Мститель. Лето надежд

Хорошо! Вдобавок и нос ему еще раз расквасил.

«Не убить бы», – мелькнуло вскользь и как-то отстраненно.

Я был почти уверен, что оберштурмбаннфюреру больше нечего мне сказать, и он просто-напросто тянет время, поэтому церемониться с ним смысла больше не видел.

Боже! Как же я ошибался. И когда Пооген истерически заорал: «Я расскажу! Я все расскажу!» – мне не удалось сразу остановиться, и я добавил гестаповцу еще и кулаком в солнечное сплетение. От чего его истерический крик перешел в надрывное перханье.

Я тут же прекратил экзекуцию. Не пытками же это называть? Так – легкое поглаживание. К пыткам я еще не приступал.

Жестко взяв эсэсовца за правое ухо, я приставил к его левому глазу кончик ножа – исключительно для закрепления психологического эффекта.

Зрачки оберштурмбаннфюрера расширились, по виску потекла струйка пота, а сам он попытался убрать голову назад. Без какого-либо успеха.

Ну да. А за ухо я его зачем уцепил? Чтобы надежно зафиксировать, а то насадится башкой на нож и прощай источник информации.

– Говори, падаль! Тихо. Медленно. Подробно. И только правду. Кто ты такой? Настоящее имя? Как ты понял, что я американец? Откуда ты так хорошо знаешь английский язык? Чем занимается твоя зондеркоманда? Для каких целей вам такое количество разнообразных людей? Где находятся лаборатории и хранилища? Кто в них работает? Кто руководитель проекта? Расскажешь честно – лично тебя охранять буду. Будешь вилять – с живого кожу сдеру.

– Я расскажу! Господин майор! Я все расскажу! Только не выдавайте меня англичанам! – свистящим шепотом заговорил эсэсовец.

«Опа! А чего это тебя так к англичанам не тянет?» – сразу же мелькнула у меня быстрая мыслишка.

– Говори! Даю слово дворянина. – Откуда вылезла эта фраза, я и сам не понимаю, но именно эти слова успокоили немца, и он принялся рассказывать.



Оберштурмбаннфюрер СС Густав Пооген

Это оказался действительно американец, но реакция его была неожиданна. Сначала он как-то судорожно дернулся, лицо его на мгновение исказилось, а затем майор очень быстро подошел ко мне и ударил сразу двумя руками. Как – я сразу не понял. Резкая и очень сильная боль пронзила мне голову. И сразу удар коленом. Еще удары, еще. Брызнули кровь и слезы.

Густав был готов торговаться и сдать информацию в обмен на жизнь и собственную безопасность, но он с детства был нетерпим к боли. Патологически. Ни в детстве, ни в юности, ни в более позднем возрасте он никогда не дрался, считая данное действие проявлением низменного варварства, и откуда-то из глубины сознания помимо его воли неожиданно даже для него самого вырвалось: «Я расскажу! Господин майор! Я все расскажу! Только не выдавайте меня англичанам!»

Удары тут же прекратились, но посыпались своевременные и очень точные по своей сути вопросы, и не ответить на них правдиво было уже невозможно. И бывший профессор Мюнхенского университета, блестящий лингвист и ученый, доктор философских наук Георг Циммерман обреченно заговорил.



«Рейнджер»

Я слушал эсэсовца и с каждым его словом все дальше и дальше проваливался в водоворот кровавых событий десятилетней давности. Сказать, что я был удивлен, это не сказать практически ничего. К такой информации я готов не был, и, слушая то, что лепечет это раздавленное мной животное, мне все больше и больше хотелось свернуть ему шею. Раздавить это насекомое собственными руками. Растереть его в кровавый фарш по пыльному дубовому паркету старинного особняка.

Раньше я считал, что видел и испытал все, но масштаб этого чудовищного эксперимента фактически размазал меня. В моем мозгу мелькали воспоминания того, что я испытал лично за три года этой проклятой войны, и то, что видел только на кадрах старой военной хроники.

Сгоревшие дома и ямы с расстрелянными. Виселицы на центральных площадях городов и местечек. Таблички на груди моих погибших, но не сломленных и уже после смерти изуродованных и повешенных мальчишек. Рвы с умершими от голода и тифа заключенными концлагерей. Убитые на поле в сорок первом мужчины, женщины и дети. Ходячие скелеты заключенных Бухенвальда. Разбросанные по лесам и перелескам Латгарии трупы замученных красноармейцев и их командиров… и все это звенья одного чудовищного, безумного плана рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.

Сначала мне показалось, что то, что рассказывает мне эсэсовский офицер, – это бред сумасшедшего, сказка для прикрытия чего-то еще более неправдоподобного, но потом понял, что это именно истинная правда. Невозможно придумать легенду с такими жуткими подробностями и логической последовательностью.

Пока немец монотонно рассказывал детали чудовищного эксперимента рейхсфюрера СС, я быстро прокручивал в голове похожую, фантастически неправдоподобную, но, к сожалению, реальную историю, произошедшую в нашем мире.

В семьдесят девятом году прошлого для меня столетия в Минске произошло обыденное, но от этого не менее трагическое событие – жена отравила своего мужа. Отравила эта милая женщина своего любимого цианистым калием. Где она взяла столь необычную приправу к стакану бормотухи своего благоверного, история умалчивает, ибо в аптеке такое «лекарство» не продается, но траванула жена своего мужика, как все понимают, до самой смерти.

Горячо любимый муж, недолго думая, «склеил ласты» уже в машине «Скорой помощи». Сильная интоксикация, резкое падение давления и, как следствие этого, клиническая смерть. Мужика отвезли в одну из минских больниц и попытались неудачно реанимировать, но… к тому времени это было уже практически бесполезным занятием – через тридцать минут у человека умирает мозг, и реанимационные мероприятия обычно не помогают.

Факт, неоднократно доказанный скучной, но от этого не менее опытной медициной. Но, как оказалось несколько позднее, не в этот раз. Чуть больше чем через час мертвый мужчина очнулся, неделю пролежал в больнице и… продолжил жить как ни в чем не бывало. Правда, несколько иначе, чем обычные люди.

Позднее выяснилось, что организм этого человека изменился. Температура его тела застыла на отметке в тридцать четыре градуса, у него изменился голос, он перестал ощущать усталость.

Первые несколько месяцев своей новой жизни мужчина заново познавал свое тело, так как поначалу не ощущал ни своего тела, ни ног, ни рук, ни языка и мимических мышц лица, и ему приходилось их разрабатывать. И не только разрабатывать, но и до изнеможения… хотелось сказать, до изнеможения тренироваться, но мужчина не чувствовал усталости вообще. Был зафиксирован бесспорный, но от этого не менее невероятный факт – мужчина отжимался девять часов подряд, абсолютно не чувствуя усталости.

Кроме этого, этот человек полностью перестал спать и… стареть. За тридцать лет после отравления он не уснул ни на мгновение и никак не изменился внешне. Возраст его застыл на отметке в сорок лет.

Этого необычного мужчину изучали многие медицинские центры мира, но феномен его так и не был раскрыт. На момент моего попадания в этот мир мужчина был жив, здоров и, вероятнее всего, счастлив. По крайней мере, он женился во второй раз, и у счастливой пары родился ребенок. На момент рождения собственного ребенка главе семейства исполнилось семьдесят биологических лет, но ни стареть, ни умирать он не собирался.

Гитлеровцы нашли такого человека на сорок шесть лет раньше – в концлагере «Дахау» в апреле тысяча девятьсот тридцать третьего года. И этот человек полностью соответствовал мечте любого безумного милитариста. Определению – идеальный солдат. Он не спал, не уставал, не чувствовал боли и выполнял любые, даже самые безумные приказы.

Собственно говоря, во всем виноват классический «любовный треугольник», двое участников которого о нем даже не подозревали. Две стороны этого треугольника – студенты Мюнхенского университета: австрийский аристократ, граф Александр фон Волькенштейн и непревзойденная красавица университета Лотта Фромм.

Ни молодой человек, ни девушка ведь даже не подозревали о третьей стороне треугольника. Для Александра это была обычная интрижка, а для Лотты – неплохой партнер для легкого флирта. Вот такой вот выверт непредсказуемой и коварной любви. Но о нем прекрасно знал третий участник этой любовной и от этого не менее кровавой драмы – Курт Зайдль. Отвергнутый красавицей Лоттой влюбленный, а по совместительству недоучившийся студент-химик с любимым дядюшкой-фармацевтом.

В то время, когда началась эта история, в Германии, равно как во всем остальном мире, заканчивался тридцать второй год. Год великих потрясений и такой же Великой депрессии, коллективизации и мирового экономического кризиса, поразившего практически все сферы экономической жизни пока еще не окончательно нацистской Германии.

Впрочем, до тридцать третьего года – года триумфа Адольфа Гитлера, оставались считаные дни. Он уже канцлер, но пока не обладает всей полнотой власти. Но вот подожжен Рейхстаг, и в поджоге обвинена коммунистическая партия Германии – на тот период единственный реальный противник нацистов. Арестован Тельман, коммунистическая партия объявлена вне закона, коммунистов заключают в тюрьмы и концлагеря и убивают без суда и следствия.

С треском вылетевший из университета Курт Зайдль, разумеется, не мог остаться в стороне от всех этих событий и примкнул к единственно правильной партии своей страны, а заодно вступил в полицию на должность мелкую, но крайне полезную для своей мести.

И вот в только что созданном концлагере «Дахау» появляется новый заключенный – сочувствующий коммунистам русско-австрийский аристократ. Пробыл в концлагере Александр фон Волькенштейн недолго – его даже не успели занести в списки заключенных.


Курт Зайдль отравил своего соперника цианистым калием. Причем сделал это в присутствии нескольких надзирателей и лагерного врача, унтерштурмфюрера СС Людвига Хаузена, который и констатировал смерть несчастного австрийского аристократа.

Труп Александра выкинули на улицу, удовлетворенный Курт Зайдль отправился домой, а теплая компания лагерных упырей потихонечку рассосалась по своим норам. И каково же было удивление Людвига Хаузена, когда заключенный через два часа очнулся и попался прямо под ноги эсэсовцу, только что участвовавшему в его убийстве.

Как это ни странно, но Людвиг Хаузен не был ни идиотом, ни законченным садистом. Увидев ожившего мертвеца, он приказал отнести его в отдельный блок и два месяца наблюдал за ним.

Австрийский граф вернулся к жизни и продолжил жить в отдельном, никем не посещаемом подвальном блоке первого концентрационного лагеря уже фашистской Германии. Вот только совсем иначе, чем обычные люди. Александр не спал, не уставал, выполнял любые приказы Людвига Хаузена и… молодел. То есть он изменился внешне, и объяснения его поведения и физических изменений организма подопытного унтерштурмфюрер СС Хаузен найти так и не смог.

В силу своего прежнего образа прожигателя жизни и родительского благосостояния тридцатилетний аристократ выглядел на десяток лет старше своего биологического возраста, но всего за несколько недель необъяснимым образом помолодел.

Вот только вся беда для Александра была в том, что он наполовину своей благородной крови был русским: его мать – урожденная княгиня Мария Волоцкая. Князья Волоцкие к революции уже почти полностью жили за границей, но тем не менее оставались русскими, и Курт Зайдль прекрасно знал это.

Теперь об этом знал и унтерштурмфюрер СС Людвиг Хаузен, пристально и ежечасно наблюдавший за Александром. Хаузен наблюдал, учил вновь родившегося человека и ставил на нем нечеловеческие эксперименты, а затем, подготовив подробный отчет, добился личной аудиенции у Генриха Гиммлера. Благо далеко бегать за Гиммлером ему не пришлось – тот как раз ненадолго приехал в «Дахау».

Генрих Гиммлер был русофобом и антисемитом и стойко верил в превосходство нордической расы. Узнав о том, что австрийский аристократ на половину своей благородной крови русский, он пожелал участвовать в экспериментах над Александром. Концлагерь «Дахау» был Гиммлеру хорошо известен – ведь именно он создал его в марте тридцать третьего года. То есть всего несколько месяцев назад.

Во время одного из экспериментов, проходивших в том же подвальном блоке, Гиммлер приказал подопытному убить свою собственную мать, и Александр выполнил приказ. С того самого дня в Германии был запущен секретный эксперимент по созданию идеального солдата, а уничтожение заключенных концлагерей различными ядами и их сочетаниями приняло невероятный масштаб.

Уже к тридцать четвертому году для контроля над концлагерями были созданы отряды СС «Мертвая голова», а оберштурмфюрер СС Людвиг Хаузен стал командиром отдельной зондеркоманды «Стальной шлем», подчиненной лично и только рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру.

Узнал я и то, что оберштурмбаннфюрер СС Готвальд Пооген не рассказал мне в самом начале своего повествования. Гауптштурмфюрер СС Фридрих Зомменинг не был его заместителем, он являлся оберфюрером СС[26] Людвигом Хаузеном – командиром отдельной зондеркоманды «Стальной шлем» и контролером секретного проекта «Вечно живой», а Пооген подвизался самой обыкновенной «ширмой». Номинальным командиром и прикрытием оберфюрера СС, контролирующего самый нечеловеческий и многолетний эксперимент и одну из самых жутких личных тайн рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера.

Рассказ оберштурмбаннфюрера СС Готвальда Поогена о самом себе был достаточно информативен и в то же время краток.

У таких людей, как Георг Циммерман, во все времена было только два названия: книжный червь или полиглот. К началу тридцать восьмого года, то есть к своим тридцати четырем годам, Георг знал одиннадцать европейских языков, имел степени доктора философских наук и профессора Мюнхенского университета и тем не менее был любим студентами и уважаем сослуживцами. Вот такой вот почти необъяснимый парадокс, но все дело в том, что Георг не был честолюбив, и его ничего, кроме науки в чистом виде, не интересовало.

Циммерман был одинок – его родители умерли в конце двадцать восьмого года, не был женат, но был достаточно богат и при этом мог совершенно спокойно обходиться куском черствого хлеба и кружкой простой воды. Главное, чтобы его ничего не отвлекало от работы в университетской библиотеке. Так было бы и дальше, если бы в тридцать восьмом году он случайно не встретил своего… приятеля? Знакомого?

Нет. Все не то. Наверное, своего антипода. Человека полностью противоположного характера и судьбы, но тем не менее близкого ему. Двадцать лет назад Людвиг Хаузен спас Георга Циммермана от грабителей. Дружбы между ними не случилось – Хаузен был несколько старше Циммермана, но некоторое подобие признательности со стороны Георга позволило им изредка общаться.

В силу особенностей своего характера и увлеченности наукой профессор Циммерман даже не заметил, что Германия изменилась. Все события конца двадцатых – начала тридцатых годов прошли как бы мимо него – молодого, но уже маститого и уважаемого всеми профессора Мюнхенского университета. Казалось, что так будет вечно, но это только казалось.

Кто написал на уважаемого всеми профессора донос в гестапо, Георг Циммерман так никогда и не узнал, но всего через трое суток жесточайших для него допросов был готов подписать все что угодно. Циммерман подписал свой собственный приговор, и его отправили обратно в узкий и грязный пенал одиночной камеры подвального этажа. Где его и нашел старый приятель и антипод Георга Циммермана – Людвиг Хаузен, звавшийся теперь гауптштурмфюрером СС Фридрихом Зомменингом.

Так профессор Мюнхенского университета Георг Циммерман стал оберштурмбаннфюрером Готвальдом Поогеном, а Людвиг Хаузен получил своего карманного переводчика. Как сказали бы в моем времени: «Ничего личного – только бизнес».

Последующие шесть лет они были неразлучны. Ни Людвиг Хаузен, ни тем более его вторая ипостась – Фридрих Зомменинг никаких языков, кроме немецкого, не знали, и в преддверии большой войны руководителю проекта «Вечно живой» понадобился полностью подконтрольный Людвигу подчиненный. Разумеется, он не мог не вспомнить о таком удобном полиглоте, как Георг Циммерман. «Удобным» во всех смыслах этого многогранного понятия.

К тридцать восьмому году проект набрал обороты и пожирал огромное количество заключенных ежемесячно, но происходило это разрозненно и в бо́льшей части бессистемно. Поэтому рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру понадобилась специальная, отдельно стоящая лаборатория.

Эту лабораторию начали строить сразу после захвата Польши – в предгорьях Судетских гор. И то, что ее строили в только что захваченной гитлеровцами стране, а не в «Бухенвальде», «Дахау» или «Заксенхаузене», прямо указывало на то, что об этих экспериментах никто, кроме рейхсфюрера СС, не знает.

В том же тридцать девятом году Фридрих Зомменинг и Густав Пооген кроваво отметились во Франции. Пленные французские и английские солдаты продо́лжили бесконечно длинный список жертв рейхсфюрера СС, и то, что Георг Циммерман участвовал в нечеловеческих экспериментах только в качестве переводчика, вряд ли разжалобило бы французское, а главное, английское правосудие.

– В общем и целом картина мне понятна, Георг. Вы позволите мне так вас называть? – обратился я к выдыхающемуся эсэсовцу. – Выпейте воды и отдохните. – Следовало дать рассказчику передышку, и я удачно прикрылся флягой с водой.

Разумеется, я не собирался развязывать эсэсовца, поэтому пришлось его поить. Пооген, благодарно кивнув, надолго присосался к фляге.

– Это все исторически любопытно, но практически неинтересно, – продолжил я, как только Пооген немного пришел в себя.

– Как, господин майор? – удивленно спросил оберштурмбаннфюрер. – Вашему командованию не интересны солдаты с нечеловеческими возможностями организма?

– Абсолютно неинтересны, Георг. Подобные масштабные эксперименты мог позволить себе только Генрих Гиммлер. Они могут, конечно же, заинтересовать большевиков – ведь только у них есть такие огромные людские ресурсы для продолжения опытов рейхсфюрера СС.

В плену у Советов содержится уже более миллиона немецких солдат и офицеров. Да и своих граждан в северных лагерях у Сталина более чем достаточно. Именно поэтому я совершенно не заинтересован в том, чтобы информация об этих экспериментах дошла до советских десантников.

В таких лагерях содержатся в том числе и люди благородного происхождения, и духовенство, и откровенные уголовники. Мне бы не хотелось, чтобы они вольно или невольно усилили ненавидимую мною страну. Поэтому я сделаю все от себя зависящее, чтобы доставить вас в лагерь бойцов польского Сопротивления.

В то же время у американского командования нет ни пленных немецких солдат, ни большого количества заключенных собственной страны. Так что вам следует подумать, чем вы можете заинтересовать мое руководство. Иначе в этом лагере вы останетесь до конца своей недолгой, но от этого не менее мучительной жизни.

Дело в том, что поляки очень не любят офицеров СС. И поверьте мне на слово, польские солдаты прекрасно знают, что такое отряды СС «Мертвая голова» – слишком много лагерей смерти находится непосредственно в Польше.

Меня же в первую очередь интересуют те подземные хранилища, в которые ваша зондеркоманда возила грузы различного назначения. И не надо говорить мне, что вы не знаете, о чем идет речь.

Чтобы вам было проще, я опять начну задавать вопросы: где находятся эти объекты? Кто отвечал за их строительство? Что в них загружали? Какие грузы вы возили на аэродром транспортной авиации большой грузоподъемности в городе Ополе? Куда отправляются самолеты, улетающие с этого аэродрома?

– Господин майор! Я не знаю, где находятся хранилища. Их на самом деле очень много. Самые большие из известных мне расположены в подземельях Кенигсберга и в «Лагере дождевого червя» – это подземный… – Тут я перебил эсэсовца:

– Вы сознательно вводите меня в заблуждение, Циммерман. «Лагерь дождевого червя» относится к фортификационным сооружениям Вермахта. Эти сооружения никакого отношения к рейхсфюреру СС иметь не могут. Еще одна попытка увести наш разговор в сторону, и я начну отрезать у вас пальцы. Мне надоело слушать ваши фантастические бредни.

Меня интересуют проекты особо уполномоченного рейхсфюрера СС по программе «А-4» группенфюрера СС Ганса Каммлера. Того самого Каммлера, который принимал участие в проектировании лагеря смерти «Аушвиц», и того самого Каммлера, который сейчас занимается всеми проектами «оружия возмездия». Если вы мне скажете сейчас, что ничего не знаете, – вы мне станете неинтересны.

– Откуда вы знаете о Каммлере? – потрясенно спросил эсэсовец и тут же получил от меня такой удар по зубам, что слетел на пол вместе со стулом.