Мост

Он моргает, и в следующее мгновение он оказывается возле них двоих.

Он стоит по пояс в кристальной синей воде. Его Барьерное тело адаптируется к перемене — ну, или на самом деле это делает его разум, прежде чем Джон формирует хоть одну сознательную мысль. Его подсознание предоставляет ему соответствующую одежду, те же сине-белые плавки в цветочек, которые он купил на Гавайях в двадцать с чем-то лет, когда отправился туда со своим тогдашним бойфрендом Бреттом.

Элли тоже была в той поездке. Она привезла с собой Джейдена, и хоть тогда он зарабатывал в три раза больше, чем она на своей дерьмовой работе официантки, Джон помнил, что она платила за отель и за большую часть их напитков.

Джейден даже тогда был скупердяем.

Ощутив странное угрызение совести при этой мысли, Джон поднимает взгляд и видит, что Ревик смотрит на него ясными бесцветными глазами. В Барьере они выглядят почти так же, как и в физической реальности, если не считать добавочного света, от которого его радужки странно светятся.

Они отражают Барьерный солнечный свет и прищуренно смотрят на него.

«Что ты чувствуешь?» — спрашивает Ревик.

Это не столько вопрос, сколько очередное требование.

Ревик не отпускает свою жену, пока спрашивает это.

Кажется, он не в состоянии отпустить её, не в состоянии перестать прикасаться к ней, ласково убирать её волосы с лица, другой рукой накрывать её живот и бедро, и при этом он почти со злостью притягивает Джона, хоть и почти ненавидит его присутствие здесь.

Джон чувствует это всё и тоже желает оказаться где-нибудь в другом месте.

«Мать твою, Джон…» — рявкает Ревик.

Он грубо дёргает свет Джона, и Джон вздрагивает от боли, немного закрываясь.

Он неохотно смотрит в лицо Элли.

И тут же боль врезается в его свет. Она настолько смешивается с болью Ревика, что Джону приходится приложить усилия, чтобы различить их, разделить. Он чувствует в Ревике злость, нетерпение, желание побыть с ней наедине, вышвырнуть Джона из этого пространства.

Боги, горе.

Сколько горя.

«Бл*дь, я убью тебя, если ты не поможешь мне с этим, — говорит Ревик, крепче стискивая её. Теперь Джон слышит в его словах страх, почти панику, тоску столь извращённую, что она уже перестала быть надеждой и больше напоминает какую-то молитву. — Джон, пожалуйста. Она никогда не была так близко. Забудь обо мне. Посмотри на неё. Пожалуйста, боги, посмотри на неё и скажи мне, что ты чувствуешь…»

В конце этой речи — самой длинной из всего, что он слышал от своего зятя с тех пор, как Касс сделала то, что она сделала — горе и печаль побеждают его злость. Ревик умоляет его. Он умоляет Джона о помощи, и что-то в этом факте заставляет свет и разум Джона резко сосредоточиться.

Он делает шаг к ней. В этот раз он не отводит взгляда.

«Элли…?» — робко посылает он.

Он протягивает свои Барьерные пальцы, и хоть Ревик вздрагивает, хоть его свет источает угрозы, источает желание защитить, Джон прикасается к её лицу, которое настолько похоже на физическое лицо Элли, что у него перехватывает дыхание.

Только глаза другие.

Они яркого нефритового цвета и прозрачны как стекло, но там есть какая-то пустота, которую Джон не узнаёт. До него доходит, насколько она полна жизни, насколько она всегда целиком и полностью присутствовала в моменте, и опять ему приходится прикладывать усилия, чтобы сдерживать свои эмоции, свои чувства к женщине перед ним.

«Элли, — посылает он тише. — Где ты, Элли? Ты меня слышишь?»

Она смотрит на него.

Её темноволосая голова поворачивается, и она смотрит на него; та пустота нервирует ещё сильнее, когда она смотрит прямо сквозь него на волны и бесконечный горизонт по другую сторону его Барьерного силуэта.

Она смотрит на него, и на один миг Джон воображает, что она его видит.

Прилив чувств накрывает его — чувств, которые необъяснимым образом трансформируются в злость.

«Эл! — кричит он на неё. — Мать твою, Эл! Что, бл*дь, ты делаешь?»

Он чувствует, как Ревик напрягается, стискивает её, словно защищая.

В этот раз Джон почти не замечает.

Что-то в ней шевелится. Он смотрит лишь на это.

Что-то в ней на мгновение видит его — проблеск искры, как будто кремень ударил по камню.

Джон воображает, что видит там вспышку злости. Злости и то, что походит на печаль, на «иди ты нах*й, Джон», которое он почти узнает. На мгновение это превращает злость Джона в радость, затем резко в гнев, в какую-то беспомощную ярость.

Все чувства, которые он подавлял днями, неделями, уже месяцами, с тех самых пор, как они нашли Элли в кровати их матери в том потрёпанном пурпурном доме на Фелл-стрит — всё это накатывает волной. Всё, что он сказал и сделал, и как Врег смотрел на него, и как никто не винил его в лицо за то, что он сделал, и как никто об этом не говорит.

Как Ревик на него смотрит.


Как Ревик временами смотрит на него так, будто хочет его убить, хоть он и никогда не обвинит его в лицо.

Все эти вещи, злость, угрызения совести, ненависть к себе — это бурлит в груди Джона жарким пламенем, и он слепнет, не видя ничего, кроме этих пустых зелёных глаз, смотрящих на него.

«То есть, вот и всё? — спрашивает он. — Ты просто теперь сдалась, Эл?»

Те зелёные, зловеще пустые глаза не моргают.

«Ты просто останешься здесь, видимо? Поторчишь здесь, пока все остальные не умрут?»

Его злость обостряется, исходя так глубоко из него, что он едва осознает, что говорит.

«Это оно, да? Твоё счастливое место. О котором Ревик рассказывал мне в Резервуаре. Вот куда ты отправляешься, когда становится тяжело. Твой «золотистый океан». Разве не так Ревик называет это? Наверное, здорово попросту отключиться и играть с долбаными дельфинчиками весь день, Эл…»

«Это не её вина», — перебивает Ревик.

Это звучит рычанием, а его пальцы сжимают её плечо защитническим жестом.

Джон игнорирует его, глядя только на неё. «Мать твою, Элисон. Я выслежу тебя и надеру тебе задницу, если ты оставишь нас вот так…»

«Джон», — предупреждает Ревик, стискивая её крепче.

Джон его игнорирует.

«Что насчёт твоей ДОЧЕРИ? Если тебе посрать на меня и Ревика… что насчёт неё? Ты действительно хочешь, чтобы Фигран и Касс воспитывали твоего ребёнка? Тебя устраивает, что Менлим и два его прихвостня будут насиловать и пытать её, Элли, как они делали это с Ревиком?»

Лицо Элли не шевелится.

Джон не видит в ней ничего, ничего.

Протянув руку, он ударяет её по лицу. С силой.

«Бл*дь! — кричит Ревик. — Джон! Я тебя убью, мать твою…»

Ревик умолкает на середине предложения, увидев, что она сжимает запястье Джона своими пальцами.

Удар Джона — это Барьерный шлепок, ненастоящая рука, ненастоящее лицо, но её хватка подобна железу. Он не может выдернуть руку. Не-Элли смотрит на него, и ярость, которую он видит в ней, ненависть, что ярко полыхает в её глазах, заставляет его кровь петь.

«Иди нах*й! — кричит он. — Нах*й катись, Элли!»

«Джон, — предостерегает Ревик, и в этот раз в его голосе больше боли. — Джон, перестань. Пожалуйста…»

Джону всё равно.

«Ты хочешь винить меня? — выдернув руку, он хватает её за плечи, трясёт, пытается сделать ей больно, дотянуться до неё, хоть Ревик и крепко прижимает её к своей груди. — Хочешь винить Касс? Ревика? Меня? Так сделай это! Просто вернись и сделай это! Прекрати прятаться здесь, в этом ла-ла-ленде, и просто сделай то, зачем ты сюда пришла…»

Джон не закончил.

Он хочет ещё поорать на неё, кричать ей в лицо, называть её трусихой, бить её, пока она не ответит. Прежде чем он успевает это сделать, она отводит руку назад. Она двигается так быстро, что он едва успевает отследить движение, осмыслить, что она делает…

…и она ударяет его кулаком прямо по лицу.





Глава 8

Плоть и кровь




Глаза Джона вновь распахнулись.

Перемена произошла быстрее, чем его разум мог осмыслить.

Он мог лишь лежать там, ощущая головокружение, опустошение, болезненную обнажённость.

Его тело распростёрлось на красном кожаном кресле. Он тяжело дышал, голова всё ещё раскалывалась от удара, который он получил от Барьерной Элли в её океаническом раю.

Поначалу он мог лишь сжимать подлокотники, стараясь дышать и контролировать тошноту, которую он ощущал.

Затем он поднял взгляд и увидел над собой Врега, стискивающего его руку. Его глаза выражали острую панику. Джон осознал, насколько испуганным выглядит другой мужчина, но и с этим Джон не мог справиться, потому что как только он подумал об этом, как только он впустил эмоции, густая волна боли совершенно опустошила его разум.