Мрачные сказки

Ее голос звучит уже звонче и четче, как будто бы она стряхнула с себя всю сонливость.

– И, должно быть, это он написал на титульном листе «Помните Мэгги».

– Нет, – возражаю я. – Это сделал не он.

– Откуда ты знаешь?

– Его почерк в дневнике острый, угловатый и наклонный. Он абсолютно не похож на почерк в книге. Кто-то другой написал «Помните Мэгги».

– Кто?

И я опять качаю головой: у меня нет ответа. Я перевожу взгляд на книгу, все еще лежащую на полу. Вроде бы совершенно безвредная вещь: бумага, клей да типографские чернила. И все-таки она меня страшит: множество страниц, черная, тусклая обложка, на которой, кроме названия, нет ничего. А еще место, где ее нашла Калла. Жена нашла ее закопанной, спрятанной в саду, в котором лишь она могла ее найти.

– Ты читала ее? – интересуюсь я.

Губы Каллы изгибаются, правый уголок ниже левого:

– Отрывками.

– О чем она?

– Это детская история.

Жена отвечает вроде бы просто, но я слышу в ее голосе дрожь. Что-то в этой книге напугало и ее. Мне вдруг хочется взять книгу в руки, пролистать страницы. Но я сдерживаюсь. Знаю, что Калла не хочет, чтобы я это делал.

– Иллюстрации в ней слишком страшные, не для детской книги.

Жена кивает, глаза по-прежнему прикованы к черной обложке:

– Мне она не нравится.

В одно из окон врезается птица, сбитая с толку отражением синего неба в стекле. Окно противно дребезжит в раме. Но жена не оборачивается на звук.

– А там есть фото Мэгги? – спрашиваю я. – Обычно в конце книги помещают фото автора.

Если в книге есть фотография Мэгги Сент-Джеймс и она лучше той, что я нашел в пикапе, мы могли бы опознать ее среди женщин в общине. Но теперь черед Каллы мотать головой:

– Суперобложка не сохранилась. А фото автора обычно бывает на ее заднем отвороте.

У меня сжимается сердце.

– Думаешь, она была здесь? – заглядывает мне в глаза Калла. – Ты думаешь, что тот мужчина, Тревис Рен, нашел ее здесь?

Сердце начинает учащенно биться. Похоже, у Каллы тоже. И такое впечатление, будто в горле у нас обоих ком, мешающий говорить.

– Да… я думаю, Мэгги здесь была. И он ее отыскал. А потом что-то случилось. Возможно, они…

– …ушли, – предполагает Калла. – Возможно, он нашел ее и они вместе покинули Пастораль. Возможно, они…

Жена осекается, но мне понятно, что она хотела сказать: «Возможно, они заболели и умерли в лесу».

– Возможно, – отвечаю я.

Они и вправду могли заболеть. Их переплетенные тела лежат сейчас где-нибудь под деревьями, в их поры продолжает въедаться болезнь, их ногти, роговицы глаз и губы чернеют, а сознание гложет паника…

Но если они были здесь, а потом убежали, то почему мы их ни разу не видели? Почему мы ничего о них не знали? И почему они оставили здесь эти книжки-подсказки?

– А может, с ними еще что-то произошло, – осмеливается озвучить Калла то, что меня так тревожило с того момента, как я обнаружил пикап.

Что, если Мэгги с Тревисом не покидали Пастораль? Подхватив с пола книгу, Калла встает на нетвердые ноги.

– Прости, что не верила тебе раньше, – бормочет она.

Я прикасаюсь к ее руке, и жена не отдергивает свою руку.

– Они здесь были. – Ее глаза наполняются слезами – крошечные, чистые росинки. – Они были в нашем доме и… – Голос Каллы на мгновение срывается, а затем вдруг обретает твердость. – Мы должны их найти.



Би

Я лежу под открытым небом, среди червей, изрывших подо мной узкими тоннелями суглинистую почву, и под мириадами умирающих звезд – такими безбрежными и отвлеченными, что иногда, глядя на них слишком долго, я ощущаю боль в области солнечного сплетения.


Стебельки трав покалывают мне шею, вплетаются в волосы, свиваясь в причудливые узелки с прядями. Я вонзаю пальцы в почву, прижимаюсь к ней всем телом. Мне хочется остаться здесь, в темноте, и позволить земле поглотить жизнь, развивающуюся в моей утробе. Мне хочется исчезнуть. Но вместо этого я лежу тихо, без сна и прислушиваюсь к треску раскалывающихся деревьев, исторгающих из себя болезнь и заражающих ею воздух. Проходят часы, и мои ноздри заполняет запах дыма, разносящегося по окрестностям от тлеющего шалфея.

Мы пассивны, невежественны и глупы в своих попытках защитить общину. Я встаю, ноги сами уводят меня к ручью, к границе. Босая, я перехожу его в том месте, где берега пытаются сомкнуться, а студеная горная вода неглубока. Но пальцы ног все равно немеют, и, невольно ускорив шаг, я то и дело оступаюсь на гладких камнях, что выстилают дно, но остаются для меня невидимыми. Переправившись через ручей, я замираю на илистом берегу, не желая издавать ни единого звука. В футе от меня тянется строй пограничных деревьев.

Я вспоминаю Тео, который бродил по дороге и возвращался назад целым и невредимым, без болезни в своем теле, и делаю шаг вперед, вытягивая руку к ближайшему дереву. Пограничная зона мне знакома гораздо хуже, чем остальная территория Пасторали. Я редко подхожу так близко к самому краю. Мне неизвестно, что за деревья здесь растут, насколько велики и раскидисты их кроны, какие звуки производят их листья в полуночный час.

Кончики пальцев упираются в гладкий ствол – на ощупь мягкий и нежный, как юная кожа. Это осина, узкая в кроне, но рослая; ее крошечные листочки шелестят высоко надо мной. Сместившись вправо, я дотрагиваюсь до следующего дерева, затем еще до одного; поднимаю руку высоко над головой и затем медленно опускаю, пытаясь прочувствовать кору. Я кое-что ищу. Кое-что… И на пятом дереве я это нахожу. Рваную рану в стволе.

Мягкая кора слезла с него, обнажив сердцевину. Я поспешно подхожу к очередному дереву в ряду, от него – к следующему, потом еще к одному. Все деревья растрескались, обнажили свою плоть, подставили ее ночному воздуху, и из каждого сочится на поверхность сок. Он густоватый и клейкий и ловко забивается под ногти. Такое впечатление, будто деревья плачут, кручинясь из-за ран.

Это болезнь. То, чего мы страшимся. Отдернув руку от дерева, я отступаю от него на шаг назад. Легкие внезапно становятся плотными и суховатыми, ноги мчат меня к ручью. Поскользнувшись на подводной гальке, я оцарапываю о камень икру и ощущаю тепло крови, приливающей к поверхности. Вскарабкавшись на берег, я со всех ног бегу от ручья прочь, подальше от границы, подальше от гнили. Беспорядочно вожу перед собой руками в поисках чего-нибудь знакомого. Вот оно – дерево, раскидистый вяз, низко склоняющий ветви. Он стоит у края луга, я знаю. Я опускаюсь на землю, прислоняюсь к его стволу и, подтянув к себе колени, обвиваю их руками. Мои движения скованны, тело пробивает дрожь – слишком уж холодна вода в ручье. Мне надо отдышаться и успокоиться.

По икре струится кровь, собираясь в лужицу возле стопы. От нее пахнет металлом. Но я не притрагиваюсь к ране и не пытаюсь остановить кровь. Пусть она выплескивается из меня. В голове проносится мысль: а вдруг я истеку кровью прямо здесь, у ручья, ослабею и обмякну? И да! Часть меня этого хочет! Простой способ уйти из жизни…

Задержав дыхание, я прислушиваюсь к деревьям по ту сторону границы. Они качаются, плачут и растрескиваются. Больные… На ум приходит мысль, что я могла бы пересечь границу, углубиться в лес и там исчезнуть… И снова часть меня этого жаждет – позволить тьме забрать мою жизнь. Я сплетаю пальцы рук вместе; на коже липкий, как растопленный воск, сок. Может быть, уже слишком поздно? Может быть, болезнь уже во мне? «Гниль! Гниль! Умереть тебе от вязовой ветрянки!»

Какое-то воспоминание пытается вынырнуть из глубин памяти. Оно уже совсем близко, я почти вижу его. Но… оно исчезает, так и не проявившись. От моей бравады не остается и следа. Поспешно, в панике, я тру руки о траву и землю, пытаясь счистить с них сок деревьев. Пальцы находят живот, ладонь прижимается к хлопчатобумажной материи. И мной тут же завладевает другое чувство. Я должна защитить ее, жизнь, что зародилась в моем животе. Такую маленькую, такую хрупкую! Но я слышу ее биение.

И мгновенно вспоминаю о Колетт. Какое отчаяние она, должно быть, испытывает! Какую боль от беспомощности и невозможности что-то исправить… Из глаз на траву текут слезы. Я закрываю глаза, и меня захлестывает теплая волна. Мне грезится озеро из солоноватых, кроваво-красных слез. Мне грезится мир, созданный из акварельных красок – прозрачных, зыбких, тающих под жаркими лучами летнего солнца.

Странно, но мои глаза в этих грезах все еще зрячие, я вижу Леви. Он стоит на лугу возле пруда – с клыкастой пастью, безумными глазами и капающим с кончика языка ядом. В моем видении он – тот, кого я боюсь.





Лисы и музеи


Отрывок из книги первой в цикле «Элоиза и Лисий Хвост»

Под землей не было света. Только сумеречный луч луны, тускло мерцающий в шахте колодца. Но у Элоизы был коробок спичек, который она умыкнула из рабочего стола в кабинете отца, и, когда она чиркнула спичкой, та обожгла ей кончики пальцев, а язычок пламени отбросил зловещие блики на стенки колодца.

Глаза, пялящиеся на нее, разом моргнули, а затем так же дружно растворились в темноте. Но кому бы они ни принадлежали, они никуда не делись, а только спрятались, исчезли из виду.

Махнув хвостом, Лис отбежал в сторону – к музейным стеллажам, в которых неизвестный смотритель собирал и хранил артефакты. Элоиза метнулась за Лисом, потому что знала: в этом музее хранились не только старинные, покрытые пылью реликвии. В нем хранилась книга. Книга, в которой описывалась ее судьба. И Элоизе нужно было ее отыскать.





Калла

Книги, найденные мной в саду, и дневник, обнаруженный Тео под матрасом на нашей террасе, были оставлены не случайно, а преднамеренно – чтобы о двух людях, которым эти вещи принадлежали, не позабыли.

Солнце уже клонится к западу, а я стою на крыльце, провожаю взглядом Тео, шагающего к сторожке, чтобы заступить на смену, и в моей груди бурлит беспокойство. Как крик, нарастающий по громкости. Мне бы очень хотелось, чтобы Тео остался со мной. Но мужа будет ждать Паркер. А нам необходимо делать вид, будто ничего не случилось, что мы ничего не нашли в нашем доме, даже хлебных крошек, как в готической сказке.

Едва Тео исчезает из виду, я силком заставляю себе пройти по дому к задней двери, выхожу на улицу и снимаю белье с веревки, натянутой между двумя вязами. Вещи хлопают на ветру. Но ночь выдалась теплой, даже чересчур. А может, меня просто кидает в жар от мыслей, бушующих в голове.

Собрав белье, я ставлю корзину на траву и устремляюсь на луг. Я шагаю все дальше и дальше, мимо пруда, жадно втягивая ноздрями воздух, ловя всей грудью ночное небо, пытаясь привести мысли в порядок. Вот я уже дохожу до деревьев. Но размышления о книге не выходят из головы. Я продолжаю думать о тех главах, которые выборочно прочитала, – о девочке, бегущей за Лисом, о девочке, находящей подземный музей. Вне общего сюжета они мне кажутся странными. Книга пугает меня, размазанные иллюстрации страшат, как темный, жуткий лес, в который девочкам не следует ходить.

На небе начинают собираться тучи, они заслоняют собой звезды, и я чувствую себя Элоизой из найденной сказки. Я тоже что-то ищу – какое-то место под землей, которое бы облекло смыслом боль, что теснится в моей груди. Я бреду по тропке вдоль ручья; догорающие вязанки шалфея свисают с пограничных деревьев, ожидая, когда сильный ветер или любопытные птицы сорвут их с ветвей.

Но мой взгляд привлекает еще кое-что. В стороне от тропинки, в нескольких футах от журчащего ручья. прислонившись к вязу, сидит девушка. Моя сестра! У ее ног – лужа крови. Подбежав к Би, я падаю рядом с ней на колени, стараюсь отыскать рану. Но когда я трогаю ее икру, заляпанную ссохшейся кровью, сестра, вздрогнув, поджимает ноги под себя, вытягивает вперед руки и заводит кверху глаза, пытаясь сообразить, что к ней прикасается.

– Это я, – спешу успокоить Би.

Ее рот приоткрывается, но с губ не слетает ни слова. Обняв ее рукой за талию, я помогаю Би подняться. Но стоит ей встать, как она вырывается из моих рук и опрометью бежит по лугу, мимо пруда, к дому.

– Би! – окликаю я сестру, двигаясь следом.

Но она не оборачивается и не отвечает. У крыльца я предпринимаю новую попытку:

– Би, что с тобой приключилось?

На этот раз она поворачивается, дрожащие пальцы хватают перила.

– Деревья продолжают растрескиваться, – отвечает Би.

Ее голос звучит хрипло, как будто она слишком долго рыдала или дышала полной грудью на холодном ветру.

– Мы сожгли шалфей, но пограничные деревья все еще больны.

Сглотнув, Би моргает и переступает с пораненной ноги на здоровую; из раны на ее икре снова течет кровь.