то “их высокоблагородия”. Торопится, вон, даже мой рапорт толком не дослушал. Языка, вишь ли, ему подавай!» — с удовлетворением отметил Егоров и позволил себе чуть подколоть начальство:

— Да не знай, Ваше высокоблагородие, давеча вот только под конвоем у нас был, но мои же ребятки шустрые, можа, его уже и в интендантство определили, там ведь партии пленных собирают для отправки под стражей, — и Егоров с самым постным видом пожал плечами.

— Пору-учик! Где пленный?! Твою ж мать!.. Вы что там, совсем?! — ругался по-простецки, с матерком, барон ничуть не хуже заправского извозчика.


«Похоже, переборщил я с шутками», — подумал с запоздалым раскаяньем Лёшка.

— Вашвысокоблагородие! — наконец умудрился он встрять в паузу между солёными выражениями начальства. — Запамятовал я. Тут он, под конвоем, у самого крыльца штаба стоит. Разрешите его сюда, к вам доставить?

— Бего-ом! — проревел весь красный полковник.

«Да, точно переборщил», — подумал Егоров, пулей вылетая в коридор из кабинета.





* * *


— Хоро-оший трофей, — с восхищением перебирал ременной подвес Митя. — Какая отделка ножен! Всё в серебре, а сама кожа мягкая, гладкая, аж лоснится. А сабля-то, сабля, Лёш! — Он вытащил богато отделанную с особым изгибом саблю-кылыч из ножен.

— Там и кинжал такой же, ничуть не хуже её будет, — подсказал адъютанту главного квартирмейстера Алексей. — И два пистоля с серебряной насечкой, резной костью и со всякими украшениями. Нравится?

— Да-а! Вот это красота-а! — искренне восхищался Митя. — Бога-атый трофей!

— С целого командира алая, с самого паши снят, — подлил масло в огонь интереса молодого подпоручика Егоров. — Дарю!

— Мне-е?! — поразился Митя.

— Ну, конечно, тебе, — подтвердил Лёшка. — Ты же сам месяц назад просил какой-нибудь трофей для тебя приглядеть, чтобы было чем в столице похвалиться. Ну, вот его и забирай. Там ещё знамя алая было, правда, испачканное чуток в крови. Но его уже, извини, себе сам барон забрал. А так бы его на стеночку в гостиной у камина привесить, да? — и Лёшка прикрыл свою ироничную улыбку чашкой чая.

— Не-е, Лёш, знамя точно не дадут, — совершенно серьёзно ответил подпоручик. — Они же все в Санкт-Петербург, к самому императорскому двору, свозятся. Спасибо тебе за такой подарок, мне, право, даже как-то неловко его такой и принимать! — Паренек вскочил с места. — Как я могу тебя отблагодарить?

— Да брось ты, Мить, успокойся, вон, чай аж на стол пролил, — Алексей кивнул на перевёрнутую чашку. — Я же от чистого сердца, а не для твоего отдарка. Ты расскажи мне лучше, что вообще нынче в свете белом делается. Я за эти три недели, что мы на выходе да при войсках были, совсем ведь от всей жизни отстал.

Митенька сразу же стал серьёзным и начал степенно и по порядку рассказывать все армейские и светские новости:

— Одновременно с вами, Алексей, сделали удачные поиски партии майора Богданова близ Турно, князя Голицына за Силистрией, полковника Кличко и подполковника Блюхера под Бадабагом. Везде от них турки понесли потери в живой силе, в провианте, фураже и в вооружении. Сами османы тоже не сидели без дела, из Силистрии их двухтысячный отряд пристал к острову против деревни Ликоршет и готовился уже идти дальше по нашему берегу. Но секунд-майор Шемберг с двумя сотнями гренадёров и казаков, а также подполковник Увалов с эскадроном пикинеров высадились на этот остров и прогнали оттуда неприятеля, который понёс при этом значительные потери. Из крепости Рущук силами в шесть тысяч человек турки переправились к нашей Журжи и даже подступили к самому её ретраншементу, но были вскоре отогнаны огнём батарей. Далее полковник Яновский с батальоном гренадёр, майор Трендель с двумя ротами Ингерманландского полка при четырёх полевых пушках и майор Йоханссон с двумя ротами Сибирского полка и с казаками атаковали этих отходящих турок и после короткого боя совершенно их рассеяли. Подступавшие со стороны Слободзеи к Журжи османы были отбиты полковником Дурново, а затем он же с шестью ротами из Апшеронского полка ударил по неприятелю и обратил его в бегство. Потери турок под Журжи — полторы тысячи, у нас потери — тридцать четыре человека. По всей протяжённости Дуная сейчас кипят большие баталии и малые схватки, и мы, и противник переправляемся другу к дружке и пытаемся нанести урон. У нас пока получается гораздо лучше. Османы несут большие потери. Но это, Лёш, ещё только начало большой кампании, — подчеркнул Митя. — Совсем уже скоро начнётся большое наступление на ту сторону. От Киева и Полтавы свежие полки сюда подходят. Из усмирённой Польши тоже сюда же подмогу перекидывают. Да и со второй армии, что сейчас Буг перекрывает, несколько тысяч к нам прислали. Рекрутов вон к нам недавно пригнали, «сырые» ещё совсем, прямо мужики мужиками, даже штыковому бою пока не обучены. Только и умеют во фрунт тянуться и как болванчики твердить: «Так точно», «никак нет», «не могу знать»! Переводом из Речи Посполитой генерал майор Суворов скоро будет, из столичной гвардии подполковник Разумовский за лаврами пожаловал, князь Волконский намедни вот прикатил, граф Апраксин…

«Суворов Александр Васильевич, тот самый знаменитый и легендарный Суворов скоро будет здесь!» — думал Лешка, пропуская мимо ушей всю остальную великосветскую хронику.

— Мить, а что Суворов-то? — перебил собеседника Егоров. — Куда его пошлют-то? Ты ведь всё знаешь, ну, расскажи?

— Да что тебе этот генерал-то сдался, а, Лёш? — удивился молодой адъютант. — Тут вон какие особы в нашу армию пожаловали из самого высшего общества и теперь вот хотят в баталиях отличиться. А этот-то что? Ну, погонял он спесивую шляхту в Польше, а при дворе-то больших связей у него нет. Хорошими покровителями он тоже похвастаться не может, характер у генерала взбалмошный, в обществе ведёт себя словно простой обер-офицер, а не как их превосходительство. Сам он весь такой резкий и громкий, без высоких манер. Не-ет, уж он-то точно дальше генерал-майора не пойдёт!

— Эх, Митя, Митя, — покачал головой Егоров, — не спешил бы ты раньше времени о людях судить. Ну и всё-таки, что там по его распределению в войска, где он теперь далее дислоцироваться-то будет?

— Да-а, под Журжу к Негоешти его определили. Будет там с резервной дивизией в покое стоять, — снисходительно махнул рукой подпоручик. — Напротив него по правому берегу Дуная турецкая крепость Туртукай стоит с большим гарнизоном. Вот он, небось, и будет теперь всё лето там сидеть да грозить туркам, дабы они на наш левый берег не лезли.

— Ага, — кивнул Лёшка. — Значит, всё лето будет невылазно на своём берегу сидеть, и это Суворов, да?

— Ну да, — подтвердил Митя. — Всё равно ему пока никакое новое дело не доверят, он ведь против турок вообще даже не воевал. Глядишь, осмотрится годок, а там, может, чего и доверят ему. Ежели, конечно, к тому времени сама война уже не закончится.

— Ну-ну, пущай оглядится, — улыбнулся, соглашаясь с «информированным» адъютантом, Алексей. — Как бы это мне увидеться с ним, а, Мить? Ты, как он сюда прибудет, будь так любезен, дай мне знать.

— Да на что он тебе только сдался? — удивился адъютант, любуясь трофейным пистолем, снятым с поясного ремня. — Ну да ладно, коли ты так хочешь, пошлю я к тебе вестового, как только он объявится. — А, да вот ещё что, Алексей! — поднял глаза на Егорова Митя. — Я что спросить-то тебя хотел, это чего там твой барон так в своём кабинете-то совсем недавно орал? Не на тебя ли это, случаем?

— Да не знай, — вставая, пожал плечами Лёшка. — Так-то при мне он кричал, конечно, обрадовался, наверное, соскучился же очень. Я ведь ему из поиска флаг османский привез, да ещё и ценного языка притащил, кроме всего прочего. Вот он, видать, с того-то и раскричался: «Лёшенька — молодец, Лёшенька — умница!» Следующий чин капитан-поручика пообещал досрочно за хорошую службу, — самозабвенно врал Егоров.

— Ну-у не зна-аю, — недоверчиво покачал головой Митя. — А со стороны-то вроде как ругался их высокоблагородие, да ещё грубо так, словно пьянь из подлого сословия на уездной ярмарке.

— Да что ты! — вытаращил глаза Лёшка. — Почудилось тебе, Мить! Чтобы господин барон, полковник фон Оффенберг, и мог матерно ругаться?!

— Да нет, и правда, похоже, почудилось, — кивнул, соглашаясь с егерем, адъютант. — Ну, Алексей, ещё раз тебе спасибо за такой царский подарок, — и он погладил рукоять османской сабли.





Глава 7. Славка




Апрель в Валахии традиционно одаривал всех теплом и цветеньем садов. Все вокруг было в белых, розовых и красных лепестках. В воздухе стоял непрерывный гул от тружениц пчёл, и сам этот воздух словно был пропитан запахом мёда. А сердце у Лёшки щемило от воспоминаний. Весна, падают лепестки с алых цветков на золотые волосы Анхен, и такие счастливые ярко-голубые глаза его невесты.

Поручику в это время старались не докучать. «Ибо не буди лихо, пока оно тихо! — как глубокомысленно объяснял философию жизни молодым егерям Карпыч. — У их благородия печаль, и лучше ему на глаза не попадаться, пущай он сам с собой немного побудет. Вот скоро возьмётся за вас — сами вспоминать это время с грустью будете!»