На крыльях

– Демоница есть Демоница, – мечтательно отвечал Филипп. – Велела запечь голову. Наверное, вскоре ее преподнесут гостям.

Ну Нинка дает!

– Боже. Она тоже не в себе! – воскликнула я пораженно.

– Они с Келлой друг друга стоят, – с улыбкой подтвердил музыкант.





* * *


Кирилл словно знал, что Кей вернется к нему – для разговора. А потому никуда не ушел. Он так и сидел в той самой лаундж-зоне, только уже не на лавочке, а на подвесных качелях. И неспешно раскачивался, отталкиваясь ногами от пола.

Приход Антон заставил его улыбнуться.

Честно говоря, Кезон пожалел уже, что так опрометчиво сказал Кате о своих чувствах, хотя был искренен. Она действительно понравилась ему. То ли потому, что была особенной, то ли потому, что принадлежала Антону Тропинину – кто знает?

Важно было то, что его к ней тянуло. И когда Катя оказалась в его руках, он с трудом сдерживался от того, чтобы не сделать чего-то непозволительное.

Рядом с ней, такой беззащитной и очаровательной, хотелось быть романтичным. Дарить нежность. Проявлять заботу.

Кирилл говорил Кате правду – это чувство было фантастическим, по крайней мере, для него. Он давно не чувствовал такой привязанности к женщинам. Не испытывал желания защищать и радовать.

Антон встал напротив, сложив руки на груди и пристально глядя на раскачивающегося Кирилла. А тот выглядел мальчишкой со взрослыми глазами, которые больше не прятались за очками в роговой оправе.

– Подтолкни? – с усмешкой попросил Кирилл.

Антон словно не услышал его. И спросил негромко, с едва уловимой угрозой в голосе:

– Что тебе нужно от моей девушки?

– Ревнуешь? – рассмеялся коротко Кирилл.

Антон не ответил.

– Ревность – признак собственничества, – уколол его вроде бы невинными словами Кирилл.

Антон ненавидел ревность, но прекрасно осознавал, что ревнует, и это бесило его едва ли не больше, чем смазливая морда с темными патлами.

Ему не нравилось то, что Кезон общается с его Катей. И то, что она считает его другом, – тоже. А когда он узнал, что Лорд отправил ей подарок, взбесился так, что с трудом пришел в себя.

– Ответь на вопрос.

– Повтори, пожалуйста, я не расслышал, – скромно попросил Кезон, продолжая отталкиваться ногами и раскачиваясь сильнее.

– Что тебе надо от моей девушки? – с трудом сдерживался Тропинин.

– От какой такой твоей девушки? – поднял на него смеющиеся карие глаза Кирилл. Лицо его было совершенно спокойным, даже серьезным, а вот глаза искрились задорным весельем. Антона это бесило неимоверно, и сохранять хладнокровие – науку, которую он то успешно, то, напротив, с провалами, постигал до сих пор, становилось все труднее.

– Будто ты не понимаешь, о ком речь. Решил, что она – твоя? – с угрозой в голосе спросил Антон. И сам же себе ответил: – Ошибаешься. Моя.

– Твоя – моя… Так звучит, как будто бы ты занимаешься работорговлей. Ну или, по крайней мере, покупаешь товар, – отвечал Кирилл и сам рассмеялся своей шутке, скорчив уморительную мину. – Сколько стоит?

– Моя девушка? – глухо спросил Антон.

– Я вообще-то говорил о другом, но раз ты воспринял мой вопрос именно в этом контексте… Пусть будет так.

Щеки Антона заледенели, ладони, напротив, стали горячими, и кто-то шепнул ему в ухо, опаляя кожу дыханием: «Ударь».

– Ты, наверное, о Кате? Чудесная малышка, – словно прекрасно понимая, что происходит со светловолосым собеседником, говорил Кезон, глядя на него снизу вверх. – И как ты ее только нашел? Удивительно. Я влюбился.

Карие глаза с любопытством глянули на Антона. А тот едва сдерживал себя.

Ударь. Толчок крови по венам.

Ударь. Еще один толчок. Задержка дыхание.

Ударь. Вместе с кровью – волна гнева. Такая же алая, такая же горячая, такая же напористая.

– Знаешь, я тут подумал. Есть в ней что-то такое неуловимо тургеневское. Истинно тургеневское, я имею в виду, а не тот сопливый образ несовременной и поэтичной кисейной барышни, что сложился вокруг этого стереотипа. А-а-а, ты, наверное, не знаешь, что это значит, ты же спортсмен, – с уважением в голосе, которое больше походило на этакое специфическое глумление, произнес Кезон, медленно потирая ладони, на пальце одной из которых сиял искрящийся коричнево-оранжевый камень в оправе из черненого серебра. Взгляд Антона сфокусировался отчего-то именно на нем.


Ну же, будь сильным. Бей первым. Иди напролом. Отбери свое. Покажи себя.

И он едва сдержался, силой воли прогоняя все эти мысли из головы прочь и заглушая волну ярости.

– Просто нам, музыкантам, нужно многое понимать не только в самой музыке, но и в других областях искусства – литературе, театре… – продолжал Кезон. – Краткий ликбез, друг мой. Тургеневская девушка – тонко чувствующая, чистая, мечтательная, но вместе с тем сильная – такая, что ее силу замечают далеко не сразу. Настолько, что идет вперед, идет до конца, подпирая жалких тургеневских юношей. Обожаю этот редкий типаж, – с явным намеком подытожил он.

Антон одарил соперника долгим взглядом, словно запоминая его.

Волна растворилась во внутреннем океане. Дышать стало легче.

– Можешь говорить все, что угодно, болтун. Кстати, ты забыл упомянуть о том, что тургеневские барышни – истинно тургеневские, конечно же, – верны, а любовь их постоянна, ибо искренность бывает только вечной, или же ее не бывает вовсе, – отчеканил он. Уроки литературы Тропинин любил, да и помнил их весьма хорошо. Элитная школа, в которой он получал образование, недаром так называлась – преподаватели в ней были отменные, и знания, полученные парнем, обладающим неплохой памятью, сохранились надолго.





* * *


За одну парту с Арином они сели в классе восьмом или девятом. И сидели вместе до окончания школы, став лучшими друзьями. Они тогда вместе стали отращивать волосы – два идиота, – чтобы быть похожими на любимых дэт-металлистов. Слушали одну и ту же музыку. Ходили по концертам.

Учителя и администрация не предъявляли к ним никаких претензий – в элитной школе не смотрели на внешний вид: ходите, в чем хотите, делайте любые прически и красьтесь, как угодно – за деньги ваших родителей любые капризы. А вот сверстники, парни, стали обращать на это внимание. Естественно, негативное – по их мнению, Тропинин и Лесков хотели выделиться, и это следовало пресекать. На корню или даже раньше. Тропинин и Лесков, может быть, и хотели обратить на себя внимание внешним видом, но быть козлами отпущения не желали вовсе. А потому какое-то время они дрались. Отстаивали право быть самими собой в стычках, дрались плечом к плечу и с переменным успехом. Оба они были довольно сильными для своего возраста – Арин занимался тай-дзи-сюанем и знал от тренера некоторые приемчики, а Антон – плаванием, и очень серьезно, был КМС и подавал большие надежды. Да и выносливости у него было с избытком.

Драками друзья доказали свое право ходить так, как они хотят, и их, как-то отрешенных от мира моды, классных тачек и технических новинок, стали даже уважать, что безумно раздражало Кирилла – близнеца Антона, который все меньше и меньше тусовался с ними, предпочитая иные компании.

Тогда, на том уроке литературы, Кирилл сидел впереди вместе с Алиной, которую рассадили с Ольгой за постоянную болтовню. Шла лекция. Пожилой учитель в массивных очках и вечном серо-синем свитере неспешно, но крайне обстоятельно рассказывал ученикам о творчестве Тургенева. Рассказывал он так увлекательно, что даже Алина слушала, хотя гуманитарные науки терпеть не могла – они казались ей скучными и ненужными, в отличие от физики и математики, которые девушка, как бы странно это ни было, обожала.

– Рассмотрим образ так называемой «тургеневской барышни», – вещал литератор – его имя Антон напрочь забыл. – Кто мне скажет, что это за образ? Ведь наверняка вы раньше слышали это словосочетание!

Ученики стали выкрикивать с места.

– Дура плаксивая.

– Милая и изящная!

– Ну, такая, безвольная, но очень милая эмоциональная девушка… Тихоня…

– Культурная, воспитанная, скромная!

– Не приспособленная ни к чему, добренькая!

– Трепетная и ранимая… Как эмо, только в девятнадцатом веке, – мечтательно произнесла одна из девчонок, сидевшая позади Антона.

– Романтическая идиотка, – отчетливо ляпнул Кирилл. И Антон вспомнил, что мать так часто называла дочку своей знакомой, которая собралась поступать в театральное.

Литератор, слыша все это, просиял.

– Спасибо за ответы! Вы только что показали всем нам крайне ошибочный стереотип, сложившийся вокруг термина «тургеневская барышня»! – воскликнул он. – Но сейчас я попытаюсь донести до вас настоящую интерпретацию, то, что вкладывал в своих героинь сам Иван Сергеевич!

И преподаватель долго и с воодушевлением рассказывал об истинной тургеневской девушке, о ее благородстве, нравственности, справедливости и, конечно же, умении любить. А также о силе духа и стремлении идти до самого конца, во что бы то ни было.

Почему-то такой девушкой Антон считал Алину, в которую тайно был влюблен.

И в конце урока ему на стол прилетела записка от нее.

«Я похожа на тургеневскую барышню?» – спрашивали мелкие, но отчетливо, с силой выведенные буквы с завитушками. Лескова всегда писала черной гелиевой ручкой. Сообщение прислать она не могла. В элитной школе нельзя было пользоваться мобильниками – строгий закон, который всецело поддерживали родители, знающие цену хорошему образованию.

И тогда Антон решился.

«Скажу тебе об этом сегодня в четыре, в «Парусах», – написал он в ответ. «Парусами» называлось кафе неподалеку от школы, где они часто бывали: он, Алина, Арин и Ольга.

«Идет», – одним словом ответила Алина. Отчего-то на губах ее появилась улыбка.

А вот Кирилл не улыбался – он смотрел на брата холодно и презрительно, увидев, что тот переписывается с Лесковой. Антон лениво показал ему средний палец, заставив близнеца психануть.

Второй раз в этот день он увидел Кирилла через стекло кафе, когда сидел в нем вместе с Алиной.

О том, похожа ли она на тургеневскую барышню, он так и не сказал ей; зато они говорили о многих других вещах. Куда более важных.

С братом с тех пор они почти не общались, хоть и жили в одном доме.

Алина выбрала Антона.