Мы умели верить

– О, – Клэр напряглась, но было заметно, что она польщена. – Не нужно было так беспокоиться.

– Клэр, у тебя теперь ребенок. Ты разве не понимаешь? Разве ты бы… Если бы твоя дочь…

Фиона не могла заставить себя произнести имя девочки. Это было бы вторжением, привилегией, права на которую ей не давали.

– Это другое, – сказала Клэр.

Возможно, в ее голосе прозвучало обвинение, но Фиона не стала к этому цепляться, а сказала:

– Твой отец в порядке.

– Я знаю.

– Откуда?

– Ну, у нас есть гугл. Там видно, когда он читает лекции. И твой магазин, похоже, не бедствует, так что я решила, ты тоже в порядке.

Фионе хотелось спросить, понимает ли она, что последние три года отказывала своим родителям в праве знать, жива она или мертва. Она хотела хотя бы понять, почему. Но к этому надо подобраться попозже. Если спросить об этом сейчас, взорвется бомба.

– У Карен рак груди, – сказала она. – Поэтому он не прилетел. Ей назначили облучение.

Клэр не выразила особого интереса.

– Это плохо?

– Ну, это рак. Но, похоже, излечимый.

– Она тоже подсядет на эту тему с розовыми ленточками, да? Будет ходить на все эти марши и всем трындеть об этом?

В прежние годы Фиона могла бы отчитать ее – она всегда следила за тем, чтобы о Карен говорилось с уважением, старалась сохранять хорошие отношения – но сейчас она дала себе волю рассмеяться, и словно гора с плеч свалилась.

Фиона достала из сумочки конверт и написала на обороте телефон Дэмиана.

– Ему сейчас трудно, – сказала она, – и, если он сможет услышать твой голос, я знаю, ему станет легче.

Клэр взяла конверт равнодушно и засунула за передник.

– Ты здесь законно? – спросила Фиона шепотом.

– Сложно сказать. Мне не грозит арест, ничего такого. Я просто превысила срок. Но я могу уладить это.

– А почему не приехать домой? В Чикаго.

– Скажи еще, что ты ничего не трогала в моей комнате.

Она трогала, слава богу, иначе эти слова задели бы ее. Кровать Клэр по-прежнему была на месте, и комод, и книжки, но сразу после того, как она первый раз уехала в Колорадо, Фиона поставила туда швейный столик, и не ограничилась этим.

– Я пробуду здесь еще неделю или две, – сказала Фиона. – Ты помнишь Ричарда Кампо?

Это был глупый вопрос. Одной из его канонических работ считалась фотография с маленькой Клэр, плачущей на руках у Дэмиана. Эта фотография до сих пор висела в Массачусетском музее современного искусства. Клэр написала по ней сочинение в колледже.

– У него открывается выставка в Помпиду в понедельник. Я остановилась у него.

Ей вдруг захотелось сделать вид, что это была главная причина ее прилета в Париж, а Клэр была на втором месте, но зачем? Из гордости? Она столько раз совершала эту ошибку с Клэр – притворялась, что любит ее меньше, чем на самом деле. Подготавливала себя к тому, что ее сердце будет разбито, как привыкла поступать с мужчинами. (Когда они с Дэмианом первый раз пошли на парную терапию, терапевт в итоге спросил ее: «Чего вы боитесь, если полностью откроетесь ему?» И Фиона, уже в слезах, выкрикнула: «Что он умрет!» Терапевт такого явно не ожидал. Это был не очень хороший терапевт.)

– Я буду здесь по крайней мере столько, – сказала она, – чтобы увидеть его выставку. Я бы хотела, чтобы ты вернулась со мной домой, но, – она подняла руку, предотвращая возражение Клэр, – если ты совершенно не хочешь этого, я бы хотела побыть здесь какое-то время. Может, я смогу помочь тебе с младенцем. Ты мне хотя бы дашь свой номер?

– Она не младенец. Ей три.

– Я бы так хотела помочь, милая.

Клэр решительно не дала Фионе номер, но разрешила ей прийти через два дня, а дальше будет видно.

Женщина за стойкой позвала Клэр, указав на часы, и Фиона подумала, не условились ли они заранее: Позови меня через шесть минут, если я не дам отбой.

– Я не против, чтобы ты была здесь, – сказала Клэр, – но мы в порядке.

– Я знаю, что в порядке. Я вижу. Я всегда в это верила.

Отчасти это было правдой.






1986




Йель все ждал, когда Джулиан выйдет на улицу, но Джулиан не хотел, чтобы его кто-нибудь увидел. Он собирался скрываться здесь до воскресенья, до самого вылета в Пуэрто-Рико. Там жил его школьный друг, и он планировал остановиться у него – а дальше он не был уверен ни в чем, кроме того, что ему будет тепло.

«Может, махну на Ямайку, – сказал он, а Йель ему: – Джулиан, на Ямайке таких, как мы, убивают».

И Джулиан пожал плечами с недовольным видом.

Джулиан почти все время проводил, запершись в хозяйской спальне или качаясь в фитнес-клубе Марина-Сити в спортивной форме, которую он выудил из гардероба Аллена Шарпа. Насколько мог видеть Йель, он ничего не принимал, однако он не мог знать, что делал Джулиан в течение дня. Каждый вечер в 18:30 Джулиан появлялся в гостиной и включал передачу «Колесо Фортуны», и Йель не понимал, что его там привлекает; он ни разу не попытался отгадать ответ. Когда после каждого раунда победитель шел делать покупки на маленькой витрине, Джулиан спрашивал вслух, выберет ли этот тип статую далматинца. Этим его участие и ограничивалось.



Во вторник после работы Йель увидел Эшера Гласса в бассейне Халл-хауса. Эшер уже собирался отчаливать, когда Йель пришел. Йель прыгнул в бассейн, и они разговаривали, зависнув в воде. Рядом с Эшером он чувствовал себя бледным дохляком, поэтому был рад, что вода удачно скрывала его тело. Эшер уже слышал, что Йель живет в районе Ривер-Норт.

– В башнях-кукурузах. Все думаю, какую бы игру слов подобрать, но ничего в голову не идет.

Эшер не засмеялся, но посмотрел на него с тревогой.

– Если тебе понадобится юридическая помощь, чтобы забрать свои вещи со старой квартиры, или что-то по финансам – мало ли – я решаю такие дела, и буду рад помочь.

Вода льнула к плечам и груди Эшера идеальными окружностями.

– Спасибо, что предложил.

Он мало думал о вещах, оставленных у Чарли. Он уже несколько дней носил свитера Аллена Шарпа и мягчайший банный халат Аллена Шарпа, и на данный момент у него была вся музыка, и мебель, и блюда, которые он мог пожелать. Но оттого, что Эшер вызвался помочь ему, а не Чарли, Йелю стало тепло в холодной воде. Когда Эшер ушел, он погрузился на дно бассейна и посмотрел вверх, на полоски голубого света.



В среду Фиона позвонила Йелю на работу и сказала, что пора забирать Роско. Йель не стал спрашивать насчет денег, и Фиона тоже ничего не сказала об этом; он заплатил триста шестьдесят долларов. Он принес Роско домой в картонной переноске, которую ему дали в лечебнице.

Йель не стал рассказывать Джулиану, как все было – он не хотел его расстраивать, а также боялся проговориться о своем тестировании – так что, когда Йель открыл коробку и Роско осторожно выбрался наружу, Джулиан, сидевший на диване, дико уставился на кота.

– Помнишь этого парня? – сказал Йель.

Замешательство Джулиана длилось не больше секунды – и вот он уже был на полу, тиская Роско, словно малыш, нашедший свою давно потерянную любимую игрушку.

– Откуда он взялся? – спросил Джулиан и, к счастью, не стал дожидаться ответа Йеля. – Эй, дружок, ты теперь живешь в пентхаусе! Он тут останется? Ему можно?

– Если у него нет никаких других социальных обязательств.

Глядя на то, как Джулиан держит кота, Йель заволновался, что Джулиан также решит здесь остаться. Но у того уже был заказан билет, и с каждым днем ему все больше не терпелось улететь. Йель снова вышел на улицу и купил Роско лоток и немного корма, а также миску и кошачью лежанку. На выходе из магазина он вернулся и купил ему игрушку – сиреневый мячик с пером.



В четверг приехал эксперт по Фудзите, прилетел из Парижа, встретиться с Биллом. Йелю хотелось подслушивать под дверью. Ему хотелось провести остаток жизни, выстраивая Париж Норы из сахарных кубиков, складывая их один за другим. Он хотел билет в один конец в Париж 1920-х. Ему вспоминались слова Норы о путешествиях во времени. Что за кошмар – двигаться только вперед, в пугающее будущее, все дальше и дальше от всего, что делало тебя счастливым. Только, возможно, она имела в виду другое. Может, она имела в виду, что чем старше ты становишься, тем больше в твоем распоряжении десятилетий, по которым ты можешь перемещаться с закрытыми глазами. Он не мог себе представить, что когда-нибудь ему захочется снова попасть в этот год. Что ж, через одиннадцать дней он узнает свои результаты. И тогда, возможно, его одолеет ностальгия по жизни в этом чистилище, когда он мог подолгу сидеть за столом, цепляясь за соломинку надежды.



Когда Йель тем вечером вернулся домой, Джулиан сидел за столом и читал «Телегид», хотя телевизор был совсем в другом месте. Журнал был старый, оставшийся с тех пор, как здесь останавливались Шарпы. На коленях у Джулиана лежал Роско.

– Это забавно, – сказал Джулиан. – Они как будто взяли интервью у Кермита и мисс Пигги[119].

– Ага, я видел.

– Он настаивает, что они не женаты, а она думает, женаты.

– Смешно. Ты как сам – окей?

– Я выкачусь от тебя через два дня.

Йель присел. Если Джулиан действительно покидал город, Йель мог бы спросить его кое о чем. Он не мог не сделать этого.

– Я еще раз хочу сказать, что не держу на тебя зла за то, что случилось с Чарли. Мне бы надо подсыпать яду тебе в кофе, но я просто не злюсь на тебя. Но ты должен рассказать мне кое-что. Мне нужно знать, действительно ли это был единственный раз.

Джулиан отложил журнал, оставив открытым, словно собирался дочитать. И поднял Роско к груди. Точно щит.

– Окей. Ну… да, по большому счету.

– По большому счету?

– Он как-то брал у меня в рот. Около года назад. Но, что касается… если ты об этом спрашиваешь, тогда ага, только раз.