Москва Икс

Голова сама вжалась в плечи, глаза закрылись, человек не хотел видеть свою смерть. Нос корабля зарылся в воду, и, кажется, в наступившей тишине стало слышно, как скрипели переборки. Хотелось лечь, закрыть глаза и зажать ладонями уши.

В этот раз Черных не смог устоять, отлетел куда-то в темноту, в глубину капитанского мостика, упал на бок, приложился затылком, бинокль ударил снизу и до крови рассек губу. Кажется, он даже лишился чувств, но судно тряхнуло, могучая сила подбросила Черных вверх и опустила вниз, будто подпрыгнул на батуте. Он открыл глаза, встал на колени, кое-как, хватаясь за переборку, поднялся и, словно канатоходец по натянутой проволоке, доковылял до иллюминаторов, чтобы не упасть, вцепился в леер, стал смотреть на палубу.

— Ты как? — крикнул Кныш.

— Все хорошо, — выдавил из себя Черных. — Отлично.





* * *


Заметив движение внизу, он протер стекло иллюминатора рукавом, поднес к глазам бинокль. Пока майор был в отключке, на палубе появились два оперативника, — тут ошибки нет, их легко узнать, — в одинаковых черных плащах, они стояли рядом возле бочек с горючкой. Один из оперов, тот, что выше ростом, — лейтенант Анатолий Соколик. И третий персонаж, это был Кольцов, застыл у правого борта, словно чего-то ждал. Черных сел на пол, расстегнул сумку, вытащил карабин с оптическим прицелом, вставил обойму в направляющие.

Кныш хотел сказать, что здесь, на капитанском мостике, нельзя доставать оружие, тем более им пользоваться, точный выстрел при такой качке все равно не получится, но легко пустить пулю в приборы и при плохом стечении обстоятельств лишить корабль управления, — в такой шторм это почти верная гибель, капитан подумал, что самый тупой недалекий человек все поймет без слов.

— Эй, вы меня слышите? — крикнул Кныш. — На капитанском мостике нельзя находиться с оружием. Понятно?

— Опять вы лезете не в свое дело, — в ответ крикнул Черных. — Наверное, хотите, чтобы вместо меня сюда пришли эти убийцы?

— Запрещаю трогать оружие, — Кныш сжал кулаки. — Это вы у себя в Москве, на Лубянке, делайте, что в голову взбредет. Там — пожалуйста. А тут я командир. И не потерплю…

Кныш так разволновался, что не мог связно говорить, — задохнулся от волнения. Черных положил карабин на пол, поднялся, снова протер стекло иллюминатора, стал смотреть на палубу. Капитан, взволнованный и злой, хотел вызвать на мостик старпома, пусть посмотрит, что тут творится: гэбешник размахивает карабином, словно дубиной, а пуля, — дура, так до большой беды недалеко, но принял другое решение. Наклонился к вахтенному матросу и сказал в ухо, что должен отойти, вернется совсем скоро. Кныш по внутренней лестнице спустился вниз, держась за поручень, проходивший вдоль коридора, двинул вперед по красной ковровой дорожке, долго путался с ключами, наконец открыл дверь каюты.

— Вот же сукин сын, — бормотал Кныш. — Сукин сын… Наглец…

Подошел к бару, хотел налить полстакана коньяку и залпом выпить, — но не получилось, при такой качке он весь коньяк разольет по полу, в стакан и глотка не попадет. Тогда он зубами вытащил пробку из початой бутылки и хорошо хлебнул из горлышка, подождал немного и снова хлебнул. Поставил бутылку, отошел к противоположной переборке, набрал шифр сейфа, повернул ручку, нашарил пистолет Макарова. По закону капитану полагается оружие, ему одному и больше никому, конечно, оружие есть и у Свиридова, он все-таки в госбезопасности служит.

— Сукин сын, — повторил Кныш. — Вот же черт…

Он проверил обойму, передернул затвор, дослав патрон в ствол, включил предохранитель и опустил пистолет в брючный карман. Качка, кажется, усиливалась, обратно он шел по коридору медленно, крепко держась за поручень, поднялся на мостик, здесь ничего не изменилось, Кныш похлопал по плечу матроса, взглянул на майора Черных, прилипшего к иллюминатору, и заскрипел зубами от злости, решив для себя, что большие неприятности еще впереди.





* * *


Черных боролся с тошнотой. На главной палубе он видел двух оперативников, которые держались вместе, возле бочек с топливом, и Кольцова, стоявшего у правого борта. Чего их всех туда занесло, почему Кольцов в такой шторм оказался на палубе, а оперативники двинули за ним, — не совсем понятно, ну, это и не важно. Теперь отсюда, с капитанского мостика, можно кончить все одним точным выстрелом, только надо дождаться, когда отступит тошнота.

Кольцов, хватаясь за леер, медленно двигался к носу, волна сделалась ниже, судно выровнялось. Лейтенант Соколик вытащил из-под плаща пистолет, хотел прицелиться, в это время нос снова высоко задрался, сильно качнуло, пистолет выскользнул из руки и пропал в темноте. Оперативник бросился к Кольцову, но, поскользнувшись, упал, через пару секунд палубу накрыло волной, когда она схлынула, снова стал виден Кольцов, он не мог устоять, сел возле борта и держался руками за леер. Соколик, за что-то ухватившись, распластался на палубе, он медленно поднялся и добежал до борта, где стоял Кольцов, теперь противников разделяло всего несколько метров.

Второй опер так и остался, где стоял, но картина изменилась, не сразу поймешь как. Оказывается, трос, сцеплявший бочки, закрепленный за стойки палубного крана, то ли ослаб, то ли лопнул, теперь две бочки лежали на боку, еще две откатились к левому борту, одна к надстройке. Нос корабля стал медленно опускаться, ударил волну, зачерпнул воду и пошел вверх. Бочки покатились к надстройке, корабль наклонился на правый борт. Через стекла бинокля Черных видел, как Кольцов сцепился с Соколиком.

Опер дважды ударил противника ногой, повис не нем, ухватив ворот плаща, повалил. Оказавшись сверху, захватил шею руками, сжал пальцы, перекрывая воздух, но Кольцов как-то выскользнул, на карачках отполз в сторону и, поднявшись, сумел ударить опера кулаком в лицо, пнул прямой ногой в пах, затем схватил Соколика за ворот плаща, другой рукой за ногу, приподнял, чтобы вышвырнуть за борт, еще бы чуть, и опер оказался в воде, но тут ударила новая волна.

Кольцов не устоял на ногах, он оставил противника, зацепившегося за борт, сам отлетел почти на середину палубы, попытался встать, но не хватило секунды. От надстройки на него катилась бочка, он кинулся в сторону, как-то увернулся, вскочил, бешено озираясь по сторонам, следом громыхала вторая бочка, от нее уже не было спасения, все решала доля секунды. Кольцов распрямил ноги, подпрыгнул, словно подброшенный высоко вверх какой-то пружиной, и, кажется, на секунду повис в воздухе, в дождливой мгле, каким-то чудом избежал смерти. Бочка ударилась в стойку борта в паре метров от Соколика, деформировалась, раскололась надвое, словно орех, запрыгала на месте, залив палубу мазутом, подпрыгнула еще раз и вывалилась за борт.

Соколик, решив, что спасения на палубе нет, попытался вернуться к надстройке, сделал насколько шагов, растянулся посередине мазутного пятна. Он поднялся, ноги разъехались в стороны, он упал на живот, и, когда корабль накренился на левый борт, заскользил по металлической поверхности, словно по льду. Достигнув борта, встал, сделал пару шагов к надстройке и снова упал. Он не видел, что сбоку, уже хорошо разогнавшись, на него неслась бочка с мазутом. Соколик повернул голову и заметил опасность, но, чтобы увернуться, уже не осталось времени, он набрал воздуху в легкие, чтобы закричать, но даже этого не успел. Бочка припечатала человека к борту, отъехала в сторону и снова припечатала, набежавшая волна подхватила и унесла тело.

Кольцов лежал на палубе, ухватившись рукой за скобу люка. Лицо было залито мазутом, лоб и правая бровь глубоко рассечены, кровь попадала в заплывший правый глаз, который почти ничего не видел. Второй опер, оставшейся возле бочек, не выпускал из рук каната. Он серьезно не пострадал, только ушиб спину и до крови стер ладони. Пистолет оттягивал карман плаща, он видел, как погиб товарищ, но не испытал ужаса, решив, что о думать о мертвых — не время, и хорошо понимал, — с палубы надо уходить, здесь не ждет ничего хорошего, — или бочка покалечит, а то и раздавит насмерть, или волна смоет.

Он видел пространство палубы, отделяющее его от надстройки, всего два десятка метров или около того, — надо преодолеть это ничтожное расстояние. Он уйдет, конечно, уйдет, спасется, но сначала пришьет Кольцова, лежавшего на дороге, этот тип может помешать. Опер выпустил трос, за который держался, вынул пистолет, но почувствовал, как нос судна поднимается, волна окатила сверху, опрокинула, понесла за собой, поволокла по палубе, оглушила. Через пару секунд он увидел совсем близко, на расстоянии протянутой руки, физиономию Кольцова, разбитую в кровь, с заплывшим глазом.

Можно стрелять, но пистолет куда-то делся. Опер выставил вперед руки, вцепился в волосы Кольцова, добрался до шеи, сжал пальцы. Получил кулаком в лицо, но не оторвал рук.





* * *


Черных видел все или почти все, что происходило внизу. Видел, как, раздавленный бочкой, погиб лейтенант Соколик, молодой спортивный парень, которому жить да жить, — ведь они были почти друзьями. Пришла мысль: надо действовать, он и так задержался, сначала помешал приступ тошноты и головокружение, но сейчас он оклемался, значит, — самое время. Черных поднял с пола карабин, выскочил с капитанского мостика на открытый балкон. В лицо дул ветер, за минуту Черных промок до нитки, оптику карабина залило водой, теперь стало трудно точно прицелиться и снять Кольцова одним выстрелом.

Открылась дверь на капитанский мостик, высунулся Кныш и заорал не своим голосом:

— Ты что же делаешь, сукин сын. Там же горючка. Ты нас отправишь на корм рыбам.

— Пошел на хрен, трус, — проорал Черных. — Еще слово, — и сам отправишься туда. На корм рыбам. Мать твою…


Кныш пропал, дверь захлопнулась. Казалось, судно еще раз клюнет носом, и неведомая сила вытряхнет Черных с этой высоты прямо в открытое море. Чтобы сохранить равновесие, он присел на корточки и решил, что при такой качке на открытом пространстве, трудно, почти невозможно точно выстрелить, одно хорошо, — дистанция небольшая, авось, не промажет. Он передернул затвор, поймал в прицельную сетку фигуру Кольцова, нажал на спусковой крючок. Пуля ударила сосем не туда, продырявила одну из бочек. Надо осторожнее, иначе эта дрянь и вправду загорится. Черных выстрелил еще дважды, но промазал.

Он вернулся на капитанский мостик, увидел физиономию капитана, багровую, перекошенную от злобы и ярости. Черных, размахнувшись, саданул прикладом по квадратному иллюминатору. Снова ударил, сильнее, — толстое стекло пошло трещинами, нет, прикладом его не возьмешь.

Капитан бросился к Черных, повис у него на руке.

— Хватит… Ты что творишь?

— Заткнись, сволочь, — Черных взял высокую ноту и чуть не сорвал голос. — Еще слово — и все… Хана тебе… Ты только на одно способен, — девок портить. А когда опасность, — в кусты.

Черных с силой оттолкнул капитана, судно качнуло, Кныш упал на пол. Черных выпустил в иллюминатор три пули, ударил прикладом, отколол кусок стекла. Через оптический прицел с четырехкратным увеличением он видел, что борьба оперативника и Кольцова уже закончилась. Опер лежал лицом вверх в центре мазутного пятна, раскинув по сторонам руки. Нахлынувшая волна подхватила тело, подняла и унесла в темноту. Кольцов, приходя в себя, сидел у борта, держась за леер. Сейчас он встанет, сделает несколько шагов и пропадет из зоны видимости.

Черных стал медленно сгибать указательный палец, — цель легкая, неподвижная, главное не дергаться, — сейчас он не промажет. Еще секунда… Сзади налетел Кныш, схватил под руки, стал оттаскивать в сторону, выдыхая в лицо коньячные пары. Черных развернулся, с силой ударил капитана прикладом в грудь. Кныш, падая, выхватил пистолет, дважды выстрелил, не целясь. Первая пуля попала в иллюминатор, вторая ударила Черных в правый бок, он вскинул карабин и пустил капитану две пули в грудь. Матрос, бросился вон с капитанского мостика, он хотел выскочить на балкон, оттуда на внешнюю лестницу.

— Стой, — заорал Черных не своим голосом. — Стоять…

Но матрос уже распахнул дверь, вырвался наружу и пропал в темноте. Черных бросил карабин, опустился на пол, сел, привалившись спиной к стойке пульта управления. Преодолевая слабость и головокружение, вытащил пистолет, снял его с предохранителя. Из коридорчика, который вел в радиорубку, появился человек в засаленных джинсах, рубашке навыпуск и шерстяной жилетке, — это радист, услышав выстрелы, пришел на капитанский мостик. Он поправил очки на носу и долго смотрел на капитана, лежавшего на полу. Рука Кныша еще сжимала пистолет, китель был расстегнут, на светлой рубашке расплылись кровавые пятна.

— Эй, подойди сюда, — крикнул Черных радисту. — Встать помоги…

Радист перевел взгляд на чекиста, наконец сообразил, что тут произошло всего пару минут назад. Он попятился к распахнутой двери на внешнюю лестницу, повернулся, хотел бежать. Плохо соображая, что делает, Черных выстрелил ему в спину, точно между лопаток.





Глава 5




Снова навалилась слабость. Черных сидел и ждал, когда она пройдет. Как глупо все получается… Ему не нужна командировка в Америку, ему не нужны деньги, он принципиальный, неподкупный… Он не деляга, не карьерист, он был готов совершить подвиг во имя Родины, вступить в бескомпромиссный поединок с опасными преступниками, изменниками, предателями, — и победить их. Сейчас ему казалось, что всю сознательную жизнь он готовил себя к подвигу, долго шел к нему, но вместо подвига получил пулю от старого дуралея, к тому же пьяного.

Черных вытащил коротковолновую рацию, несколько раз повторил свой позывной, но в ответ услышал какие-то шорохи, треск помех. Сейчас жизнь в его собственных руках, тут дожидаться нечего, на мостик вряд ли кто поднимется, до него никому нет дела, команда напугана. Пока не потеряно много крови, пока не подступила боль, надо спуститься вниз, найти судового врача, наверняка это какой-нибудь коновал, который умеет только градусники ставить или клизму. Пулю он вряд ли сможет вытащить, но пусть хоть остановит кровотечение, перевяжет.

Он запустил ладонь под свитер, рана большая, но, кажется, пуля вышла, ранение сквозное, — слава Богу. В этом месте нет жизненно важных органов, правда, от этого лишь немного легче. Пуля вырвала кусок плоти, свитер быстро пропитался кровью, если не остановить ее, можно запросто умереть.

Нужно спуститься на два уровня, — это всего два лестничных пролета, а там в конце коридора каюта врача. Черных поднялся, но не смог устоять, на четвереньках выполз из рубки на внутреннюю лестницу, стал медленно спускаться на третий уровень, где каюта врача. Лестница была ярко освещена, ступеньки не очень крутые, а шторм, кажется, немного ослаб, — он доберется. В середине первого пролета судно сильно качнуло, Черных потерял равновесие и полетел вниз, приложившись плечом и грудью, кажется, лишился чувств, но быстро пришел в себя, полежал на полу, собираясь с силами, почувствовал, что свитер с правой стороны пропитался кровью весь, до последней нитки, и штаны в крови, и, кажется, в башмаке тоже кровь.

Ухватившись за перила, он поднялся и продолжил движение, надеясь, — кто-то его заметит, поможет дойти или позовет врача, но не встретил никого. Слышно, как скрипят переборки и бьется сердце. Когда он, оставляя кровавый след, добрался почти до конца последнего пролета, лестница провалилась в пропасть, а потом рванула вверх, как скоростной лифт. Ладони были мокрыми и скользкими от крови, перила трудно удержать, он скатился вниз, разбил нос. Пришел в чувство и запоздало вспомнил: кораблем никто не управляет, на мостике только два трупа, почему-то эта пугающая мысль оставила его почти равнодушным.

Послышались тяжелые шаги наверху, — кто-то спускался. На счастье, появился знакомый оперативник, плотный мужчина лет сорока, наверное, самый старший в группе, — Алексей. Он сел рядом, снял с плеча ремень, положил на пол автомат АКСу и сказал, чтобы Черных потерпел, будет немного больно. Задрал свитер, уже прилипший к груди, осмотрел рану, — и сказал, — ничего страшного, даже беспокоиться не стоит, однако нужна перевязка, срочная.

— Слышь, найди старпома Свиридова, — сказал Черных. — Скажи, что на капитанском мостике никого нет. Капитана при мне убили, да… И радиста тоже. Понял меня?

— Капитана убили? — переспросил опер, будто плохо слышал. — Не было печали… Схожу. Но сначала…

Черных не дослушал, лишился чувств, но через минуту пришел в себя. Алексей сидел рядом и перезаряжал автомат. Он сказал, что при такой качке не дотащит Черных до кабинета врача, требуется помощь, сейчас он сходит за товарищем или найдет врача, вдвоем они быстро управятся. Алексей оставил его и стал подниматься по лестнице. Черных лежал на полу, смотрел в потолок, чтобы отвлечься, пытался сосчитать до трехсот, но сбивался, а когда досчитал, — услышал две коротких автоматных очереди и несколько одиночных выстрелов из пистолета. Стреляли наверху.

Пришла тоскливая мысль, что опер больше не вернется и товарища не приведет. Алексея больше нет. Ничего, Черных сам сможет дотюкать до врача, а дальше — все просто, как две копейки, — его перевяжут, и все плохое кончится. Надо добраться до конца коридора, — это последний отрезок пути. Черных сел, ухватился за леер, попытался встать, но не смог, тогда он снова опустился на четвереньки и двинулся вперед.

Путь к каюте врача оказался долгим, короткий коридор — бесконечным. Черных наткнулся на тело мужчины, лежавшее на пути. Лицо было залито кровью, рок открыл, один глаз провалился, будто вытек. Пару минут Черных, позабыв обо всем, тупо пялился на покойного. В самолете этот оперативник сидел на соседнем кресле и разгадывал кроссворды. У него была целая стопка газет с кроссвордами и карандаш. Кажется, его фамилия… У чекиста профессиональная память на имена, — покойного звали… Нет, он не смог вспомнить имя и фамилию убитого. Черных преодолел последние несколько метров и оказался перед дверью врача, чтобы не тратить силы, вытянулся на полу, перевел дыхание и постучал кулаком.

Врач ответил сразу, будто ждал его:

— Кто там?

— Открой, я ранен, — сказал Черных. — Слышь… Нужна помощь.

Долгая пауза, за дверью возня. На пол свалилось что-то тяжелое, может, чемодан, может, сам доктор. Черных громко застонал и постучал снова, но никто не ответил.





* * *


Врач Владимир Ефимов тоже лежал на полу и, чтобы не болтало из стороны в сторону, держался за ножку койки. Он давно не попадал в такой дикий шторм и никогда не испытывал такого страха, который сейчас ломал душу. Как договорились с Кольцовым, врач опустошил тайники, запихал коробочки в рюкзак и ждал ночи, чтобы сбагрить наконец этот груз, но тут по громкой связи передали страшные объявления об убийцах, проникших на корабль и гэбешниках, которые пришли сюда, чтобы задержать убийц. Затем некий мужчина огласил новый приказ — всем оставаться в каютах, в коридор не выходить.

Некоторое время Ефимов томился у себя в каюте, но никого не дождался и решил действовать. Он сбросил куртку и надел белый халат и белую шапочку. Матросы, мотористы и командный состав обязаны слушать гэбешников, сидеть по каютам и не высовываться, а он врач — человек особый. На людей в белых халатах даже во время войны такие паскудные приказы не распространялись, врачи и санитары могли оказывать помощь раненым на поле боя без риска получить пулю противника. Во врача стрелять нельзя, его и пальцем тронуть нельзя — это закон моря. Он взял рюкзак, вышел в пустой коридор, спустился на один уровень, там было пусто, будто команда, испугавшись, разбрелась.

Он постучал к Кольцову, никто не ответил, он толкнул дверь, но не сразу смог ее открыть, что-то мешало. В каюте темно, он протиснулся в узкий проем, включил свет и вздрогнул как от удара. На полу головой к двери лежал мужчина лет тридцати пяти, которого доктор прежде не встречал, открытые глаза были похожи на серые стеклянные шарики, кожа испачкана засохшей кровью, под головой черная лужица. Рядом короткий автомат без магазина. Доктор уронил рюкзак, перепачкал его кровью, поднял, задом выбрался в коридор, вернулся в свою каюту, заперся, сел на кровать и обхватил голову руками. Он думал о том, что сейчас важно выяснить, что в этих коробках, — и тогда действовать по обстоятельствам.