Москва Икс
Часть 33 из 36 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Из Ростока вышли на час раньше, уже в море по громкой связи объявили, что из-за плохих погодный условий заход в Роттердам отменен, судно направляется в Лондон, оттуда на Кубу. Затем объявили, чтобы сотрудники геологической партии поднялись наверх к старпому Свиридову.
Каюта Свиридова быстро наполнилась людьми, это были мужчины не первой молодости, старше тридцати, а кому-то, возможно, чуть за сорок. Старпома и капитана не просили выйти, Черных решил, — надо начать разговор при них, это лучше, чем каждому в отдельности объяснять, что и как. Старпом, мужчина въедливый, дотошный, после этого разговора не станет дергать его своими бесконечными вопросами.
Мест на стульях и диване не хватило, кто-то сел на полу. Черных расхаживал по просторной каюте и говорил, но быстро понял, что это не совсем удобно, началась качка, черт ее побери, пол уходил из-под ног, казалось, что не волны качают судно, это он, Черных, делая шаг, перемещает вес тела на новое место, и под его тяжестью корабль опускается вниз, а потом опять поднимается. Дурацкое, странное ощущение.
Черных сел на пол, привалился спиной к тумбе письменного стола, так лучше. Он представил оперативникам капитана корабля и его первого помощника, коротко рассказал о судне, что построено в ГДР всего восемь лет назад, команда опытная, сознательная, всего тридцать девять человек, коммунистов из списочного состава — аж тридцать процентов, каждый третий, — и это прекрасно. Кроме того, на судне есть нештатные осведомители, несколько человек, на них можно положиться.
Затем Черных перешел к делу, показал оперативникам план корабля, точно такой же они видели в Москве и в самолете, во время перелета в Росток. Действовать надо скрытно, в вечернее и ночное время. Сейчас на часах около шестнадцати вечера, первые сумерки, начнутся, когда будет темно, через два часа. Связь через коротковолновые рации, которые есть у каждого бойца, все инструкции оперативники уже получили, но повторенье — мать ученья. Тут Черных попросил капитана и старпома удалиться на время, поскольку речь пойдет о вещах сугубо специфических, — их позовут чуть позже.
Кныш и Свиридов вышли, потоптались в коридоре, завернув в капитанскую каюту, сели на диван, стали ждать. На столе дребезжал стакан с железной ложечкой, волнение моря усиливалось.
— Я и не знал, что у тебя тут, на судне, целая подпольная организация, — с раздражением сказал Кныш. — Несколько стукачей, активистов. Господи… Вот скажи, чего эти деятели могут сообщить полезного для органов, для твоего КГБ? Ну, что может знать рядовой матрос? Что я, капитан, во время стоянки заперся в каюте с буфетчицей? Об этом они стучат?
— Активисты сообщают о разговорах среди членов экипажа, слухах. Кто что купил за границей. Откуда взял валюту. И вообще, Юрий Николаевич, давайте оставим эту демагогию. Так надо, не я это все придумал. И точка. Вот сейчас, если бы не мой человек, мы бы перевезли за границу трех убийц. А они сбежали бы в Роттердаме или Лондоне. Но Кудрявцев дал сигнал. И я тут же отправил телеграмму куда надо. А там будто ждали моего донесения. И раскрыли преступников.
— И теперь ты на орден рассчитываешь?
Свиридов не сказал, на что он рассчитывает, только тяжело вздохнул. На этом беседа иссякла, ожидание затягивалось, старпом, съедаемый нетерпением, отправился на разведку, но неожиданно его каюта оказалась пустой. И майор Черных, и его молодой помощник Соколик куда-то пропали, обманули, просто забыли о существовании капитана и старпома. Вот же сволочи… Но Свиридов прогнал обиду, сейчас не до сантиментов и мелочности, он вернулся назад и посоветовал капитану по возможности сидеть в каюте, а лучше — встать на капитанский мостик, чтобы его можно было легко найти, а старпом присоединится к чекистам, поможет им ориентироваться на судне.
Бегать по кораблю в поисках чекистов не пришлось, в дверь постучал Черных и, обращаясь к старпому, попросил, чтобы его проводили в радиорубку, по громкой связи нужно сделать важное объявление.
Глава 3
Сурен убирал каюту третьего помощника капитана, моложавого мужчины по имени Иван Антонович Корнелюк, когда по громкой связи передали, что судно не будет заходить в Роттердам, значит, — большие неприятности все-таки не обошли стороной. Сурен протер письменный стол и покосился на хозяина каюты, Корнелюк, одетый в тренировочный костюм, лежал на кровати и мучился с похмелья. Боль брала начало в спине, отдавалась в шее и перемещалась в голову, сильная качка переполняла чашу страданий, вызывая тошноту. Он уже выпил три таблетки аспирина, но слабость и боль не исчезли. Корнелюк хотел чем-то отвлечься, сосредоточиться на музыке, которую транслировали из радиорубки, — это были лирические песни Муслима Магомаева, — но от них тошнило еще сильнее.
После долгих раздумий Корнелюк решил, — очевидно, придется применить дедовский способ, накатить сто пятьдесят водочки, но делать это в присутствии уборщика, нового человека в команде, — нежелательно, Сурен, как птичка, разнесет сплетню на хвосте. Большой беды нет, ну, выпил и выпил, однако в эпоху горбачевской трезвости, когда людей из партии выгоняют за глоток спиртного, — лишние разговоры ни к чему. И что за тип этот уборщик, — еще неизвестно. Корнелюк дожидался, когда Сурен уйдет, но тот все копался, все ни с места. Господи, как же голова болит, и еще этот проклятый шторм…
— Ты скоро? — спросил Корнелюк.
— Уже заканчиваю. Только раковину помою…
Сурен зашел в ванную комнату, закрыл дверь, перочинным ножом обрезал двойную капроновую веревку, на которой держалась шторка из клеенки. Веревка потерлась, но все еще прочная. Он взял электробритву, намотал на руку и вырвал из нее электрокабель. Бритву бросил на пол, опустил крышку унитаза, сел на нее и стал дожидаться, когда появится хозяин каюты. Корнелюк громко повторил, что раковину мыть не надо, уборщик свободен, может идти, но, кажется, никто его не услышал.
Корнелюк слез с кровати, медленно двинул к ванной, распахнул дверь. Пластиковой занавески на месте почему-то не оказалось, бритва, сломанная, разбитая, валялась на полу. Уборщик встал с унитаза и ударил его открытой ладонью по лицу, вывернул руку и борцовским приемом уложил на пол, лицом вниз, заткнул рот тряпкой, куском электрического кабеля связал руки за спиной. Стянул капроновой веревкой щиколотки ног, на другом конце сделал скользящую петлю. Еще минута, и Корнелюк, связанный ласточкой, лежал вдоль ванной комнаты. Если распрямить ноги, петля затянется на шее, если языком вытолкнуть изо рта тряпку и закричать, — никто не услышит. Он жалел, что за всю жизнь не выучил ни одной молитвы, сейчас, на пороге смерти, ее можно было бы прочесть.
— Просто лежи, — сказал Сурен. — Может, жив останешься.
Он вышел в коридор, вкатил в каюту тележку с моющими средствами, тряпками и ведром, погасил свет и запер дверь изнутри. Качка не кончалась, Сурен присел на пол у двери, привалился спиной к переборке, песня Магомаева оборвалась на середине, какой-то мужчина с незнакомым голосом покашлял в микрофон и сказал:
— Внимание всем членам команды. Необходимо прослушать это сообщение и выполнить приказы, которые в нем содержатся. Повторяю… На «Академике Виноградове» находятся особо опасные преступники, объявленные во всесоюзный розыск. Для их нейтрализации на судно прибыли оперативные сотрудники Госбезопасности СССР. Внимание… Всем матросам и мотористам, а также командному составу. Внимание… Каждый должен находиться только в своей каюте и не покидать ее вплоть до дальнейших приказов. Выходить из кают, заходить в другие помещения, двигаться по коридорам — строго запрещено. Приказ начинает действовать через пять минут. Повторяю… У вас есть пять минут, чтобы вернуться в каюты. По истечении этого времени по лицам, находящимся в коридорах, столовой и кают компании, будет открыт огонь без предупреждения…
Стали слышны шаги с другой стороны двери, тихие голоса. Какой-то человек, топая тяжелыми башмаками, пробежал мимо. Сурен приоткрыл дверь, она, как и все двери, открывалась внутрь, выглянул, — коридор пустой. На этом уровне каюты кое-кого из начальства, — третьего и четвертого помощника капитана и старшего моториста.
* * *
Шаги, с лестницы спустились двое, оба в мокрых плащах до колен, один из мужчин вооружен автоматом Калашникова, укороченным, с раскладным прикладом. Другой мужчина, кажется, был без оружия. Пришлось закрыть дверь, люди прошли мимо, они двигались осторожно, без разговоров. Наверху кто-то громко закричал, крик повторился, еще громче, потом смолк. Стал слышен скрип переборок, тихий рокот из машинного отделения, множество звуков, негромких, которые трудно отделить друг от друга, они наслаиваются, сливаясь в монотонный гул.
— Внимание… Всем членам экипажа. Приказываю захлопнуть двери кают. Замки не запирать. Лечь на пол лицом к двери. Руки за голову, ноги расставить. Не двигайтесь, не вставайте на ноги вплоть до окончания проверки. Не пытайтесь остановить или задержать преступников. Соблюдайте спокойствие и тишину. Слушайте объявления по громкой связи. Повторяю…
Сурен выглянул наружу, в начале коридора со стороны лестницы стоял человек в темной куртке, он повесил на плечо автоматный ремень и курил. Наклонил голову, достал рацию, прикрепленную к брючному ремню, что-то сказал, еще минуту потоптался и ушел на лестницу. Надо выждать несколько минут, Сурен глядел на циферблат наручных часов, светящаяся секундная стрелка двигалась медленно, будто часы были сломаны, готовы остановиться. Скоро восемь вечера. Он прислушался, но ничего не услышал, вокруг что-то происходит, но трудно разобраться, что именно. Ясно, у гэбешников есть какой-то план, простой, тут не нужны сложные решения.
На палубе в такой шторм прятаться нельзя, туда даже не высунешься. Ветер и волны такие, что нет человеческих сил, чтобы с ними бороться. Наверное, гэбешники расставят или уже расставили людей на каждом уровне, чтобы стрелок мог видеть весь коридор и достать цель, когда она появится. Начнут с машинного отделения, так удобнее, проверка внизу не займет много времени, там и прятаться негде. Затем основная группа начнет подниматься вверх, проверяя каюту за каютой. Сколько этих кают в общей сложности, на всех уровнях? Сорок с лишним, ну, пусть пятьдесят… В течении часа с небольшим все кончится.
* * *
Крик раздался где-то недалеко, в начале коридора, и тут же стих. Тяжелые шаги, чьи-то голоса. Они становились ближе, мимо, со стороны лестницы, поволокли что-то тяжелое, где-то рядом скрипнули дверные петли. Двое, тихо переговариваясь, прошли в другую сторону, хлопнула дверь, теперь что-то происходило в каюте четвертого помощника капитана, слышны голоса, закричал человек, теперь Сурен узнал этот крик, сердце забилось чаще, он глубоко вздохнул и задержал дыхание.
Снова закричал человек, пистолетный выстрел, — на минуту все стихло. Услышав приближавшиеся шаги, Сурен встал, повернул замок, рывком распахнул дверь. Человек, прошагавший мимо, остановился и бросил взгляд назад, приподнял руку с пистолетом, но не успел нажать на спусковой крючок. Сурен сбоку ударил кулаком в ухо, повис на спине. Когда человек, готовый упасть, опустился на колени, прижался плотнее, захватил голову, одной рукой надавил на макушку, другой рванул подбородок вверх и в сторону, — и сломал противнику шею.
Он обыскал человека, взял пистолет и снаряженную обойму. Крик раздался совсем близко, человеческие голоса стали громче, теперь можно разобрать отдельные слова. Сурен подошел к каюте третьего помощника капитана, изо всех сил ударил ногой в замок, дверь распахнулась легко, с первого удара, будто была сделана из фанеры. Возле иллюминатора привязанный к стулу сидел человек с опухшим темным лицом, — не сразу узнаешь Костю Бондаря. Ближняя к нему стена забрызгана кровью, лужица крови под стулом, бордовые пятна даже на потолке, одна рука Бондаря висела, как плеть, другая рука лежала на столе.
Незнакомец, стоявший в шаге от стула, наклонился, чтобы поднять с пола молоток. Другой человек, крупный мужчина лет сорока, стоял посереди каюты. Он повернулся к двери вполоборота, направил на Сурена пистолет, но не успел нажать на спусковой крючок. Сурен выстрелил первым, одна пуля попала в бок, сбила с ног, другая ударила левую сторону груди, под сердце. Первый мужчина, невооруженный, успел поднять молоток, уже бесполезный, наверное, он хотел бросить молоток в противника, но получил пулю в лоб. Сурен шагнул в каюту, захлопнул дверь.
Кажется, больше никого, и прятаться тут негде, дверь в ванную чуть приоткрыта, под ней полоска света. Вот на световую полосу легла тень, Сурен трижды выстрелил в дверь, сделал четыре шага вперед и остановился. Дверь распахнулась, на полу ванной рядом с разбитым унитазом, в воде лежал человек, он был в сознании, глянул снизу вверх на своего убийцу, захрипел и перевернулся с боку на спину. Видимо, пуля разорвала легкое, человек задыхался, он сплюнул кровь, потянулся к пистолету, упавшему рядом, Сурен добил его выстрелом в голову.
* * *
Кольцов стоял посередине прохода спиной к кухне и прислушивался, вокруг смолкли все звуки, столовая опустела, по радио больше не передавали музыки, только повар на кухне чем-то гремел. Кольцов каким-то звериным чутьем понял, что оставаться здесь нельзя ни минуты. Он вернулся в каюту, выключил свет и некоторое время сидел на койке, может быть, придут Сурен или Бондарь, но никого не дождался. Шторм набирал силу, пол под ногами опускался и поднимался, казалось, будто взлетаешь на качелях к небу, падаешь вниз, хочешь слезть, но не можешь, с непривычки кружилась голова и тошнило.
Он взял моток шпагата, пропустил веревочку в круглое отверстия на рукоятке рыбного ножа, затянул узелок, просунул правую ладонь в петлю. Теперь ножик не потеряется. Он надел матерчатую рабочую куртку, сунул ножик в рукав. Разорвал левый карман куртки, чтобы поместился нож с длинным тонким лезвием.
Вышел из каюты, по лестнице поднялся на второй уровень, нашел кладовку, где хранился разный инвентарь, тряпки и ведра, которыми пользовался уборщик. Ключ от этого закутка вчера дал Сурен, сказал, мало ли что, вдруг понадобится. По радио передали объявление, что на судне находятся опасные преступники, через пять минут все члены экипажа должны вернуться в каюты, лечь на пол и не высовываются. По коридору кто-то прошел, стали слышны голоса, через минуту все стихло.
Кольцов стоял возле двери, прижимаясь плечом к переборке, одной рукой сжимая металлический поручень, прислушался, — тишина. Он потянул дверную ручку, высунулся наружу. В ближнем конце коридора, возле туалета и душевой, стоял мужчина с карабином. Увидев Кольцова, крикнул:
— Была команда оставаться на месте. Пулю захотел?
— Это через пять минут надо быть в каюте. Мне в сортир. Не могу терпеть.
Кольцов поднял руки сделал шаг вперед, повертелся кругом, чтобы человек видел, — он не прячет оружия за спиной.
— Осталась последняя минута, — сказал мужчина.
Кольцов пошел в его сторону, держа руки под головой. На расстоянии шага приподнял правое запястье, дернув веревочную петлю, ножик выскочил из рукава, оказался в раскрытой ладони. Противник не успел отступить назад, поднять ствол и выстрелить. Кольцов нанес короткий колющий удар в шею, от которого не было спасения, — и не стал вытаскивать клинок, иначе кровь зальет все вокруг. Человек повалился ничком, выбросил вперед руки, будто пловец, и захрипел. Кольцов не заинтересовался карабином, негодным для ближнего боя. Проверил карманы, нашел пистолет, обойма снаряжена, но запасной обоймы нет.
Опустил пистолет в карман куртки, побежал в другой конец коридора, к лестнице, судно качнулось так, что, казалось, — пол и потолок поменялись местами, — Кольцов растянулся вдоль коридора, попытался встать, но снова упал так, что в кровь разбил нос. Когда встал на ноги рядом оказался, будто вырос из-под земли, здоровенный мужчина под два метра с длинными руками и пудовыми кулаками, наверно, этот тип уже видел в конце коридора тело другого оперативника, рукоятку ножа, торчавшую из шеи, и лужицу крови под головой. Кольцов опустил ладонь в карман, чтобы выдернуть ствол и выстрелить в упор, но кармане оказалась лишь оторванная пуговица, пистолет валялся под ногами, рядом с переборкой.
Опер ударил в лицо кулаком, но не дал упасть, сграбастал за ворот куртки, притянул к себе, ударил лбом в лицо, двинул коленом в пах, тут удалось увернуться, подставить бедро. В следующее мгновение кулак врезался чуть выше правого глаза, глубоко рассек бровь, верхнее веко мгновенно потяжелело и закрылось. Кольцов успел провести подсечку, вдвоем они повалились на пол, опер подмял его под себя, свел руки на шее, сжал пальцы, Кольцов запустил ладонь в карман куртки, вытащил длинный хлебный нож, хотел сунуть его в бок противника. Лезвие ткнулось в широкий офицерский ремень, сломалось в основании.
Горло будто сдавили стальным обручем, дышать стало нечем, Кольцов попытался сбросить с себя оперативника, но не смог, хотел ударить в ухо, но не дотянулся. Он раскинул руки, пытаясь ощупью найти пистолет, свет уже померк в глазах, когда ладонь легла на рукоятку ПМ. Задыхаясь, он выстрелил дважды и почувствовал, как пальцы, сдавившие горло, стали разжиматься. Он столкнул с себя человека и пару минут лежал на спине, пытаясь прийти в себя и отдышаться.
Казалось, по коридору плыли воздушные шарики, розовые и фиолетовые, в ушах звенело, правый глаз почти ничего не видел, рот наполнился кровью. Наверху он слышал шаги, двое, переговариваясь, спускались по лестнице. Спрятаться тут негде, надо уходить, но выход отсюда только один, — через дверь на палубу. В кармане штанов лежал ключ от контейнера под номером семьсот один, но в такой шторм будет чертовски трудно добраться до контейнера. Он встал на ноги, открыл дверь, шагнул в дождь и темноту.
Глава 4
Кныш отменил вахту, на которую должен был заступить третий помощник капитана, сказал, что до конца шторма на мостике останется он и вахтенный матрос. Теперь Кныш стоял за пультом управления, держался за леер, старался сохранить равновесие. На мостике ночью, как всегда темно, но темнота не была кромешной, оставался свет навигационных приборов, позволявший видеть все, что происходит вокруг.
Только что сюда поднялся майор Павел Черных, поздоровался и сказал, что с разрешения капитана, хочет побыть на мостике некоторое время, ему нужно знать, что происходит на главной палубе. Кныш отказать не мог, только рассеяно кивнул. Черных поставил возле пульта сумку, какую-то длинную, будто там лежали удочки, бросил плащ на свободное кресло, остался в синим свитере с высоким воротом, рабочих брюках защитного цвета и тяжелых башмаках.
Кныш покосился на незваного гостя, усмехнулся и не без злорадства подумал: наверное, майор чувствует себя генералом перед великим сражением, повесил на грудь военный бинокль, встал возле прямоугольных иллюминаторов и смотрит в темноту. Понятно, что в море он ходил редко, если вообще ходил, а тут такой шторм, поэтому цвет лица товарища майора сделался землисто серым, началась тошнота, но он не хочет показывать слабость, ведь это его идея, точнее, приказ, — не пережидать шторм в Ростоке, не обойти его, а направить корабль по прямой, так быстрее. Теперь майор узнает, что такое море…
Стекло, снаружи залитое дождем, изнутри запотело, палуба, на которую едва пробивался свет сигнальных огней, была видна плохо. Чтобы не наблевать на мостике, Черных сосал леденцы, но это плохо помогало, иногда становилось невмоготу, тогда он глотал воздух широко раскрытым ртом, будто рыба, выброшенная на берег, свободной рукой тискал пластиковый пакет, засовывал его в карман, когда становилось лучше, и вытаскивал, когда подступала тошнота.
— А я думал, жизнь на судне заканчивается, ну, когда начинается шторм, — сказал он. — Никто не ходит в столовую. И на кухне никого. Оказывается, — нет.
— Распорядок на судне такой же, как в штиль, — ответил Кныш. — Кок еду готовит. У матросов и мотористов вахты.
— Теперь буду знать…
Черных не договорил, раскрыл пакет, чувствуя, что его сейчас вывернет, но тошнота вдруг отступила, он перевел дыхание, посмотрел вперед. Картина, которую он увидел, внушала дикий суеверный ужас, — судно шло на волну, огромную, страшную, словно дом в шесть этажей, даже выше, «академик» разрезал ее надвое, провалился в темную бездну, на минуту казалось, что все кончено, лоханка пойдет ко дну или от перегрузки разломится надвое, но вот вода схлынула, нос «Академика» медленно поднимался, вместе с ним вставал на дыбы пол капитанского мостика, было трудно удержаться на ногах.
— Мне нужно видеть палубу, — крикнул Черных. — Осветите ее.
Капитан покашлял в кулак и сказал:
— Если включить прожектора, мы будем плохо видеть, что происходит. Управление ночью…
— Давайте так: команды сейчас я отдаю. А вы слушаете и делаете, что вам говорят.
Капитан кивнул вахтенному матросу, мол, включи освещение. Свет двух прожекторов лег на палубу, осветив ее ярко, словно сцену театра, наступило короткое затишье, волны сделались ниже, сверху можно рассмотреть их белые гребни, Черных пришел в себя, но тут нос корабля провалился в бездонную пучину, а впереди встала новая стена воды, не черная, как в прошлый раз, а темно-бирюзовая, словно подсвеченная изнутри. Зрелище было настолько явственным, ужасающим, что снова показалось, — теперь все.
Каюта Свиридова быстро наполнилась людьми, это были мужчины не первой молодости, старше тридцати, а кому-то, возможно, чуть за сорок. Старпома и капитана не просили выйти, Черных решил, — надо начать разговор при них, это лучше, чем каждому в отдельности объяснять, что и как. Старпом, мужчина въедливый, дотошный, после этого разговора не станет дергать его своими бесконечными вопросами.
Мест на стульях и диване не хватило, кто-то сел на полу. Черных расхаживал по просторной каюте и говорил, но быстро понял, что это не совсем удобно, началась качка, черт ее побери, пол уходил из-под ног, казалось, что не волны качают судно, это он, Черных, делая шаг, перемещает вес тела на новое место, и под его тяжестью корабль опускается вниз, а потом опять поднимается. Дурацкое, странное ощущение.
Черных сел на пол, привалился спиной к тумбе письменного стола, так лучше. Он представил оперативникам капитана корабля и его первого помощника, коротко рассказал о судне, что построено в ГДР всего восемь лет назад, команда опытная, сознательная, всего тридцать девять человек, коммунистов из списочного состава — аж тридцать процентов, каждый третий, — и это прекрасно. Кроме того, на судне есть нештатные осведомители, несколько человек, на них можно положиться.
Затем Черных перешел к делу, показал оперативникам план корабля, точно такой же они видели в Москве и в самолете, во время перелета в Росток. Действовать надо скрытно, в вечернее и ночное время. Сейчас на часах около шестнадцати вечера, первые сумерки, начнутся, когда будет темно, через два часа. Связь через коротковолновые рации, которые есть у каждого бойца, все инструкции оперативники уже получили, но повторенье — мать ученья. Тут Черных попросил капитана и старпома удалиться на время, поскольку речь пойдет о вещах сугубо специфических, — их позовут чуть позже.
Кныш и Свиридов вышли, потоптались в коридоре, завернув в капитанскую каюту, сели на диван, стали ждать. На столе дребезжал стакан с железной ложечкой, волнение моря усиливалось.
— Я и не знал, что у тебя тут, на судне, целая подпольная организация, — с раздражением сказал Кныш. — Несколько стукачей, активистов. Господи… Вот скажи, чего эти деятели могут сообщить полезного для органов, для твоего КГБ? Ну, что может знать рядовой матрос? Что я, капитан, во время стоянки заперся в каюте с буфетчицей? Об этом они стучат?
— Активисты сообщают о разговорах среди членов экипажа, слухах. Кто что купил за границей. Откуда взял валюту. И вообще, Юрий Николаевич, давайте оставим эту демагогию. Так надо, не я это все придумал. И точка. Вот сейчас, если бы не мой человек, мы бы перевезли за границу трех убийц. А они сбежали бы в Роттердаме или Лондоне. Но Кудрявцев дал сигнал. И я тут же отправил телеграмму куда надо. А там будто ждали моего донесения. И раскрыли преступников.
— И теперь ты на орден рассчитываешь?
Свиридов не сказал, на что он рассчитывает, только тяжело вздохнул. На этом беседа иссякла, ожидание затягивалось, старпом, съедаемый нетерпением, отправился на разведку, но неожиданно его каюта оказалась пустой. И майор Черных, и его молодой помощник Соколик куда-то пропали, обманули, просто забыли о существовании капитана и старпома. Вот же сволочи… Но Свиридов прогнал обиду, сейчас не до сантиментов и мелочности, он вернулся назад и посоветовал капитану по возможности сидеть в каюте, а лучше — встать на капитанский мостик, чтобы его можно было легко найти, а старпом присоединится к чекистам, поможет им ориентироваться на судне.
Бегать по кораблю в поисках чекистов не пришлось, в дверь постучал Черных и, обращаясь к старпому, попросил, чтобы его проводили в радиорубку, по громкой связи нужно сделать важное объявление.
Глава 3
Сурен убирал каюту третьего помощника капитана, моложавого мужчины по имени Иван Антонович Корнелюк, когда по громкой связи передали, что судно не будет заходить в Роттердам, значит, — большие неприятности все-таки не обошли стороной. Сурен протер письменный стол и покосился на хозяина каюты, Корнелюк, одетый в тренировочный костюм, лежал на кровати и мучился с похмелья. Боль брала начало в спине, отдавалась в шее и перемещалась в голову, сильная качка переполняла чашу страданий, вызывая тошноту. Он уже выпил три таблетки аспирина, но слабость и боль не исчезли. Корнелюк хотел чем-то отвлечься, сосредоточиться на музыке, которую транслировали из радиорубки, — это были лирические песни Муслима Магомаева, — но от них тошнило еще сильнее.
После долгих раздумий Корнелюк решил, — очевидно, придется применить дедовский способ, накатить сто пятьдесят водочки, но делать это в присутствии уборщика, нового человека в команде, — нежелательно, Сурен, как птичка, разнесет сплетню на хвосте. Большой беды нет, ну, выпил и выпил, однако в эпоху горбачевской трезвости, когда людей из партии выгоняют за глоток спиртного, — лишние разговоры ни к чему. И что за тип этот уборщик, — еще неизвестно. Корнелюк дожидался, когда Сурен уйдет, но тот все копался, все ни с места. Господи, как же голова болит, и еще этот проклятый шторм…
— Ты скоро? — спросил Корнелюк.
— Уже заканчиваю. Только раковину помою…
Сурен зашел в ванную комнату, закрыл дверь, перочинным ножом обрезал двойную капроновую веревку, на которой держалась шторка из клеенки. Веревка потерлась, но все еще прочная. Он взял электробритву, намотал на руку и вырвал из нее электрокабель. Бритву бросил на пол, опустил крышку унитаза, сел на нее и стал дожидаться, когда появится хозяин каюты. Корнелюк громко повторил, что раковину мыть не надо, уборщик свободен, может идти, но, кажется, никто его не услышал.
Корнелюк слез с кровати, медленно двинул к ванной, распахнул дверь. Пластиковой занавески на месте почему-то не оказалось, бритва, сломанная, разбитая, валялась на полу. Уборщик встал с унитаза и ударил его открытой ладонью по лицу, вывернул руку и борцовским приемом уложил на пол, лицом вниз, заткнул рот тряпкой, куском электрического кабеля связал руки за спиной. Стянул капроновой веревкой щиколотки ног, на другом конце сделал скользящую петлю. Еще минута, и Корнелюк, связанный ласточкой, лежал вдоль ванной комнаты. Если распрямить ноги, петля затянется на шее, если языком вытолкнуть изо рта тряпку и закричать, — никто не услышит. Он жалел, что за всю жизнь не выучил ни одной молитвы, сейчас, на пороге смерти, ее можно было бы прочесть.
— Просто лежи, — сказал Сурен. — Может, жив останешься.
Он вышел в коридор, вкатил в каюту тележку с моющими средствами, тряпками и ведром, погасил свет и запер дверь изнутри. Качка не кончалась, Сурен присел на пол у двери, привалился спиной к переборке, песня Магомаева оборвалась на середине, какой-то мужчина с незнакомым голосом покашлял в микрофон и сказал:
— Внимание всем членам команды. Необходимо прослушать это сообщение и выполнить приказы, которые в нем содержатся. Повторяю… На «Академике Виноградове» находятся особо опасные преступники, объявленные во всесоюзный розыск. Для их нейтрализации на судно прибыли оперативные сотрудники Госбезопасности СССР. Внимание… Всем матросам и мотористам, а также командному составу. Внимание… Каждый должен находиться только в своей каюте и не покидать ее вплоть до дальнейших приказов. Выходить из кают, заходить в другие помещения, двигаться по коридорам — строго запрещено. Приказ начинает действовать через пять минут. Повторяю… У вас есть пять минут, чтобы вернуться в каюты. По истечении этого времени по лицам, находящимся в коридорах, столовой и кают компании, будет открыт огонь без предупреждения…
Стали слышны шаги с другой стороны двери, тихие голоса. Какой-то человек, топая тяжелыми башмаками, пробежал мимо. Сурен приоткрыл дверь, она, как и все двери, открывалась внутрь, выглянул, — коридор пустой. На этом уровне каюты кое-кого из начальства, — третьего и четвертого помощника капитана и старшего моториста.
* * *
Шаги, с лестницы спустились двое, оба в мокрых плащах до колен, один из мужчин вооружен автоматом Калашникова, укороченным, с раскладным прикладом. Другой мужчина, кажется, был без оружия. Пришлось закрыть дверь, люди прошли мимо, они двигались осторожно, без разговоров. Наверху кто-то громко закричал, крик повторился, еще громче, потом смолк. Стал слышен скрип переборок, тихий рокот из машинного отделения, множество звуков, негромких, которые трудно отделить друг от друга, они наслаиваются, сливаясь в монотонный гул.
— Внимание… Всем членам экипажа. Приказываю захлопнуть двери кают. Замки не запирать. Лечь на пол лицом к двери. Руки за голову, ноги расставить. Не двигайтесь, не вставайте на ноги вплоть до окончания проверки. Не пытайтесь остановить или задержать преступников. Соблюдайте спокойствие и тишину. Слушайте объявления по громкой связи. Повторяю…
Сурен выглянул наружу, в начале коридора со стороны лестницы стоял человек в темной куртке, он повесил на плечо автоматный ремень и курил. Наклонил голову, достал рацию, прикрепленную к брючному ремню, что-то сказал, еще минуту потоптался и ушел на лестницу. Надо выждать несколько минут, Сурен глядел на циферблат наручных часов, светящаяся секундная стрелка двигалась медленно, будто часы были сломаны, готовы остановиться. Скоро восемь вечера. Он прислушался, но ничего не услышал, вокруг что-то происходит, но трудно разобраться, что именно. Ясно, у гэбешников есть какой-то план, простой, тут не нужны сложные решения.
На палубе в такой шторм прятаться нельзя, туда даже не высунешься. Ветер и волны такие, что нет человеческих сил, чтобы с ними бороться. Наверное, гэбешники расставят или уже расставили людей на каждом уровне, чтобы стрелок мог видеть весь коридор и достать цель, когда она появится. Начнут с машинного отделения, так удобнее, проверка внизу не займет много времени, там и прятаться негде. Затем основная группа начнет подниматься вверх, проверяя каюту за каютой. Сколько этих кают в общей сложности, на всех уровнях? Сорок с лишним, ну, пусть пятьдесят… В течении часа с небольшим все кончится.
* * *
Крик раздался где-то недалеко, в начале коридора, и тут же стих. Тяжелые шаги, чьи-то голоса. Они становились ближе, мимо, со стороны лестницы, поволокли что-то тяжелое, где-то рядом скрипнули дверные петли. Двое, тихо переговариваясь, прошли в другую сторону, хлопнула дверь, теперь что-то происходило в каюте четвертого помощника капитана, слышны голоса, закричал человек, теперь Сурен узнал этот крик, сердце забилось чаще, он глубоко вздохнул и задержал дыхание.
Снова закричал человек, пистолетный выстрел, — на минуту все стихло. Услышав приближавшиеся шаги, Сурен встал, повернул замок, рывком распахнул дверь. Человек, прошагавший мимо, остановился и бросил взгляд назад, приподнял руку с пистолетом, но не успел нажать на спусковой крючок. Сурен сбоку ударил кулаком в ухо, повис на спине. Когда человек, готовый упасть, опустился на колени, прижался плотнее, захватил голову, одной рукой надавил на макушку, другой рванул подбородок вверх и в сторону, — и сломал противнику шею.
Он обыскал человека, взял пистолет и снаряженную обойму. Крик раздался совсем близко, человеческие голоса стали громче, теперь можно разобрать отдельные слова. Сурен подошел к каюте третьего помощника капитана, изо всех сил ударил ногой в замок, дверь распахнулась легко, с первого удара, будто была сделана из фанеры. Возле иллюминатора привязанный к стулу сидел человек с опухшим темным лицом, — не сразу узнаешь Костю Бондаря. Ближняя к нему стена забрызгана кровью, лужица крови под стулом, бордовые пятна даже на потолке, одна рука Бондаря висела, как плеть, другая рука лежала на столе.
Незнакомец, стоявший в шаге от стула, наклонился, чтобы поднять с пола молоток. Другой человек, крупный мужчина лет сорока, стоял посереди каюты. Он повернулся к двери вполоборота, направил на Сурена пистолет, но не успел нажать на спусковой крючок. Сурен выстрелил первым, одна пуля попала в бок, сбила с ног, другая ударила левую сторону груди, под сердце. Первый мужчина, невооруженный, успел поднять молоток, уже бесполезный, наверное, он хотел бросить молоток в противника, но получил пулю в лоб. Сурен шагнул в каюту, захлопнул дверь.
Кажется, больше никого, и прятаться тут негде, дверь в ванную чуть приоткрыта, под ней полоска света. Вот на световую полосу легла тень, Сурен трижды выстрелил в дверь, сделал четыре шага вперед и остановился. Дверь распахнулась, на полу ванной рядом с разбитым унитазом, в воде лежал человек, он был в сознании, глянул снизу вверх на своего убийцу, захрипел и перевернулся с боку на спину. Видимо, пуля разорвала легкое, человек задыхался, он сплюнул кровь, потянулся к пистолету, упавшему рядом, Сурен добил его выстрелом в голову.
* * *
Кольцов стоял посередине прохода спиной к кухне и прислушивался, вокруг смолкли все звуки, столовая опустела, по радио больше не передавали музыки, только повар на кухне чем-то гремел. Кольцов каким-то звериным чутьем понял, что оставаться здесь нельзя ни минуты. Он вернулся в каюту, выключил свет и некоторое время сидел на койке, может быть, придут Сурен или Бондарь, но никого не дождался. Шторм набирал силу, пол под ногами опускался и поднимался, казалось, будто взлетаешь на качелях к небу, падаешь вниз, хочешь слезть, но не можешь, с непривычки кружилась голова и тошнило.
Он взял моток шпагата, пропустил веревочку в круглое отверстия на рукоятке рыбного ножа, затянул узелок, просунул правую ладонь в петлю. Теперь ножик не потеряется. Он надел матерчатую рабочую куртку, сунул ножик в рукав. Разорвал левый карман куртки, чтобы поместился нож с длинным тонким лезвием.
Вышел из каюты, по лестнице поднялся на второй уровень, нашел кладовку, где хранился разный инвентарь, тряпки и ведра, которыми пользовался уборщик. Ключ от этого закутка вчера дал Сурен, сказал, мало ли что, вдруг понадобится. По радио передали объявление, что на судне находятся опасные преступники, через пять минут все члены экипажа должны вернуться в каюты, лечь на пол и не высовываются. По коридору кто-то прошел, стали слышны голоса, через минуту все стихло.
Кольцов стоял возле двери, прижимаясь плечом к переборке, одной рукой сжимая металлический поручень, прислушался, — тишина. Он потянул дверную ручку, высунулся наружу. В ближнем конце коридора, возле туалета и душевой, стоял мужчина с карабином. Увидев Кольцова, крикнул:
— Была команда оставаться на месте. Пулю захотел?
— Это через пять минут надо быть в каюте. Мне в сортир. Не могу терпеть.
Кольцов поднял руки сделал шаг вперед, повертелся кругом, чтобы человек видел, — он не прячет оружия за спиной.
— Осталась последняя минута, — сказал мужчина.
Кольцов пошел в его сторону, держа руки под головой. На расстоянии шага приподнял правое запястье, дернув веревочную петлю, ножик выскочил из рукава, оказался в раскрытой ладони. Противник не успел отступить назад, поднять ствол и выстрелить. Кольцов нанес короткий колющий удар в шею, от которого не было спасения, — и не стал вытаскивать клинок, иначе кровь зальет все вокруг. Человек повалился ничком, выбросил вперед руки, будто пловец, и захрипел. Кольцов не заинтересовался карабином, негодным для ближнего боя. Проверил карманы, нашел пистолет, обойма снаряжена, но запасной обоймы нет.
Опустил пистолет в карман куртки, побежал в другой конец коридора, к лестнице, судно качнулось так, что, казалось, — пол и потолок поменялись местами, — Кольцов растянулся вдоль коридора, попытался встать, но снова упал так, что в кровь разбил нос. Когда встал на ноги рядом оказался, будто вырос из-под земли, здоровенный мужчина под два метра с длинными руками и пудовыми кулаками, наверно, этот тип уже видел в конце коридора тело другого оперативника, рукоятку ножа, торчавшую из шеи, и лужицу крови под головой. Кольцов опустил ладонь в карман, чтобы выдернуть ствол и выстрелить в упор, но кармане оказалась лишь оторванная пуговица, пистолет валялся под ногами, рядом с переборкой.
Опер ударил в лицо кулаком, но не дал упасть, сграбастал за ворот куртки, притянул к себе, ударил лбом в лицо, двинул коленом в пах, тут удалось увернуться, подставить бедро. В следующее мгновение кулак врезался чуть выше правого глаза, глубоко рассек бровь, верхнее веко мгновенно потяжелело и закрылось. Кольцов успел провести подсечку, вдвоем они повалились на пол, опер подмял его под себя, свел руки на шее, сжал пальцы, Кольцов запустил ладонь в карман куртки, вытащил длинный хлебный нож, хотел сунуть его в бок противника. Лезвие ткнулось в широкий офицерский ремень, сломалось в основании.
Горло будто сдавили стальным обручем, дышать стало нечем, Кольцов попытался сбросить с себя оперативника, но не смог, хотел ударить в ухо, но не дотянулся. Он раскинул руки, пытаясь ощупью найти пистолет, свет уже померк в глазах, когда ладонь легла на рукоятку ПМ. Задыхаясь, он выстрелил дважды и почувствовал, как пальцы, сдавившие горло, стали разжиматься. Он столкнул с себя человека и пару минут лежал на спине, пытаясь прийти в себя и отдышаться.
Казалось, по коридору плыли воздушные шарики, розовые и фиолетовые, в ушах звенело, правый глаз почти ничего не видел, рот наполнился кровью. Наверху он слышал шаги, двое, переговариваясь, спускались по лестнице. Спрятаться тут негде, надо уходить, но выход отсюда только один, — через дверь на палубу. В кармане штанов лежал ключ от контейнера под номером семьсот один, но в такой шторм будет чертовски трудно добраться до контейнера. Он встал на ноги, открыл дверь, шагнул в дождь и темноту.
Глава 4
Кныш отменил вахту, на которую должен был заступить третий помощник капитана, сказал, что до конца шторма на мостике останется он и вахтенный матрос. Теперь Кныш стоял за пультом управления, держался за леер, старался сохранить равновесие. На мостике ночью, как всегда темно, но темнота не была кромешной, оставался свет навигационных приборов, позволявший видеть все, что происходит вокруг.
Только что сюда поднялся майор Павел Черных, поздоровался и сказал, что с разрешения капитана, хочет побыть на мостике некоторое время, ему нужно знать, что происходит на главной палубе. Кныш отказать не мог, только рассеяно кивнул. Черных поставил возле пульта сумку, какую-то длинную, будто там лежали удочки, бросил плащ на свободное кресло, остался в синим свитере с высоким воротом, рабочих брюках защитного цвета и тяжелых башмаках.
Кныш покосился на незваного гостя, усмехнулся и не без злорадства подумал: наверное, майор чувствует себя генералом перед великим сражением, повесил на грудь военный бинокль, встал возле прямоугольных иллюминаторов и смотрит в темноту. Понятно, что в море он ходил редко, если вообще ходил, а тут такой шторм, поэтому цвет лица товарища майора сделался землисто серым, началась тошнота, но он не хочет показывать слабость, ведь это его идея, точнее, приказ, — не пережидать шторм в Ростоке, не обойти его, а направить корабль по прямой, так быстрее. Теперь майор узнает, что такое море…
Стекло, снаружи залитое дождем, изнутри запотело, палуба, на которую едва пробивался свет сигнальных огней, была видна плохо. Чтобы не наблевать на мостике, Черных сосал леденцы, но это плохо помогало, иногда становилось невмоготу, тогда он глотал воздух широко раскрытым ртом, будто рыба, выброшенная на берег, свободной рукой тискал пластиковый пакет, засовывал его в карман, когда становилось лучше, и вытаскивал, когда подступала тошнота.
— А я думал, жизнь на судне заканчивается, ну, когда начинается шторм, — сказал он. — Никто не ходит в столовую. И на кухне никого. Оказывается, — нет.
— Распорядок на судне такой же, как в штиль, — ответил Кныш. — Кок еду готовит. У матросов и мотористов вахты.
— Теперь буду знать…
Черных не договорил, раскрыл пакет, чувствуя, что его сейчас вывернет, но тошнота вдруг отступила, он перевел дыхание, посмотрел вперед. Картина, которую он увидел, внушала дикий суеверный ужас, — судно шло на волну, огромную, страшную, словно дом в шесть этажей, даже выше, «академик» разрезал ее надвое, провалился в темную бездну, на минуту казалось, что все кончено, лоханка пойдет ко дну или от перегрузки разломится надвое, но вот вода схлынула, нос «Академика» медленно поднимался, вместе с ним вставал на дыбы пол капитанского мостика, было трудно удержаться на ногах.
— Мне нужно видеть палубу, — крикнул Черных. — Осветите ее.
Капитан покашлял в кулак и сказал:
— Если включить прожектора, мы будем плохо видеть, что происходит. Управление ночью…
— Давайте так: команды сейчас я отдаю. А вы слушаете и делаете, что вам говорят.
Капитан кивнул вахтенному матросу, мол, включи освещение. Свет двух прожекторов лег на палубу, осветив ее ярко, словно сцену театра, наступило короткое затишье, волны сделались ниже, сверху можно рассмотреть их белые гребни, Черных пришел в себя, но тут нос корабля провалился в бездонную пучину, а впереди встала новая стена воды, не черная, как в прошлый раз, а темно-бирюзовая, словно подсвеченная изнутри. Зрелище было настолько явственным, ужасающим, что снова показалось, — теперь все.