Мы умели верить

Когда он пришел на следующий день и снова никого не застал, он решил позвонить друзьям, чтобы пригласить их посмотреть, где он работает. Это могло помочь ему отвлечься от мыслей о Джулиане, о том, как близок он был к тому, чтобы зайти к нему тем вечером. Согласием ответили Тедди и Эшер, и появились после полудня. Йель обрадовался, что Эшер пришел не один; он был бы сам не свой с ним наедине. И так же он был рад, хотя и по другой причине, уже из-за Чарли, что Тедди пришел не один. Йель показал им текущую выставку – двенадцать портретов Эда Пашке, от которых у него рябило в глазах каждый раз, как он проходил мимо – и они расселись в кабинете Йеля, где Тедди закурил, стряхивая пепел в кружку Йеля с логотипом MoMA[75]. Курил он подозрительно быстро, выпуская дым каждую пару секунд.

Они говорили о Джулиане, что было все же лучше, чем думать о нем.

– По вечерам его стабильно нет дома, – сказал Эшер.

– И где же он?

– Бухает, – сказал Тедди. – Ищет других инфицированных, чтобы потрахаться.

– Это он тебе сказал?

– Он шутил о «русской рулетке».

Тедди мог бы проявить больше чуткости – как-никак он говорил о бывшем любовнике – но, очевидно, его любовь к сплетням взяла верх.

– Фиона рассказала тебе, – сказал он, – что нашла его у себя на диване на прошлой неделе, без туфель и плаща? Он сменял их на типа пять метаквалонов[76] и косяк.

– И это в доме, где она работает няней, – добавил Эшер.

Эшер играл с четырехцветной ручкой Йеля, выдвигая стержни один за другим.

Йель почувствовал, что вообще потерял нить происходящего. Как столько всего могло случиться за неделю? Что ж, было холодно; он почти все время сидел дома. Чарли после Нового года с головой ушел в газету, словно статьи о жилищном законодательстве и шоу трансвеститов могли волшебным образом способствовать созданию вакцины. Если он не был в своем офисе или на собрании, то работал дома, и его «макинтош» гудел, как реанимационный аппарат. Он присоединился к кампании Эшера за повторное голосование по Постановлению о правах человека, хотя раньше был противником этой идеи. Они понимали, что не получат достаточно голосов, что городской совет не имел ни малейшего интереса защищать их права, но это была стартовая площадка; они попадут в «Трибуну» и в вечерние новости. Чарли вдруг заговорил об этом с одержимостью новообращенного.

Он был слишком измотан для секса, или слишком подавлен для секса, а может, не в настроении для секса. Субботним вечером они пошли в кино на «Цветы лиловые полей»[77], и по дороге домой Чарли без умолку возмущался тем, как Спилберг выхолостил лесбийскую тему до единственного поцелуя.

«У меня с моим дантистом больше близости», – сказал Чарли.

Йель расстегнул рубашку Чарли и попытался направить его в спальню. Но Чарли застегнулся, прижал Йеля к стене, прошелся губами ему по ключице, а затем встал на колени и сделал ему виртуозный минет, который мог бы показаться несколько механическим, если бы не был настолько хорош.

Тедди закурил новую сигарету. Он сказал, что Джулиан решил отказаться от всех антибиотиков и витаминов, даже от энзимов папайи, о которых все время говорил Терренс.

– Есть смесь из двух лекарств из Мехико, да? Я знаю парня, который ее доставляет. А Джулиан не хочет.

– Он же вроде верил, что вот-вот найдут лекарство, – сказал Йель.

– Вера – хрупкая вещь, – сказал Эшер.

Эшер покачивался на задних ножках стула, и Йель нервничал, что он свалится.

– Ты хорошо выглядишь, – сказал Йель Тедди. – Твое лицо. Даже не скажешь.

Тедди поднес пальцы левой руки к переносице.

– Я хочу, – сказал Эшер, – чтобы он подал иск против универа. А он не слушает.

– Ну, в этом просто нет смысла! Все хотят, чтобы я больше бесился по этому поводу. Чарли хочет, чтобы я написал об этом личный отчет. Просто… это не кажется таким уж большим делом.

– Тедди, – сказал Эшер, – на тебя напали. Это мелочь по сравнению с тем, что люди сейчас умирают, но это кое-что. И это связано. Не говори, что это не так.

Тедди рассмеялся и сказал:

– Помнишь, как Чарли орал на Нико? Перед «Парадизом».

Это было еще до болезни Нико. Нико сказал: «Ты знаешь, я думаю, нам надо меньше беспокоиться о том, что нас могут побить. Люди боятся крови. То есть они могу бросить в нас чем-то, но никто не станет бить тебя в рот при выходе из бара, так?» А Чарли сказал: «Ты, блядь, стебешься? Нападают обычно втроем. Ты мог бы почитать газету, которую выписываешь. Втроем, Нико». Остаток вечера они все передразнивали его: «Втроем! Я сейчас употреблю тройное пиво. Воистину! »

В открытую дверь Йеля постучали, и он вздрогнул. Это была Сесилия; он оставил галерею незапертой, когда впустил друзей.

Он надеялся, что она примет Тедди и Эшера за спонсоров или хотя бы за художников, но она вполне могла узнать их, поскольку видела на благотворительном вечере, а Тедди в своих перемотанных изолентой очках, грязной белой футболке и с сигаретой во рту имел такой вид, словно явился прямиком с вечеринки после концерта Depeche Mode. Сесилия, очевидно, решила, что не помешает им, и смело вошла в комнату.

– Надеюсь, ты хорошо провел праздник, – сказала она.

– Вообще-то, даже не один. А ты?

– Я хочу убедиться, что у нас все в порядке.

Эшер поднял брови и указал на дверь. Но Йель покачал головой и сказал обходительным тоном:

– Да, это ты мне скажи. Чак Донован больше не беспокоил?

– В последнее время – нет.

Йель сказал, формально не солгав:


– Из Висконсина в последнее время тоже не было новостей.

Он умел сохранять ровный голос, говоря формальную правду, но совершенно не мог этого при откровенной лжи. Это была одна из тех вещей, которые делали паранойю Чарли такой странной; Йель был ужасный лжец.

– Что ж, хорошо, – сказала она. – Отлично.



Эшеру понадобился туалет перед выходом. Он собирался подбросить Тедди обратно в своем «шеветте», настолько шумном, что приходилось кричать, чтобы тебя услышали. Йель с Тедди ждали его в холле.

– Ты слышал, – сказал Тедди, – Терренса выписывают?

Йель об этом не слышал.

– Это вообще хорошая идея? – спросил он, и Тедди пожал плечами. – Слушай, Тедди, ты теперь не думаешь пройти тестирование? То есть я знаю, как ты относишься к этому, но если есть способы помочь – ты не хотел бы попробовать? Какое-нибудь клиническое исследование? Ты стал бы принимать мексиканские пилюли?

– Я уже прошел тестирование, – ответил Тедди тихо. – Мы пошли вместе. Такой был договор – на его день рождения, он хотел, чтобы мы оба протестировались. Это был мой подарок ему – мое согласие. Я отрицательный. То есть я же говорил тебе. Всегда говорил.

– Господи боже, Тедди, – сказал Йель. – Я счастлив за тебя, но господи боже.

На следующий день Билл наконец вернулся, подозрительно загоревший, и в офисе наконец сделалось оживленнее. После полудня появился стажер Роман. Он уселся на стул с эмблемой Северо-Западного, напротив Йеля, положив на колени свой черный рюкзак, и стал покачивать ногой.

– Я понимаю, – сказал Йель, – ты, наверно, думал, что будешь заниматься в основном кураторской работой. Надеюсь, ты не разочарован.

– Нет, то есть… я ко всему готов. У меня нет опыта в общении с людьми насчет денег, но, полагаю, этому стоит научиться, да?

Роман точно не будет говорить со спонсорами – он способен только слушать – но Йель не стал заострять на этом внимание. Ну ладно, хоть в Висконсин съездит с ними на следующей неделе.

– Слушай, – сказал Йель, – я сам люблю искусство. Я не денежный тип, который попал в музейную тему. Я художественный тип, который дружит с цифрами.

Роман просиял.

– Ты написал дипломную работу?

– Давай я лучше перефразирую, – сказал Йель. – Я любитель искусства, учившийся на финансиста.

– Понял, – Роман кивнул. – То есть еще не поздно.

Йель не смог сдержать смех.

– Я получил весьма неплохое образование в процессе.

– Клево, – сказал Роман. – Клево.

Он снял очки и потер о свитер.

Йель поручил ему заняться картотекой – там еще оставалась куча работы. В переднем углу кабинета стоял второй стол, за которым получилось соорудить вполне достойное (если не открывалась дверь) рабочее место. И Йель признал, что это улучшает вид. Если ему хотелось увидеть что-то приятное, он мог посмотреть в окно у себя за спиной или на Романа перед собой, погруженного в работу. В другой жизни Йель мог бы отдаться фантазиям о том, как он стал бы для Романа наставником другого рода, дающим ему уроки в постели. Но на данный момент такая мысль вызвала чуть ли не отвращение.



Перед тем как поехать в Висконсин, Йель принес сумку всякого добра из гастронома – яичный салат, салат с пастой, холодные нарезки – и сложил это все на виду в холодильнике, для Чарли. И заставил его пообещать высыпаться.

– Я тебя не заслуживаю, – сказал Чарли.

Он смотрел в холодильник, как в пещеру Аладдина.

– Вспомни об этом, – сказал Йель. – когда я оставлю окно открытым и пойдет дождь.

Всю дорогу на север Билл рассказывал истории о бывших стажерах – у Бригга и в других местах – о талантливых, и о робких, и об одном, у которого случился нервный срыв. У Йеля сложилось отчетливое впечатление, что для Билла Линдси многие из этих ребят были больше, чем просто стажеры, и что Билл хочет дать это понять Роману. Но Йель не считал Билла подходящим любовным наставником для Романа. Во-первых, ему было шестьдесят. А кроме того, скрытый гей в любом случае не лучшая ролевая модель для робкого юноши.

– Получается, – сказал Роман, – мы просто подойдем к дому и постучимся?

Он ехал на заднем сиденье, словно их сын.

– Таков наш план.

Чем бы ни руководствовался Билл, решив взять с ними Романа, это играло им на пользу: Роман сможет рассказать Норе о перспективах для молодежи, о пользе галереи для учебы. А его внешность вечного студента напомнит ей о годах ее мужа в Северо-Западном. К тому же в дороге Роман показал себя умелым штурманом. И даже залил бензин.

– Единственное, о чем я попрошу, – сказал Йель, – не касаться темы денег. Даже если будем одни с Норой. Избегать даже таких слов, как ценность или стоимость, окей?

– Я не хочу сказать, что это плохо, – сказал Роман, – но… зачем она это делает? Ну, почему нам?

– Полагаю, ее муж отлично провел время в Северо-Западном, – сказал Йель. – И я знаю ее внучатую племянницу.

Ему стало стыдно, что он не упомянул Нико. Первым делом они остановились в мини-отеле в Эгг-Харбор, сняли номера и распаковались. Йель стратегически выбрал средний из трех номеров, чувствуя, что ему следует оберегать Романа на случай ночного визита Билла Линдси. Они снова встретились в лобби – все было выдержано в вишневых тонах, с картинами вишен и вишневых деревьев, а на завтрак предлагался вишневый коблер – и пара, владевшая отелем, забросала их советами, что посмотреть, если они «выкроят время».