Москва Икс

* * *


Черных вернулся на службу, позвонил в приемную заместителя начальника второго главного управления КГБ генерал-майора Петра Карповича Шумилина и сказал, что есть срочное сообщение. Вскоре оттуда перезвонили: ждут через час. Черных рассказал, как повернулись обстоятельства дела и попросил выделить несколько оперативников для слежки за театральным директором Олегом Вихровым.

Четыре дня прошли впустую. Директор, как неутомимая пчелка, порхал от ресторана к любовнице, молодой массажистке, и обратно в ресторан, попутно на ходу встречался с темными личностями, обделывал какие-то делишки, звонил высоким чиновникам, что-то просил и что-то обещал. На пятый день его, выходившего из театрального подъезда, остановили и засунули на заднее сидение казенной машины, отвезли в ближайшее отделение милиции, так было удобнее, спустили в подвал и оставили в следственном кабинете.

Первый час с Вихровым разговаривал Соколик, заносил в протокол общие данные, год и место рождения, образование и проч. Вихров так переживал, так волновался, что с разрешения Соколика принял пару импортных пилюль от давления, но это не помогло, носом вдруг пошла кровь, которую долго на могли успокоить. Еще через час приехал Черных, открыл дверь, увидел директора и пошатнулся, как от удара: Вихров, бледный как смерть, сидел на стуле посереди кабинета, пальто и пиджак валялись на полу, белая рубаха, расстегнутая до пупа, голая грудь, — вся залито кровью.

Черных, решив, что Соколик опять опережает события, лезет с кулаками, хотел вызвать его в коридор и отчитать, но недоразумение быстро разъяснилось. Оставшись с директором один на один, Черных представился, сказал, что допрос останется в тайне для всех знакомых режиссера и не будет иметь последствий лично для уважаемого Олега Вадимовича, если он правдиво ответит на несколько вопросов. Беседа длилась часа два. Вихров немного успокоился и рассказал, что познакомился с очаровательной Алевтиной Крыловой в Питере, просто в ресторане, она пришла с подругой, сидела за соседним столиком, а он был в тот вечер один и тосковал.

Слово за слово, они долго гуляли по городу и расстались у ее подъезда, он настаивал, но она отказала. Потом была еще одна встреча, но никаких гостиниц, кроватей, никакой пошлости. Тогда Вихрову казалось, что он встретил большую любовь, возможно, последнюю, они дважды встречались в Москве, один раз ходили на закрытый показ скандального итальянского фильма, другой раз посидели в ресторане ВТО. Просьба Алевтины помочь с выездом за границу его не удивила, он выслушивал от женщин и не такие вещи, конечно, он дал слабину, согласился, через одного большого человека в ЦК ВЦСПС, устроить ее по профсоюзной линии на какую-то должность, а потом отправить в составе делегации куда-нибудь в Европу.

Дело требовало времени, минимум двух-трех месяцев, но Алевтина спешила. Обещала перезвонить уже на следующий день после ресторана, но пропала, возможно, она чего-то испугалась, но чего именно? Вихров, как честный человек, даже хотел в КГБ обратиться, но боялся, что не поверят, — прямых доказательств этой страшной догадки у него нет. Вот и все: как на исповеди. Ладно, хватит, — махнул рукой Черных.

Он закрыл папку с записями и внимательно посмотрел на режиссера:

— Вы, уважаемый Олег Вадимович, венерических болезней не опасаетесь?

— Опасаюсь, — кивнул Вихров, он уже справился со страхом и хотел выглядеть бодрым. — Но это профессиональный риск. Красивые женщины увядают без театра, а я без них. Недавно в «Литературной газете» читал, что американцы в Африке ставили опыты на обезьянах, ну, чтобы получить новое биологическое оружие. Вирус как-то вырвался на свободу из их лабораторий и теперь распространяется в США. Передается через кровь и половым путем. Лекарства от него нет, а муки страшные. Называется — СПИД. Вот чего бояться надо, а не триппера. Правда, в газетах пишут — до нас этот ужас не дойдет.

— Вы верите газетам? — Черных улыбнулся, не разжимая губ. — Дойдет ваш СПИД и сюда. И очень быстро.

Он вызвал из коридора оперативника и приказал, чтобы Вихрову дали умыться и на казенной машине доставили до дома. Тот засуетился, неумело скрывая радость, на прощание протянул Черных руку, но тот руки не подал.





Глава 4




Вечером была назначена встреча с фронтовым другом покойного отца, отставным генерал-майором Сергеем Климовичем Озеровым, он когда-то помогал Черных делать первые шаги в Центральном аппарате КГБ, взял за руку и провел по этому огромному лабиринту, с его широкими улицами, темными закоулками, тупиками и страшными подвалами, кое-чему научил, позже предлагал запросто устроить перевод из второго главного управления в первое, во внешнюю разведку, на хорошую должность. Черных долго колебался, переводиться или нет, пару ночей не спал, с бывшей женой советовался, — и отказался.

Озеров, высокий и сухопарый, с короткой стрижкой седых волос, явился в ореховый зал ресторана «Прага» точно в шесть. В темном в полоску костюме, бордовом галстуке и оксфордских ботинках он был похож на иностранца. Сергей Климович больше десяти лет работал «под дипломата» в Америке, усвоил хорошие манеры, после выхода в отставку, разумеется, в узком кругу единомышленников, стал резко отзываться о некоторых руководителях Комитета и высших партийных чиновниках, впавших в маразм, которые цепляются за власть уродливыми ручонками и не уйдут, пока их не вынесут из служебного кабинета вперед копытами.

Он заказал фирменную закуску, — жульены с грибами и курицей, рыбное ассорти, на горячее — телячьи котлеты и водки. И пока ждали, перешел к делу: мол, когда-то я предлагал перейти в разведку, Черных отказался, а теперь получается, что передумал, — сам позвонил и спросил, можно ли это устроить. И правильно, что позвонил, еще бы пару лет, — и было поздно, а Озеров рад помочь, он побывал на приеме у самого большого чекиста, своего старого приятеля, тот полистал личное дело Черных и ответил, — не возражаю, только пусть погасит прежние долги.

— Поздравляю, — Озеров наполнил рюмки, выпили. — Это правильное решение. И твой отец, будь он жив, одобрил этот выбор.

— Спасибо, — пробормотал Черных, он не думал, что дальнейшая судьба решится так быстро. — Вообще-то я ждал другого результата. Думал, из-за тех анонимок дальше ходу не дадут.

— Ты хороший чекист, главное, знаешь оперативную работу. Поэтому тебя не тронули. А теперь появилась возможность свалить из Союза на несколько лет и пересидеть смутное время за границей. Пока Горбачова, этого шута горохового, не уберут, — порядка все равно не будет. На днях я ужинал в первом в Москве частном ресторане, на Кропоткинской. О нем много писали журналисты, которым устроили ужин с выпивкой за счет заведения. Все как в обычной столовке, только щи погуще. А хозяин — уголовник. И вокруг одни урки, да девки с панели. Эти уркаганы — новый класс хозяев. Господи, а если придет к власти дурак почище Горбачева? Россия пойдет по рукам, как беспутная баба. Ее напоят, изнасилуют и обворуют до нитки.

— Мы же сможем вмешаться и все исправить.

— Шутишь? Если бы Андропов был жив, — другое дело. Сейчас Госбезопасность медленно превращается в аморфную бюрократическую структуру. Контору, где трудоустраивают сынков высокопоставленных родителей. Я точно говорю: если Горбачев или кто-то вроде него удержится у власти еще несколько лет, — быть беде. Страну как кусок говядины кинут на съедение молодым волкам. А за ними будут стоять теневые дельцы с большими деньгами и лагерные паханы. Они быстро раздербанят весь СССР.

— И что, сидеть и ждать, когда Горбачев срыгнет?

— Ну, способ ускорить события все же есть: поднять из могилы Сталина, — отшутился Озеров. — Батька усатый решил бы вопрос. И главное, сегодня еще остались люди, которые выполнят приказ. Дадут Горбачеву время, чтобы собрать всех домашних и дойти до ближайшей стенки. И так со всеми остальными, его друзьями. А через месяц можно Сталина обратно в могилу укладывать. А то еще войдет во вкус, и нам, чекистам, устроит новый 1937-й.

— А мы к этому не готовы, — улыбнулся Черных.

— Главный спросил: куда ты хочешь? Ну, я взял на себя смелость ответить: в Америку. И лучше всего не в столицу, не в Вашингтон, а подальше от официальных лиц, интриг, сплетен, — на другое побережье, к Тихому океану, в Сан-Франциско. Там наше консульство, есть корреспондентский пункт ТАСС. Главный подбросил такую мысль: что если Черных будет работать не под дипломатической крышей, а журналистом. Это избавит тебя от восьмичасового присутствия в консульстве, позволит свободно перемещаться по городу. Ты же знаешь, что я несколько лет работал в Сан-Франциско, ну, перед переводом в Нью-Йорк. Очень люблю этот город и Западное побережье.

— Любите? — удивился Черных. — Это же Америка…

— Давай без классовой ненависти, мы не на партсобрании. И без ханжества. Китайцы наши враги, это серьезная реальная угроза. Они считают, что Приморье и Сибирь до Байкала — их территория. Но пока у нас армия больше пяти миллионов солдат и офицеров, плюс передовое вооружение, — косоглазые не сунутся. А с американцами сам Бог велел иметь добрые отношения, ведь мы не можем на два фронта… Да и на наши социалистические завоевания американцы, слава богу, не претендуют.

Озеров улыбнулся и продолжил:

— Главный позвонил в кадры, спросил, когда у нашего сотрудника, нынешнего корреспондента ТАСС, заканчивается командировка. Ему всего год с небольшим остался. Отлично. За это время тебе найдут хорошего преподавателя, он поможет вспомнить английский. Пройдешь стажировку в московской редакции ТАСС, всего месяца два-три, потом переведут в Главную редакцию иностранной информации, ГРСИ. Ну, а там… Начнешь собираться в Штаты.

— Даже не знаю, как благодарить…

— Свои люди, сочтемся, — улыбнулся Озеров. — А кто писал те письма? Ты ведь кого-то подозреваешь?

— Не знаю, честно, — Черных был готов к этому вопросу. — Сначала думал на одну подругу, ну, мы с ней не так давно расстались, решил, — это задело ее самолюбие, девушка мстит. Кондово и жестоко, по-женски. Проверил, — не она. Мне кажется, больше писем не будет, у любой змеи яд когда-нибудь кончается.

— Ладно, — Озеров, кажется, не поверил, он хотел услышать нечто иное, но не стал настаивать, лезть с новыми вопросами. — Думай о хорошем.


После водки и доброй закуски он разомлел, стал рассказывать про американскую жизнь и работу. В Сан-Франциско он официально занимал должность второго секретаря посольства, трудовые обязанности — неопределенные, зарплата хорошая, даже две зарплаты, одна от МИДа, вторая от Комитета, — и не знал никаких забот, только два-три раза в месяц выполнял пустяковые поручения, например, бросал в почтовые ящики какие-то письма или оставлял в условленном месте пакет с наличными.

В остальное время, свободное и рабочее, много читал, ездил по городу. Дальше американцы не пускали, любую поездку по стране надо было согласовывать заранее, указывать маршрут и все гостиницы, где остановишься на ночь. Другие дипломаты болтались по распродажам в крупных универмагах, отправляли посылки с тряпьем и обувью в Москву, для перепродажи, и стучали друг на друга, чтобы начальство оценило рвение, — и продлило командировку.

А Озеров под вечер частенько сидел на набережной и наслаждался неповторимым климатом, ни холодным, ни жарким, смотрел направо, на пролив Золотые Ворота и красную полоску подвесного моста, и налево, — там в паре километров от берега, живописный островок с приземистыми постройками. Этот райский уголок — тюрьма строгого режима для особо опасных преступников, зверей, вроде Аль Капоне или Джона Диллинджера, впрочем, та тюрьма давно закрыта, превращена в музей. Как урок подрастающему поколению: не грабь и не убивай, иначе плохо кончишь. Хорошо так сидеть и думать об одном: как прекрасна жизнь здесь, на воле, и как чудовищна она там, в этом пыточном бетонном мешке, пропитанном миазмами боли и ужаса.

Зря Черных в свое время отказался от перевода в первое главное управление. Кстати, он сам говорил, что именно тогда же начались первые ссоры с женой, — он не оправдал надежд этой тщеславной сучки, а жизнь с неудачником в представлении Зои, — хуже смерти. Она отдала молодость и красоту чекисту не для того, чтобы дышать отравленным воздухом Москвы, одеваться в комиссионках и проводить жалкий отпуск в Сочи или в заплеванном Крыму.

— У тебя остались две проблемы, которые надо решить, — сказал Озеров. — Первое — закончи дело, которое ведешь. Как ты умеешь, с блеском. Понятно, что операция важная. Никаких подробностей не знаю, дело строго секретное, но наверху следят за твоими успехами. И, как я понял, успехи есть, и серьезные. Поэтому главный поддержал твой перевод. Это что-то вроде поощрения. Ну, ты все понимаешь…

— А что еще?

— Второе… С этим ты справишься легко. Надо жениться, за границу в долгосрочные командировки холостых парней не пускают. Подбери подругу, присмотрись к ней. Тут ошибки быть не должно. На твоей будущей службе развод равняется почти самоубийству. Этого начальство не любит. Если ошибешься в выборе, придется до пенсии делить постель с женщиной, которую разлюбил. Без шуток…

Вышли из ресторана, когда над Калининским проспектом разлился свет фонарей, машин почти не видно, с черного неба летели редкие снежинки. Черных, поймал такси, крепко обнял Озерова, похлопал его по худой спине и тут только подумал, что годы берут свое, дядя Сережа заметно сдал и еще дурацкая мысль, — что они больше не увидятся. И защемило сердце. Еще он подумал, что уходит последнее поколение настоящих мужчин, фронтовиков, на которых держалась страна, ну, их не станет, а кто придет? Та публика из коммерческого кабака…





Глава 5




Под вечер Черных принесли распечатку вчерашних телефонных разговоров судебного эксперта Павла Ремизова. На работу ему звонили шесть раз, первые пять звонков от начальства и некой девушки, с которой у Ремизова близкое знакомство, даже нечто большее. Телефон девушки определили, это некая Маша, студентка первого мединститута, хороша собой и любит Ремизова трепетно и нежно. Последний звонок от человека с тихим приятным голосом, своего имени он не назвал, задал пару общих вопросов, Ремизов ответил, что дела идут отлично, и погода для зимы — неплохая. Дураку ясно, что спрашивают не о делах и погоде, о чем-то другом, гораздо более важным.

Впрочем, все эти неясности чекисты скоро прояснят. Человек сказал, что посылка для доктора прибудет в пятницу, надо позвонить по старому номеру и ее забрать. Ремизов поблагодарил собеседника, сказал, что неплохо бы встретиться и посидеть в «Арагви» на улице Горького, как сиживали в старые добрые времена, человек ответил «да» и положил трубку. Незнакомец звонил из телефона-автомата откуда-то с окраины, кажется, из Теплого Стана. После этого разговора эксперта можно брать, но червь сомнения глодал душу, Черных решил подождать пару дней и принять Ремизова не пустого, а с посылкой, авось, разговор пойдет веселее.

За эти два дня подняли информацию по Ремезову, — русский, родился в Москве, в школе вступил в комсомол, окончил Первый медицинский институт, дальше — перечень моргов, где работал. Он мечтал вернуться на кафедру Первого мединститута, сдавал документы в отдел кадров, но получал отказ, видимо, страдал, что нет влиятельных родственников или денег на добрую взятку. Ремизова можно понять, — угрохать лучшие годы, копаясь в криминальных трупах, — не для этого он пришел в медицину.

В пятницу Ремизов отпросился с работы пораньше, на своих «жигулях» доехал до Комсомольской площадь, оставил машину на стоянке рядом с Ленинградским вокзалом, и отправился к подземному переходу. Он не дергался, не оглядывался, видимо, на душе было спокойно. В слежке принимали участие восемнадцать оперативников, они получили приказ взять Ремизова даже в том случае, если он пойдет назад без посылки, пустой.

В помещении автоматической камеры хранения он подошел к пятидесятой ячейке, не заглянув в бумажку, набрал код, когда дверца открылась, вытащил тряпичную холщовую сумку с бахрамой. Затем вышел из здания вокзала, дошагал до угла, набрал ход, почти побежал и неожиданно нырнул в метро. Возможно, ему удалось бы уйти, в этот день и час на «Комсомольской» столпотворение, но, обговаривая с операми план задержания, Черных предложил поставить парочку парней у каждого входа в метро.

Кто-то из оперативников, перегнал Ремизова на бесконечном эскалаторе, влетел в линейное отделение милиции, попросил двух милиционеров срочно проверить документу у гражданина, на которого он сейчас покажет, затем задержать его. Люди подумают, что пьяного поймали, сейчас, когда в стране почти сухой закон, народ к таким сценам привык. На пересадке с эскалатора на эскалатор, в скоплении людей и тесноте Ремизов с опозданием заметил милиционеров, продиравшихся сквозь толку. Он хотел кинуться вперед, но не смог пробиться, тогда он бросил сумку. Милиционеры схватили его под руки, выдрали сумку из-под чьих-то ног, потащили задержанного к линейному отделению.

Оперативники КГБ заковали Ремизова в стальные браслеты, усадили на стул посередине небольшой комнаты. Один из милиционеров вышел, остановил двух случайных пассажиров, мужчину и женщину, спросил, есть ли у них с собой паспорта, получив утвердительный ответ, попросил зайти в помещение, нужны понятые, это отнимет пять минут. Ремизова обыскали, задали несколько общих вопросов. Он твердил, что сумка не его. Один из оперов перевернул сумку, вывалил на стол кучу денег, купюры разного достоинства, от пяти рублей до пятидесяти. Деньги завернуты в старую газету, пачки перехвачены аптечными резинками. Пересчитали — двенадцать тысяч рублей.

Женщина коротко вскрикнула, побледнела и с ужасом посмотрела на Ремизова, решив про себя, что за эти деньги он убил человека, возможно, не одного. Понятых отпустили, Ремизова подняли наверх, засунули на заднее сидение, приказали пригнуть голову к коленям. Он так и сделал, но соскочили очки. Руками, скованными стальными браслетами, он стал шарить по грязному полу. Очки нашел, но кто-то из оперов уже успел наступить на них. Треснуло правое стекло и погнулась дужка, сломанные очки криво сидели на носу, и не было возможности стереть грязь со стекол.





* * *


Ехали минут сорок, машина остановилась в узком переулке, перед домом с глубокой темной аркой, фонари в переулке не горели, людей вокруг не было, а дом, похоже, ремонтировали или собирались снести. Ремизов оказался в просторной комнате на первом этаже с окнами, выходившими во двор, замазанными белой краской. Судя по виду, это столярная мастерская или что-то в этом роде. У стены два верстака, кое-какой инструмент. Пахло свежей стружкой и обойным клеем, было тепло. Свет давала яркая лампочка под жестяным отражателем, и еще была другая лампа на круглом обеденном столике, нестерпимо яркая. За этим круглым столиком Ремизов увидел того самого чекиста, который на днях был в морге, и не удивился.

Задержанного посадили на стул, близко стоящий к столу, свет лампы слепил глаза, болела нога, в нее при задержании у эскалатора ударил сапогом милиционер, чтобы Ремизов не вздумал бежать, наручники резали запястья, шумела и раскалывалась голова, видимо, давление поднялось. Но это были не самые мучительные страдания, Ремизов страдал от неизвестности. Почему он оказался именно здесь, в странном подвале, а не в отделение милиции или в следственном кабинете на Лубянке? Душа погружалась в холодный омут страха, когда помимо воли начинаешь думать о методах допроса, которые практиковали в КГБ когда-то давно, при Сталине, но те традиции, те методы не забыты, — можно не сомневаться. Дрожащими руками он снимал очки с треснувшим стеклом, старался выправить душку, но очки все равно сидели криво.

— Вы были со мной не искренне прошлый раз, — сказал Черных. — Я почему-то думал, — мы играем за одну команду. Но на деле все не так.

— Я хотел еще тогда, но…

— Понимаю, вы хотели сделать признание, так? Но премия, которая ждала вас… Мысль о деньгах грела душу. Ладно, к черту эту лирику. Времени у меня не так много. Поэтому предлагаю вам рассказать все, от и до. Ну, ваше решение?

— Что тут скажешь… На самом деле я на вашей стороне, — Ремизов отметил про себя, что голос не дрожит. — Всегда был и остаюсь на стороне закона. Вины на мне никакой. Меня погубило собственное любопытство. С детства любил совать нос, куда не надо и расплачивался за это. Такова натура…

— Давайте без лирических отступлений.

Ремизов завертелся на стуле, хотелось вытянуть из этого твердолобого чекиста обещание не применять к нему методов физического воздействия, он не выносит физической боли, и еще: важно прояснить такой вопрос, что будет дальше? Ну, он выложит все, что знает, а ему воткнут лет десять, а то и все пятнадцать, отправят в край вечно зеленых помидоров, край звериной жестокости, к уркам и убийцам. Там его удавят, зальют бетоном, перережут горло… Вариантов много, а жизнь одна, надо вытянуть хотя бы обещание, что Ремизову выйдет скидка.

— Итак… С чего начнем? С конца или с начала?

— Я хотел бы получить какие-то гарантии, — слепила лампа, Ремизов опустил взгляд и смотрел на колени, на руки, скованные браслетами. — Пообещайте, что со мной будут обращаться по-человечески. И, если все-таки дойдет до суда, я не получу реального срока. Я раскаюсь, буду сотрудничать со следствием. Наконец, это моя первая судимость. Я заслужу гуманное отношение следствия и судьи, поэтому и срок должен быть условным… Или небольшим.

— Могу пообещать: если вы дадите правдивые показания… Ну, тогда и к вам отнесутся нормально. Вас не подведут под расстрельную статью.

— То есть?

— Вас не расстреляют.