Мститель. Лето надежд

* * *


Блокаду Ленинграда сняли, но мы летели в город, жители которого прошли через жуткий голод и нечеловеческие испытания, поэтому, как только о нашей поездке узнали в управлении, к нам потянулись гонцы с продуктами.

Управлению специальных операций было всего несколько месяцев, но народу в нем было уже достаточно много. К тому же у нас был склад трофейного вооружения и продовольствия, да и снабжали нас по самой высшей военной норме. Так что улетали мы загруженные тремя туго набитыми мясными консервами, сгущенным молоком, шоколадом и сахаром вещевыми мешками каждый. Это помимо оружия и личных вещей.

Так как мы базировались на теперь уже бывшем Тушинском аэродроме, то в управлении были свои самолеты и летчики. Летели на облегченном донельзя транспортном «Ли-2».

Самолет, бывший в девичестве американским «Дугласом», был загружен под завязку. С нами отправили двоих фельдкурьеров с запечатанными различными печатями мешками. Видимо, в наркомате посчитали, что лучше охраны и придумать невозможно. Остаток веса в самолете забили не учтенными нигде мешками с крупами.

Наконец и для меня нашлось дело. То самое дело, которое мы с Малышевым готовили уже несколько длинных военных месяцев и подготовка к которому еще не была мною завершена. Дело в том, что для осуществления моей задумки мне была нужна хорошо сработанная разведывательно-диверсионная группа с грамотным и всесторонне образованным командиром. И крайне необходимо было, чтобы этот командир владел финским и немецким языками.

Пока такую группу мне найти не удалось. Конечно же, я мог поискать этих людей в наркомате внутренних дел, но в этом случае они докладывали бы не только мне и Малышеву, но и еще кому-нибудь другому. Вряд ли самим Берии или Абакумову, но их заместителям уж точно, а подобное положение вещей нас совершенно не устраивало.

Я летел в город своего детства и все еще не верил в реальность происходящего. Прошло уже пять месяцев моего пребывания в этом мире, а я до сих пор не адаптировался к окружающей меня действительности, хотя побывал во многих уголках этой огромной страны. Страны, которую мы в моем мире навсегда потеряли, но потеряли мы не страну. В своем мире и времени мы потеряли веру людей в эту страну, а здесь я видел совершенно другое. Другое отношение, другие стремления и совершенно других людей.

В Узбекистане в пригороде Самарканда я встретил семью из шестнадцати человек. Двое взрослых и четырнадцать детей. Шестеро детей своих, а восемь приемных: немецкий мальчик от погибших переселенцев, трое тех, кого в нашем мире зовут хохлами, две русские девочки и братишка с сестренкой из Гродно – евреи, разумеется.

Интересно! А внуки и правнуки вот этих вот хохлов вспомнят, что их дедов и двух сопливых русских девчонок подобрала на улице, спасла от голодной смерти и воспитала простая узбекская женщина, совершенно не знающая русского, а уж тем более украинского языка?

В той семье мы забрали немецкого мальчика. Мальчишке было пятнадцать лет, и он хорошо знал немецкий язык. К тому же этот ребенок был очень адаптивен – менее чем за год он освоил узбекский язык и говорил на нем.

Мне сначала не поверили, что я забираю мальчика в штат нашего управления, но я написал номер своей полевой почты и сказал, что мальчик будет переводить в приемную семью свой военный аттестат. Для этой семьи это было серьезное подспорье, а кормят и одевают у нас в армии бесплатно, и мальчик в любом случае не будет ни в чем нуждаться.

А какая мне разница, сколько лет бойцу управления? Пятнадцатилетний мальчишка быстрее освоится и включится в работу, тем более что сначала он все равно будет учиться, а работать ему придется на переводах и обучении людей основам немецкого языка. На фронт мы мальчика не пустим, а пользы у нас он принесет значительно больше, чем в Самарканде.

Лейтенант медицинской службы Анастасия Стрельцова

Прилетели они на «Ли-2» на рассвете восемнадцатого января. Самолет сел на профилированную полосу полевого аэродрома и, натужно ревя моторами, тяжело покатился к месту временной стоянки. Это был не их самолет. Не санитарный. Не тот, что она ждала, но Стрельцова все равно кинулась к нему, не заметив, как напряглись встречающие этот самолет люди, и только у самого трапа ее перехватил крепкий сержант НКВД.

Бойцы, выходящие из самолета, отличались от всех видимых ею до этого дня военных. Они были в специальных комбинезонах, очень похожих на регланы летчиков, но значительно легче, и все были вооружены новыми автоматами, как будто прилетели на фронт. Вокруг них уже толпились встречающие, но сержант так и держал Стрельцову, потихоньку оттягивая ее в сторону, и она тоненьким голосом отчаянно вскрикнула:

– Товарищи! У меня дети умирают! – Неожиданно ее услышали. Высокий военный коротко, но властно приказал:

– Пропустить! – И она оказалась в кругу его спутников.

И только сейчас Настя вдруг вспомнила, как их называют: осназ – специальные войска для войны в тылу врага. В госпитале, в котором она недолгое время работала дежурным врачом, лежал такой осназовец, и среди раненых о нем ходили самые невероятные и удивительные слухи.

От волнения девушка не смогла сказать ни слова, но за нее вдруг сказал интендант этого эвакоцентра капитан Куницын. Липкий, суетливый и как будто сальный колобок в новеньком овчинном полушубке, белоснежной шапке-ушанке и в унтах на коротеньких ногах.

– А! Эта! И сюда пролезла! – В его голосе было столько высокомерного презрения, что Стрельцова даже съежилась.

Настя совсем недавно окончила медицинский институт в Москве и, отработав в госпитале всего полгода, неожиданно для себя оказалась в мобильной эвакуационной команде, срочно переброшенной в Ленинград.

Таких команд в отчаянно цепляющийся за жизнь город отправляли очень много, но, попав в заснеженный город на Неве в составе одной из них, Настя сначала растерялась, а потом и дико испугалась. Настолько нечеловечески страшно выглядели окружающие ее люди, а самое главное – дети, которых разыскивали и вывозили такие эвакокоманды.

На этот аэродром она попала почти случайно – это был самый ближайший эвакуационный центр, в который она могла привезти спасенных ее группой людей. Город был разбит на сектора, и в ее секторе было всего два транзитных эвакоцентра.

Совсем недалеко отсюда они нашли четырнадцать истощенных донельзя детишек, не вывезенных из одной из школ Ленинграда. Их то ли забыли, то ли, как это бывает, эвакогруппу перекинули в другой сектор или сломалась сопровождавшая группу полуторка. Такое бывало достаточно часто.

Даже сейчас Ленинград представлял собой помесь морга и полной безнадеги с робким лучиком надежды. Заснеженные улицы никто не убирал, и проехать по некоторым из них было совершенно невозможно – там уже не осталось живых людей. Наличие людей выдавали узенькие тропинки, пробитые пешеходами сквозь сугробы к продуктовым магазинам и к реке для набора воды.

Детей они нашли только чудом – к школе никакие тропинки не вели. Два дня назад прошел сильный снегопад, но, зная, что школа в этом квартале есть, они все равно проверили ее.

Эвакуационная команда Стрельцовой была стандартная: лейтенант медицинской службы Анастасия Стрельцова за старшую группы, две медсестры – Галя и Лида из военно-морского госпиталя, пожилой санитар Савоськин и водитель раздолбанной полуторки, приданной им только вчера вечером. Замотанная Настя даже не запомнила, как его зовут.

Они загрузили прозрачных, кутающихся в невообразимые тряпки детишек и двух сопровождавших их и уже не в состоянии самостоятельно передвигаться пожилых женщин в свой грузовик, добрались сюда и воткнулись в стену равнодушия, добившую Настю. Начальник эвакоцентра просто отказался кормить и размещать у себя детей. И ноги принесли лейтенанта Стрельцову на недалеко расположенный от эвакуационного центра аэродром.

Все это она, горячась и захлебываясь словами, говорила окружающим ее людям, и их тяжелое молчание давило на нее все сильней и сильней, пока она наконец не замолчала.

– Все ясно, лейтенант! – наконец сказал высокий, но его перебил другой человек – коренастый капитан НКВД:

– Товарищ подполковник! Мы торопимся. Вас ждут в Смольном. – Услышав эти слова, Настя съежилась еще больше.

– Торопитесь? – В голосе высокого подполковника появились металлические нотки. – Куда ты можешь торопиться, капитан, если на твоих глазах умирают дети? В Смольном подождут, а если нет времени ждать, то приедут сюда и будут разгребать это дерьмо. – Говорил подполковник настолько безапелляционно, что Настя даже поежилась, хотя говорилось все это не ей.

Под взглядом этого высокого командира коренастый капитан стал как будто меньше ростом. Задорная напористость исчезла, сменившись растерянностью – игнорировать вызов в Смольный не позволял себе никто, но подполковнику было на это наплевать, и он продолжил:

– «Лето»! Для тебя нашлось дело. Начальник эвакогоспиталя и интендант – твои. Работай. – Осназовец, к которому обратился подполковник, молча кивнул и вдруг быстро и очень сильно ударил интенданта кулаком в лицо.


Куницын с неожиданно тонким визгом отлетел в сторону и кубарем покатился по натоптанному снегу, но его тут же подхватили двое бойцов, прилетевших с подполковником, и, вздернув за заломленные за спину руки, куда-то повели.

– Грабарь! Свою работу ты знаешь сам. – Еще один боец, так же молча, ввинтился в толпу в момент притихших встречающих.

– Батейко! Возьмешь бойцов из оцепления и все продукты, что в мешках, оприходуешь в эвакогоспиталь. Остальное пока сгрузишь в полуторку эвакокоманды лейтенанта.

Эвакогоспиталь оцепить. Чтобы мышь не проскочила. Проверишь всю документацию, численность людей на довольствии, количество продуктов на складе. Проведешь досмотр личных помещений и вещей. Полная проверка, как в Самарканде. Привлекаешь любое количество бойцов. Выполняй.

Андрей! На тебе местный особист, начальник эвакогоспиталя и его заместитель. Все трое через тридцать минут должны стоять передо мной. – Но невысокий худой майор НКВД с пустым правым рукавом, заправленным под нагрудный ремень комбинезона, неожиданно возразил:

– «Лис»! Мы правда торопимся. Нас ждет Жданов. – Настя похолодела!

Она и так замерзла на пронизывающем январском ветру, но при этих словах осназовца ее сердце покрылось льдом.

«Жданов! Их ждет Жданов! Первый секретарь Ленинградского областного комитета и городского комитета партии. Член военного совета Ленинградского фронта. Ой! Мамочки!»

– Да мне насрать! – грязно выругался подполковник. – Пока здесь не разрулим, никуда не поедем, а перед Сталиным я сам отвечу. Лично. Еще вопросы у кого-нибудь остались? – После этих слов Насте показалось, что притих даже ветер, неистово хлещущий по полю, а все находящиеся рядом люди превратились в ледяные статуи.

«Господи! Ответит перед Сталиным лично!» Стрельцова не была набожной, но у нее сейчас выскочило именно это слово, иногда произносимое ее бабушкой.

Для Насти Сталин был много больше, чем главой государства. Она никогда не видела его вживую, но относилась к нему, как и большинство молодых людей ее возраста, со слепым безграничным доверием и почти детским восторгом.

«А подполковник ответит перед Сталиным лично! Кто же он такой?» Эти мысли преследовали Стрельцову то недолгое время, пока они ехали от самолета в эвакоцентр на поданных группе подполковника машинах.

Осназовцы прихватили Настю как неодушевленный предмет: миг – и она оказалась сидящей в кузове полуторки между двумя крепкими и, казалось, совсем не замечающими мороза бойцами, да еще и накрытая большим теплым овчинным полушубком. Она даже не смогла понять, откуда он взялся – такой теплый, ведь все бойцы были в простых десантных комбинезонах.

Стрельцова не знала, что эти полушубки, теплые шапки-ушанки, овчинные рукавицы с указательными пальцами и сапоги-унты были в обмундировании каждого осназовца, и они прилетели в этой одежде. Перед выходом из самолета все бойцы поскидывали с себя свои полушубки, оставшись в своих необычных десантных комбинезонах, чтобы, как сказал кто-то из них, «не мешал работать».

Просто один из бойцов тогда отдал свой полушубок Насте, а остальные их вещи сгрузили в другую полуторку. Они – эти бойцы – были личными охранниками того самого подполковника и подчинялись только наркому НКВД. И никому больше другому.

Настя тогда ничего этого не знала. Она и в самолете-то никогда не летала. Ей еще очень многое придется узнать, но все это будет уже значительно позднее.

Пришла в себя Стрельцова в кабинете начальника эвакоцентра. Настя сидела под тем же полушубком на шикарном черном кожаном диване и грела руки о здоровую жестяную кружку со сладким, густо приправленным сахаром и сгущенным молоком кипятком. Она давно согрелась – в кабинете было жарко натоплено, но так было уютнее.

Детей уже напоили этим потрясающе вкусным лакомством и грузили в самолет осназовцев. Они летели прямо в Москву в госпиталь управления специальных операций в сопровождении одной из медсестер ее эвакокоманды. Перечить этому командиру никто не осмелился – все его приказы выполнялись беспрекословно.

То, что промелькнуло перед глазами Насти за этот неполный час, почти не отложилось у нее в памяти, но она обязательно вспомнит все произошедшее яркими, запомнившимися на всю ее жизнь отрывками.

Вот раздетый до нижнего белья Куницын, рыдая, умоляет подполковника не подписывать ему смертный приговор. Интендант жутко избит и раздет до исподнего. Его босые ноги оставляют на деревянном полу мокрые следы – Куницына гнали босого прямо по снегу, но он не замечает этого.

Бывший интендант эвакоцентра не видит никого, кроме своего судьи – высокого подполковника в необычном камуфляжном костюме с орденом Боевого Красного Знамени, тремя никогда не виданными Настей крестами на бордовых с серебряными краями лентах на колодках и двумя медалями «За Отвагу» на груди.

Рядом с Куницыным стоит на коленях бывший старший лейтенант НКВД – представитель Особого отдела Ленинградского фронта. Он тоже раздет до белья. Голова его разбита, под глазом наливается огромный черный кровоподтек, а сам «смершевец», похоже, не понимает, что происходит, – у старшего лейтенанта сотрясение мозга. Он пытался грозить «Лису» оружием, не позволяя осмотреть комнату, в которой находился Особый отдел эвакоцентра. Что нашли у старшего лейтенанта, Стрельцова не знала, но что-то нашли, раз он здесь. Старшего лейтенанта даже не допрашивают – для следователей в живых его уже нет.

Следом завели бывшего начальника эвакоцентра и его заместителя, уже переодетых в старые солдатские шинели и стоптанные ботинки с грязными обмотками – в их комнатах нашли целые залежи продуктов.

Трибунал особой тройки собирать не пришлось. «Лис», «Лето» и Андрей поставили свои подписи на приговорах и притиснули личные печати – у них, оказывается, были личные печати для таких приговоров. И приговоренных увели. Их ждал штрафной батальон. Отдельный штрафной офицерский батальон Ленинградского фронта – это лейтенант медицинской службы Анастасия Стрельцова тоже узнала за этот неполный час.

Отменить приговор Особой тройки не мог больше никто, но Насте не было жаль этих нелюдей. У Стрельцовой перед глазами застыло лицо маленькой девочки, умершей в их полуторке, пока она пыталась спасти детей, и лицо этого подполковника, узнавшего об этой смерти. Страшнее этой жуткой маски она никогда не видела в своей недолгой жизни, но до глубины души ее поразило не это лицо, а слова пожилого сержанта-осназовца.

– Заварила ты кашу, девонька! Теперь, пока «Лис» здесь всех на уши не поставит, никуда не поедем. Скатались в Ленинград на пару дней. – Насте показалось, что сержант смотрит на нее с осуждением, но тот вдруг дружески улыбнулся ей. – Не журись! Прорвемся! Спецназ своих не бросает, а ты теперь наш боец. «Лису» понравилось, как ты к самолету через оцепление пролезла. И давай-ка переодевайся. Я тебе кое-что принес. – Только сейчас Стрельцова увидела, что рядом с ней на диване лежат новые ватные штаны, теплая безрукавка, белоснежные шапка, полушубок и унты. Те самые. С капитана Куницына. Она сразу узнала их и ахнула.

– С расстрелянного? – Ужас ее был неподдельным, но сержант сразу же возразил Насте:

– С чего это? Расстрелянного! Скажешь тоже. – Пожилой сержант смешно фыркнул, как рассерженный кот. – В штрафной батальон пошел. Да еще и со спецпометкой, а это верная смерть – сдохнет на фронте с пользой. Спиной этого Куницына самые страшные дыры на передовой затыкать будут.

Расстрел у подполковника Лисовского еще заслужить нужно. Я сам не видел – не был с ними в той поездке, но ребята говорят, «Лис» в Самарканде первого секретаря городского комитета партии прямо на заседании партийного комитета застрелил, а само здание городского комитета обыскал, как этот эвакогоспиталь, и ему ничего за это не было. Теперь товарищ подполковник – личный представитель Иосифа Виссарионовича и отчитывается только перед ним! Вот так-то.

Ну, нет у нас на тебя теплой одежды – не в управлении же, но одеть тебя надо, а то ты в своей шинелишке на таком морозе померзнешь. Ты давай, в себя приходи, переодевайся и включайся в работу. Нам протоколы допросов писать некому.

И умойся. Чумазая какая! Прости, Господи! Сейчас воды принесу. – И взаправду принес кастрюлю теплой воды, большой таз, кусок душистого мыла и чистую тряпицу, и Настя впервые за четыре с половиной недели каторжного труда умылась и помылась, как смогла.

У дверей кабинета намертво встал Евсей Михайлович, которого все звали просто «Михалыч», не пропустивший в кабинет даже «Лиса» и «Лето». Этих необычных командиров все их подчиненные звали по позывным, а не по званию.

Помывшись и выйдя из кабинета Стрельцова, сразу же увидела подполковника Лисовского и майора «Лето», расположившихся около маленького столика с кружками чая в руках, и «Михалыч» тут же протянул такую же кружку и Насте.

Командиры сразу начали задавать Стрельцовой простые вопросы: кто она, где училась, где работала, как давно в Ленинграде; и Настя достаточно толково на них отвечала, но в голове ее, наверное, на всю жизнь раскаленной занозой застряли слова Евсея Михайловича: «застрелил первого секретаря городского комитета партии прямо на заседании партийного комитета». Это было настолько немыслимо, что просто не укладывалось у Стрельцовой в голове, но человек, сделавший такое, сидел прямо напротив нее, и Настя никак не могла отвести от него своих глаз.

Следующие несколько дней смешались у Стрельцовой в калейдоскоп допросов, возмущенных криков, униженных просьб, полных ненависти взглядов и расстрельных приговоров. Впрочем, расстреляли на месте только одного майора интенданта. Прямо так. После допроса раздели его до исподнего, вывели на улицу с табличкой «мародер», расстреляли прямо при людях, толпящихся у дверей, бросили труп здесь же на улице и навсегда забыли о нем.

«В назидание всем остальным», – как сказал Евсей Михайлович, бывший у всей группы спецназа персональной нянькой, и у нее, как оказалось, тоже. Настя должна была удивиться этому. Ведь у «Михалыча» было очень много обязанностей – он был ординарцем майора «Лето», а теперь сержант опекал еще и ее.

Пожилой сержант был удивительным человеком, но к тому времени Настя перестала удивляться. Совсем-совсем перестала. Даже два вещмешка драгоценностей и золота вместо партийных документов, отправляемых самолетом с курьером спецсвязи, не удивили ее.

Стрельцова удивилась только тогда, когда ей сказали, что прошло уже восемь дней. Удивилась, когда оказалось, что их группа увеличилась до пятидесяти человек – из Москвы прилетели несколько самолетов управления спецопераций, доставивших следственные группы и взвод спецназа и забравших на обратном пути людей, которых нашел «Лето». Удивилась, когда уснула прямо за столом во время очередного допроса, а проснувшись, увидела лежащего рядом подполковника Лисовского и майора «Лето», спавших так же, как и она, беспробудным сном смертельно уставших людей. И удивилась она только тому, что за эти дни ни разу не видела их спящими.