Мы начинаем в конце

Далее — резкая смена интонации, нивелирование прогресса, которого добился Робин, статусом-кво, в котором упорствует Дачесс.

«А она… она, Уок, с нами пока — и на том Господу Богу спасибо. Работает, делает, что поручу, не жалуется. А днями хватился — нету. Ну, думаю, всё — сбежала. Я — в грузовик, и следом, по шоссе. Ехал, ехал — никого. Насилу нашел. Знаешь где? За пшеничным полем у меня участочек незасеянный. Когда-то хотел амбар построить, да нужды не возникло. Так вот она там сидела на коленях, на земле прямо. Я лица не видел, утверждать не могу, а только мне кажется, она молилась».

Больше Дачесс на то место не ходила. Подыскала взамен полянку в зарослях. Не сомневалась, что Хэлу через густой подлесок не продраться, не обнаружить ее.

В ночь убийства матери она впала в ступор — теперь это ясно. Потому что ее начало отпускать, потому что шок уступает место горю. Сопротивляется, но горе — оно неумолимо и коварно, может захлестнуть в любой момент, а ведь Дачесс должна быть сильной.

Иногда ей становилось легче от крика.

Шагая полем, Дачесс засекала время — не менее получаса быстрой ходьбы от ранчо, где разрумянившийся Робин с энтузиазмом орудует лопаткой, огород помогает перекапывать на зиму. Достаточно удалилась — теперь можно запрокинуть голову и выпустить в небеса вопль. Серая кобылка вздрогнет, отвлеченная от пастьбы, напружит грациозную длинную шею. Дачесс разразится вторым воплем, и третьим, и, не исключено, четвертым, а когда полегчает — махнет серой, мол, давай, ешь дальше.

По вечерам, в постелях, они с Робином разговаривали.

— Противные эти копы, — жаловался Робин.

— Еще какие.

— Думают, я им неправду сказал.

— С копами всегда так. Никому не верят.

— Уок не такой.

Дачесс не спорила. Каким бы он ни был, этот человек, что покупал им продукты и возил в кино, — всё равно он коп.

— Как сегодня прошло? — спрашивала Дачесс каждую неделю.

— Доктор — хорошая. Сказала: зови меня Кларой. Представляешь, у нее четыре котика и две собачки.

— Просто она не встретила подходящего мужчину. Ты ей рассказывал о той ночи?

— Нет, не смог. Я… я все забыл. Помню, как ты мне книжку читала, потом я заснул. Проснулся, смотрю — мы с тобой в машине Уока. Но в серединке ведь что-то было, верно?

Дачесс приподнялась, опершись на локоть. Робин лежал на спине.

— Если хоть что-нибудь вспомнишь — звуки, голоса, — сначала мне скажи. Я придумаю, что нам дальше делать. Копам не верь. И Хэлу тоже. Нас только двое на свете — ты и я.

Каждый день она упражнялась в стрельбе. Робин совсем перестал бояться, первым бежал к сухому кедру. За ним шли Дачесс и Хэл. Дачесс по-прежнему разговаривала с дедом только по необходимости. Старалась уязвить, метила ниже пояса: Бог, дескать, накажет полным забвением. Только Хэл теперь реагировал иначе — не вздрагивал от уколов, словно заброшенный Дачесс гнутый крючок соскальзывал с его дубленой шкуры. Дачесс сообщила, что не любит его и смягчаться не намерена, что обращения «дедушка» он не дождется, а будет для нее просто Хэлом без признаков родства; что сразу по достижении совершеннолетия она заберет Робина и уедет, а его оставит подыхать в одиночестве.

Хэл в ответ предложил научить ее вождению.

Грузовик мчался по равнине, Дачесс поддавала газу, Хэловы пальцы врастали в сиденье. На Робине были налокотники и велосипедный шлем — Хэл настоял из опасения, что Дачесс опрокинет грузовик. Она почти не касалась рычага переключения передачи — Хэл советовал лишний раз не дергать, а полагаться на интуицию. Бывало, она разгонялась до шестидесяти миль; тогда Хэл бранил ее, а потом устремлял взгляд в небо, словно моля о дожде, который заштриховал бы растянутый день. Через неделю Дачесс сумела припарковаться без того, чтобы Хэл ударился лбом о крышку бардачка и обругал себя последними словами за то, что не пристегнулся.

Потом они вместе шли к дому. Дачесс держала Робина за левую ручонку, Хэл — за правую. Хэл сказал, что Дачесс — умница; Дачесс сказала, что инструктор из Хэла паршивый. Хэл отметил, что она выучилась мягко переключать передачи, и услышал в ответ, что его грузовик — раздолбанная железяка. Хэл пообещал, что завтра они продолжат, и Дачесс смолчала, потому что ей нравилось водить.

Порой она исподтишка наблюдала за Хэлом, когда он смотрел, как Робин завтракает, или как он возится со своими курочками, или карабкается на борону. В глазах читались любовь пополам с раскаянием. В такие минуты Дачесс распаляла в себе ненависть к деду, но если раньше победа давалась легко, то теперь на борьбу требовалось все больше сил.

Все вещи она по-прежнему хранила в чемодане. Если Хэл забирал что-то из одежды в стирку, Дачесс, срываясь на крик, заявляла, что их дерьмо — не его забота. Обнаружив вещи на вешалках в шкафу, она с остервенением прятала их обратно в чемодан. Устраивала скандал по любому поводу: Хэл купил для Робина не ту зубную пасту и не тот шампунь, ошибся с брендом сухого завтрака — на всё Дачесс реагировала криком и кричала до хрипоты. Робин глядел на нее округлившимися глазами. Как правило, сидел тихо, но, случалось, просил не шуметь. Дачесс тогда выскакивала из дому, шагала навстречу закатному солнцу, сквернословя, как психованная.

В мыслях о Винсенте Кинге и Дикки Дарке теперь возникали просветы. Эти двое стали страницами самой мрачной главы ее существования, и Дачесс их перелистнула. Впрочем, она не обольщалась. Ибо нечто, раз упомянутое в повести, обязательно всплывет снова, чтобы нанести удар.

Дачесс постоянно чувствовала себя усталой. Утомляла ее не работа, изматывали не сновидения — силы забирала неизбывная ненависть, что слишком прочно угнездилась в душе.





17




— Дай мне винтовку в школу.

— Не дам, — отрезал Хэл. В то первое утро он заметно нервничал.

И Робин тоже. Вопросами Дачесс закидал: где она его встретит, что ему делать, если она не появится? Ранчо лежало в стороне от трассы, школьный автобус сюда не ходил, и Хэл сказал, что сам их отвезет и обратно заберет. Ворчливо добавил: дескать, день теперь разорван. Дачесс предложила альтернативу: они будут голосовать на дороге, их подхватит дальнобойщик-педофил. Или она продастся первому встречному и заработает денег на такси.

— А со мной другие ребята подружатся?

— Ты же принц.

— Устроют бузу — будут иметь дело с твоей сестрой, — поддержал Хэл. — Уж она разберется.


— Ты же мне винтовку не дал — как я буду с ними разбираться?

Дачесс доела кашу, проверила рюкзачок Робина — на месте ли пенал и бутылочка воды.

Хэл пустил ее за руль, она вела грузовик до амбровой аллеи, до небесного клина меж двух рядов краснолистых крон. Дачесс притормозила, не заглушая двигателя; они с Хэлом выбрались из кабины, каждый со своей стороны, и чуть не столкнулись перед капотом. Хэл кивнул Дачесс, она кивнула ему.

— Держитесь поближе друг к дружке, — напутствовал Хэл.

Робин сразу насторожился, глазенки округлил.

— Это на случай если большие ребята вздумают нас ограбить, деньги на завтрак забрать?

— Пусть попробуют. Я — Дачесс Дэй Рэдли; я вне закона, и я любому пулю всажу промеж глаз.

— Поучилась бы верхом скакать — да вон хоть на серой. Полезное умение для тех, кто вне закона, — сказал Хэл.

— Много ты понимаешь! Мне учиться не надо, я и так умею. У меня это в крови.

— Я кое-что читал про Билли Блю Рэдли…

Дачесс не уследила за собственной мимикой, и презрительная гримаса превратилась в выражение заинтересованности.

— Если хочешь, могу как-нибудь о нем рассказать.

— О’кей.

Теперь она постаралась, чтобы у Хэла не возникло надежды на перемирие и тем более — на ее согласие внимать ему.

Возле школы Робин напрягся. К парковке ползли другие автомобили, автобус стоял уже пустой. Дачесс косилась по сторонам: вот «Форд», по самые стекла заляпанный грязью; вот сверкающий «Мерседес». Ей вспомнился черный «Эскалейд». И обещание, данное Дарком, блекнущее день ото дня.

— Хотите, я вас каждого в класс провожу? — спросил Хэл, глуша двигатель.

— Не хотим. Еще подумают, что ты — наш отец. Тогда нам травли не избежать.

Дачесс взяла у Робина рюкзачок, стиснула его ручонку. Они вылезли из грузовика.

— Буду здесь к трем часам, — бросил Хэл в открытое окно.

— Уроки кончаются в три пятнадцать, — сказал Робин.

— Я приеду ровно к трем.

Дачесс и Робин шли мимо чужих ребят — загорелых после каникул, хвастающих летними приключениями. Обрывки похвальбы складывались в более-менее целостную картинку, где присутствовали шикарные пляжи и крутые тематические парки. На Дачесс и Робина смотрели с вызовом, как всегда смотрят на новеньких; Дачесс отражала каждый взгляд.

Нашла класс Робина, повела его к шкафчикам. Несколько мамочек, опустившись на колени, обнимали и целовали своих отпрысков. Какой-то малыш ревел в голос.

— Ишь, сопли распустил, — сказала Дачесс. — Не вздумай с ним водиться.

Учительница оказалась молоденькая, улыбчивая. Обходила детей, приседала на корточки, пожимала ручонку. Каждый шкафчик, помимо имени, был снабжен изображением зверя или птицы.

— Какой у меня зверек? — спросил Робин.

Дачесс прищурилась.

— Крыса.

— Это мышка, — поправила учительница, возникнув рядом.

— Вредитель — он вредитель и есть. — Дачесс передернула плечами.

Учительница присела перед Робином, легонько пожала ему руку.

— Я — мисс Чайлд, а ты, должно быть, Робин. Знаешь, я просто мечтала с тобой познакомиться.

Дачесс ткнула Робина в бок, и он спохватился.

— Большое спасибо, вы очень добры.

— А ты, наверное, Дачесс?

— Я — Дачесс Дэй Рэдли, и я вне закона. — Дачесс изо всех сил стиснула руку мисс Чайлд.

— Что ж, удачного дня, мисс Дачесс, — сладко пропела учительница, встряхивая побелевшей рукой. — Мы с Робином собираемся чудесно провести время, правда, Робин?