Мрачные сказки

Тео пересекает комнату, стремительно и уверенно. Еще секунда – и он заключает меня в объятия. Я прижимаюсь лицом к груди мужа, закрываю глаза.

– Ты же понимаешь, мы не можем спрятать здесь Эша и Тёрка, – обдает мне волосы своим дыханием Тео. – Я хочу им помочь, но мы ничего не можем поделать.

У меня снова пульсирует в висках кровь; так всегда бывает, когда недосплю. А воображение рисует перед глазами сцену: Тревис Рен, чужой человек в нашем доме, проскальзывает на цыпочках на террасу, пока мы все спим. Тревис Рен… Наш собственный призрак…

– Все как-то неправильно, – тихо бормочу я, зажимая глаза ладонями.

Два человека пришли в Пастораль и пропали. Теперь два человека захотели уйти, и их заперли в сарае. Сердце ропщет в груди, в голове роятся мятежные мысли. Они вихрятся, пытаются вытеснить друг друга, мешают мне рассуждать здраво…



Тео

Жена наверху, а мне надо вернуться в сторожку – дежурить до конца смены. Я это понимаю, но ноги несут меня в задний коридор. И вот я снова открываю старую, покоробленную дверь на террасу. И замираю, озираясь по сторонам. Проверяю, все ли на месте. В горле странное клокотание. Из глубины памяти всплывает детская песенка. Может, это колыбельная или стишок, который нашептывают детям перед сном? Но когда захожу на террасу, воспоминания блекнут.

Я провожу рукой по металлической раме кровати, по матрасу. Ищу то, что мог не заметить. Но под матрасом больше ничего нет. Я подхожу к окнам, раздвигаю занавески, впуская в комнату пропитанный дождем лунный свет. Пытаюсь нащупать в оконных рамах трещины, выемки, в которых можно что-то спрятать. Выдвигаю ящик маленькой прикроватной тумбочки. Но он пуст, если не считать пучков травы по углам – следов, оставленных мышами. Я снова обвожу глазами комнату. Но другой мебели в ней нет. Как нет и подходящего места, где незнакомец перед исчезновением мог спрятать какую-то вещь в надежде, что ее потом найдут.

Над левым ухом подрагивает жилка. Боль странная, ноющая, мне незнакомая. Я поднимаю глаза на переднюю спинку кровати, на обои. Запачканные бледно-желтые нарциссы сморщились и искривились. Похоже, солнце и вода не бездействовали за долгие годы запустения. Я провожу рукой по складкам. Бумага местами отслоилась от стены; клей, прежде прочно удерживавший ее у поверхности, начал засыхать и отваливаться. Пальцы нащупывают шов. Я провожу по нему рукой до самого изголовья кровати и натыкаюсь на странную выпуклость. Обои в этом месте плотнее, чем везде. Я осторожно просовываю пальцы под топорщащийся шов. Как бы не разозлить паука или грызуна. Но вместо них пальцы натыкаются на сложенный клочок бумаги.

Я аккуратно извлекаю его, затем сажусь на край кровати. Бумага сморщилась от сырости, но мне удается развернуть и разгладить клочок на ладони. Это страница из дневника Тревиса! Вырванная из блокнота и спрятанная в кармане под отслоившимися обоями над спинкой кровати. От волнения буквы пляшут у меня перед глазами. Я с усилием фокусирую взгляд.



Я слышу, как они ходят наверху. При каждом шаге пыль с потолка падает на кровать, в которой я тщетно пытаюсь заснуть. А еще в доме полным-полно призраков – я улавливаю их послеобразы. Я вижу все жизни, прожитые в фермерском доме. Голова уже раскалывается от этих видений.

Я не ожидал того, с чем столкнулся. Эти люди, живущие в лесу… они словно затерялись во времени, отрезанные, изолированные от внешнего мира. Мне нужно выбраться отсюда. Как жаль, что я не позвонил Бену до того, как пропала мобильная связь. Уже несколько дней держится ясная погода. Может, мне удастся вызволить пикап из снежной ловушки. Надо попытаться.

А еще мне последние четыре ночи снились кошмары. Иногда мне кажется, будто я что-то слышу в лесу, за их границей. Звуки странные, словно деревья и правда расщепляются на части.

Я нашел Мэгги. Осталось только убедить ее уйти отсюда вместе со мной.



Тревис был в этой комнате. Он был здесь! Он слышал, как мы ходили по дому ночью. И он знал о гнили в деревьях. Откуда? Выходит, ему кто-то об этом сказал. Кто-то знал о том, что он был здесь. Кто-то должен его помнить. Но почему он вырвал эту страницу? Почему спрятал ее отдельно? Неужели он предполагал, что с ним что-то случится? Неужели опасался, что их могут обнаружить не те люди?



Калла

Мне не хочется тревожить сестру стуком. Повернув ручку, я молча захожу в ее спальню и притворяю за собой дверь. Би лежит, свернувшись калачиком на боку. Лицом к окну, натянув простынь до самого подбородка.

В ее комнате сохраняется детство: на комоде, прислонившись к маленькому зеркалу, сидят две самодельные игрушки – кролик в сарафане цвета ярко-желтого подсолнечника и кукла в виде девочки с кошачьими ушками в платьице из набивной хлопчатобумажной материи с узорами из побегов и цветков лаванды и с ленточкой-бечевкой, вплетенной в рыжевато-соломенные волосы. Би выросла в этой комнате. Напевая песенки, любуясь лугом и подсчитывая разные оттенки тюльпанов, когда ее глаза еще видели. До того как она всего этого лишилась.

Пройдя на цыпочках по потертому деревянному полу, я присаживаюсь на краешек ее кровати. Возможно, мне не следует садиться к ней так близко – Би может быть заражена. Кто знает, может быть, болезнь уже сочится из ее пор, выплескивается наружу с каждым выдохом. Но я прикасалась к царапине на ее коже, уже дышала одним воздухом с ней. Хуже того, мою собственную кожу оросил летний дождь, я чувствовала, как он впитывался в мою плоть. Болезнь уже проникла в наш дом.

Би водит рукой по подушке. Она проснулась. Сероголубые глаза приоткрываются; взгляд Би упирается в дальнюю стену, на самом деле для нее невидимую.

– Я слышала твой разговор с Тео внизу, – говорит Би.

Но не поворачивается ко мне лицом, а продолжает смотреть в сторону.

– Эш с Тёрком заступили за границу.

– Леви планирует отправить обряд? – спрашивает сестра.

– Да, – тереблю я штопаный-перештопаный шов на подушке, из-под синих ниток проглядывают белые. – Может, ты поговоришь с Леви? Убедишь его этого не делать?

Би на миг прикрывает глаза, ее веки подрагивают, дыхание меняется.

– Я больше не смогу его ни в чем убедить.

– Я догадываюсь, между вами что-то произошло… Но ты единственная, кто способен повлиять на Леви.

– Уже нет.

Би резко выпрямляется, простынь соскальзывает с ее плеч, и я вижу несмытую грязь на ее ступнях и кровь, запекшуюся на икре. Ее постельное белье придется постирать несколько раз, чтобы оно стало чистым.

– Если они больны, обряд их исцелит.

– А может, и нет…

– Значит, слишком поздно.


Сестра глядит на меня с такой пустотой в глазах, какой я никогда раньше не видела; на скулах Би дрожат слезки. Мой взгляд непроизвольно задерживается на ее животе. Но под тонкой тканью ее платья пока ничего не заметно.

– Мы не можем их спасти.

Вытянув руку, Би сжимает мою ладонь. Ее кожа мягкая и нежная, без мозолей. Ногти коротко пострижены.

– А окажись на их месте ты? – упорствую я. – Что, если и тебе потребуется помощь?

Би улыбается уголком рта:

– Я сама себя спасу.

Я ложусь рядом с ней, свиваюсь в раковину; наши колени соприкасаются. Если Би больна, если гниль уже подтачивает ее, значит, и я больна тоже. Мы с ней из одной плоти. И одной крови. Мы не всегда бывали близки и не всегда понимали друг друга, но если Би умрет, я тоже расхочу жить. Жизнь не имеет смысла без нее – без моей маленькой сестрички, которая всегда напоминала мне ночное небо, бескрайнее, прекрасное и бездонное. Би – целая вселенная. Аномалия. Сестра давно слепа, но даже сейчас мне кажется, что ее зрачки увеличены и сфокусированы, словно она может увидеть позу, которую приняло мое тело в кровати рядом с ней.

Капли дождя барабанят по окнам, струи воды заливают всю крышу, словно ищут лазейку внутрь, чтобы заразить тех, кто прячется в доме.

– Что, если я не та, кем мнила себя прежде? – прерывает Би затянувшееся, убаюкивающее молчание.

– О чем ты?

Веки Би снова смыкаются, губы вяло кривятся.

– Я просто устала, – тихо-тихо говорит она.

Пальцы, вцепившись в одеяло, натягивают его на грудь:

– Ты не поставишь пластинку?

Выскользнув из кровати, я беру пластинку, самую верхнюю в стопке. И, вытащив ее из конверта, кладу на диск проигрывателя. Нажимаю «Пуск», пластинка начинает вращаться. Уменьшив громкость, я снова забираюсь в кровать.

Би засыпает, я отвожу с ее скулы прядку. Моя сестра – вселенная. Я трогаю ее лоб. Нет ли жара? Нет, лоб холодный. Утешившись, я тоже стараюсь заснуть. Подле сестры – как в детстве, под скрип иглы по проигрываемой пластинке с медленными грустными песнями. Мы – две крошечные фигурки в детской кроватке. Дыхание Би успокаивает меня. Вот с ее губ слетает тихий, брызжущий слюнками выдох; веки, вздрогнув напоследок, замирают. А я лежу и боюсь. Боюсь завтрашнего дня. Боюсь за Эша и Тёрка. То, что мы здесь выстроили, внезапно меня ужасает.



Тео

Собрание начинается сразу с восходом солнца. В центре площадки, под деревом Мабон, уже выкопаны две ямы. Это не траншеи такой длины и ширины, чтобы вместился гроб. Нет, ширина каждой всего три фута, а глубина – около пяти. Это самые настоящие ямы. Как будто мы решили посадить в них деревья. Увы! Деревья сажать мы не будем. Мы опустим в эти ямы двух мужчин.

Вытащив из кармана сложенную страницу блокнота, найденную за обоями на террасе, я протягиваю ее жене. Калла сидит рядом со мной. Она опоздала на собрание и, скрестив настороженно руки, застыла возле тропинки. Но стоило Калле заметить меня, как она тут же подошла и присела на скамейку. Я, честно говоря, думал, что она вообще не придет, а останется в комнате Би. Сестер успокаивает присутствие друг друга. Но сейчас Калла сидит по левую руку от меня, и я чувствую, как сильно напряжены ее плечи. Жена явилась на собрание, чтобы узнать, что будет с Эшем и Тёрком.

– Что это? – спрашивает она, указывая глазами на сложенный листок.

Но я отвечаю лишь твердым кивком. Калла сразу смекает, что это секрет. И лишь осмотревшись по сторонам и убедившись, что никто не может подглядеть, она разворачивает листок. Низко склонив голову, она быстро прочитывает слова, а затем снова складывает листок и накрывает его ладонью.

– Где ты его нашел?

– Над кроватью на террасе. Заткнутым под обои.

– А еще листки там были?

– Нет. В блокноте недостает нескольких страниц, но в стене был спрятан только этот.

Калла возвращает мне листок.

– Надо найти остальные, – тихо, скороговоркой бормочет она. – Они должны быть где-то в доме.

Внезапно все вокруг смолкают. И те, кто стоял или бродил, устремляются к скамейкам. Обернувшись, я вижу Леви. Он шагает по центральному проходу к сцене; глаза смотрят в землю.

– У нас кое-что произошло, – заговаривает он, едва поднявшись на сцену. Теперь взгляд Леви устремлен в первый ряд, где сидит жена Тёрка, Марисоль, – как будто он обращается только к ней. Но спина Марисоль неподвижна; сплетенная из темных густых волос коса перекинута через плечо. «А знает ли она, что Тёрк пытался бежать? Сказал ли он ей об этом перед тем, как скрыться в темноте? Или Тёрк не посвящал в свои планы жену, чтобы ее не тревожить?»

Несколько человек нервно ерзают – верный признак всеобщей тревоги. Это уже наше второе чрезвычайное собрание за последние несколько дней. И каждый понимает: дело нечисто. Что-то не так.

Откашлявшись, Леви поднимает глаза на всю группу. Теперь он обращается ко всем нам:

– Два члена нашей общины тайком пересекли границу и побывали там, где им находиться не следовало.

Все замирают.

– Нам необходимо убедиться в том, что они не занесли в Пастораль ветрянку. – Тон Леви полон мрачной, торжественной скорби, а глаза косятся влево.

Там, под маленькой сценой, стоят Эш и Тёрк с завязанными впереди руками. За ними, подбоченясь, стоит Паркер. А ведь он должен нести охрану в сторожке! Похоже, Леви посчитал собрание очень важным, требующим поголовного присутствия. Мы все должны стать свидетелями того, что случится дальше.

– Мы совершим обряд. Точно такой же, как отправляли первопоселенцы. Старый метод часто доказывал свою эффективность, и если в теле этих мужчин засела гниль, то для них это лучший шанс излечиться. И это лучшая возможность для всех нас – узнать, проникла ли ветрянка в наши стены.

Леви величаво кивает, и Паркер подводит двух мужчин к дереву Мабон – раскидистому дубу, посаженному первыми поселенцами задолго до того, как прибыли Купер с другими основателями Пасторали.