Море воспоминаний

– Мы понимаем их беспокойство, – Каролин сделала глоток чая и осторожно поставила чашку на блюдце, – но мы будем поддерживать тебя здесь. И ты можешь оставаться с нами столько, сколько захочешь. Maman и Papa будут очень рады видеть тебя.

– Расскажи мне о Лувре, – попросила Элла Каролин, и ее глаза засветились при мысли о предстоящем посещении музея со всеми его сокровищами. Кристоф нашел под столом ее руку и крепко сжал.

– Я сгораю от нетерпения показать тебе все, – ответила Каролин. – Сами по себе галереи завораживают, но еще интереснее наблюдать за тем, что происходит в кулуарах. Ну, во всяком случае, я так думаю.

– А над чем вы сейчас работаете?

Небольшая реставрация «Итальянской Мадонны» неизвестного художника эпохи Возрождения. Поначалу мы были взбудоражены, так как думали, что это Фра Анджелико[51], но оказалось, что просто его школа. Все равно очень красиво.

– А как в банке? – Элла повернулась к Кристофу, продолжая сжимать его руку под дамасской скатертью. – Месье Дюпон уже простил тебя за пролитый на бухгалтерскую книгу кофе?

Он вздохнул и отправил в рот еще один кусочек шоколада со сливками.

– Нет, он не из тех, кто умеет прощать. Куда хуже, конечно, что он рассказал об инциденте Papa, и я выслушал еще одну лекцию о своей неаккуратности и отсутствии должного усердия. А как мне заниматься тем, что ненавижу, тем, из-за чего терплю обиды и оскорбления, тем, что отрывает меня от живописи? Как я тебе завидую, Каролин.

Его сестра кивнула, вытирая уголок рта салфеткой.

– Я знаю. Ты мне это каждый день говоришь, – вздохнула она. – Но ты же знаешь, что Papa не готов финансировать тебя как художника. Ты должен до поры до времени оставаться в банке; по крайней мере, пока не накопишь достаточно денег, чтобы быть независимым. И вот тогда ты сможешь делать все что пожелаешь. А сейчас постарайся не раздражать Papa еще больше. Ты же знаешь, как он обеспокоен. Давай забудем о наших бедах, пока Элла с нами, и будем наслаждаться каждым моментом ее пребывания здесь.

Они собрали свои вещи, Кристоф взял чемоданы Эллы, распахнул дверь, и они снова вышли на августовскую жару.

– Мы поедем на трамвае? – спросила Элла, заметив рельсы, проложенные по булыжной мостовой.

– Нет, сейчас ими мало кто пользуется. Все нынче предпочитают метро. И конечно, будущее за автомобилем. – Кристоф поставил ее чемоданы на тротуар и поднял руку, чтобы выманить горбатое такси из потока проезжающих машин.

– Numéro trois, rue des Arcades, s’il vous plait, monsieur[52].

Элла взяла своих друзей под руки, откинулась на гладкое кожаное сиденье такси и с волнением смотрела в окно, пытаясь разглядеть достопримечательности Парижа.





* * *


Дом Мартэ на улице Аркад тоже был безмятежно элегантен, как и дом на острове Ре, хотя и чуть более респектабелен. Он представлял собой высокий особняк из камня цвета печенья, увенчанный мансардной крышей из серого сланца. По всему фасаду тянулся длинный ряд кованых балконов.

Марион открыла черную парадную дверь с блестящей медной фурнитурой и заключила Эллу в объятия:

– Входи, дорогая Элла! Bienvenue. Как прошло твое путешествие? А как поживает твоя дорогая мама?

Ее темные кудри, уложенные в такой же аккуратный пучок, что и на балу в особняке губернатора, казалось, были пронизаны тонкими серебряными нитями больше, чем прошлым летом. «Может быть, это просто парижский вечерний свет придает им такой вид», – подумала Элла.

В гостиной створчатые окна были распахнуты настежь, чтобы впустить вечерний воздух, охлаждающий комнату с высоким потолком. За окнами, обрамленными длинными портьерами из экзотического шелка, вышитого китайскими птицами и цветами, были видны загорающиеся огни в соседних домах, окутанных городскими сумерками. Длинные лилии в вазе, стоявшей на овальном библиотечном столике в дальнем конце гостиной, наполняли теплый воздух ароматом, который перенес Эллу прямиком в Губернаторский особняк на острове, в тот прекрасный вечер прошлым летом, когда они с Кристофом вальсировали, прижавшись друг к другу.

Теперь он сидел рядом с ней и улыбался, когда их глаза встречались. Интересно, вспоминает ли он тот вечер? Их лунный полет через дюны? Танцы на пляже? Их поцелуи среди морской травы? Она жаждала снова остаться с ним наедине, жаждала его прикосновений.

Месье Мартэ торопливо вошел, потирая руки.

– Элла, дорогая девочка, ты приехала. Добро пожаловать в Париж! Мы все с нетерпением тебя ждали, особенно Каролин и Кристоф, но ты наверняка знаешь об этом. Позволь мне налить тебе выпить. Марион любит «Негрони» – не хочешь ли попробовать?

Элла не была в этом уверена – в Морнингсайде о таком и не слышали. Что бы сказали ее родители, узнав, что она пьет коктейли перед ужином? Но это звучало настолько изысканно… И в конце концов, она уже находилась в Париже, готовая попробовать все, что может предложить город, поэтому взяла протянутый ей хозяином бокал и осторожно пригубила темно-красную смесь. Ничего подобного она раньше не пробовала, интригующий баланс вкусов, сладкий, но с горькой ноткой, освежающий, но крепкий.

– Тебе нравится? – спросил месье Мартэ, усмехаясь кончиками усов.

– Да. Даже очень. Но думаю, что мне лучше выпить только один бокал, иначе я сильно сомневаюсь, что смогу встать с этого дивана.

Он широко улыбнулся, услышав ее ответ, и она почувствовала, что легкое напряжение в воздухе, которое он, казалось, принес с собой в комнату, почти исчезло. А возможно, все дело было в тепле вечера, пьянящих напитках и остром ощущении присутствия Кристофа, сидящего так близко к ней, что она совершенно расслабилась, а в голове внезапно стало легко-легко.

Она наблюдала, откинувшись на мягкие подушки дивана, как месье Мартэ наклонился, чтобы передать жене коктейль, и бокал внезапно загорелся насыщенным карминным светом в закатных лучах солнца, пробивавшихся сквозь окна. Марион протянула руку, встретилась взглядом с мужем, улыбки озарили их лица, и было в них столько любви, что Элла покраснела, пораженная тем, что стала свидетелем такого интимного момента. Она никогда не думала, что месье Мартэ – обычно отстраненный и вечно озабоченный – способен на сильные чувства. Теперь она смотрела на родителей Кристофа совсем иначе, понимая, что в их отношениях есть скрытая глубина. Возможно, их разные характеры обеспечивали идеальный баланс: нежная, добрая и артистичная натура Марион отвечала решительному, прагматичному стремлению ее мужа создать сложный, но удачный брак, мало чем отличающийся от контрастных ингредиентов в стакане, который Элла держала в руках; компоненты смешивались и, дополняя друг друга, вместе превращались в хмельной коктейль.

Кристоф нежно подтолкнул ее локтем:

– Элла, ты глубоко задумалась. Вернись к нам!

Она улыбнулась, ощутив прикосновение его руки, и ответила:

– Я думаю, что это из-за «Негрони», а может быть, Париж действует на меня опьяняюще.

За ужином разговор неизбежно коснулся последних известий из Германии.

– Париж все еще наводнен беженцами, – объяснила Марион Элле. – Люди обеспокоены тем, что Германия попирает договоренности и не собирается останавливаться после чехословацкой экспансии; ходят слухи о преследовании евреев в восточных странах. Моя кузина Агнес привезла свою семью в Париж, но она в ужасе от того, что может случиться, если нацистская догма распространится. В отличие от меня, видишь ли, она вышла замуж за еврея, тогда как я выбрала мужа вне обеих моих религий. Любовь во всем виновата, n’est-ce pas, chéri?[53] – закончила она, одарив улыбкой своего любимого мужа, сидевшего напротив нее.


Элла всерьез задумалась, разрезая turbot à la crème[54] на тарелке перед собой. Она и не подозревала, что у Марион еврейские корни. Разве вероисповедание не передается по материнской линии? Кристоф и Каролин иудеи? Она чувствовала себя такой глупой из-за того, что не подумала об этом еще на острове, не придала значение тому, что они ни разу не посетили церковь. Ей, опьяненной тогда ощущением свободы, это и в голову не пришло.

– Как ты уже заметила, Элла, – словно прочитав ее мысли, сказала Каролин, – мы не слишком-то религиозны, нас трудно назвать верующими. Отец Maman был из иудейской семьи, а Grand-mère[55] – из католической. Но вообще семьи Maman и Papa стали атеистами поколение или два назад. Учитывая происходящее в мире, возможно, нам всем будет лучше от этого. Ты шокирована?

Элла на мгновение задумалась.

– Нет, не совсем так. Мне кажется, что вы все глубоко верите друг в друга, в истину и красоту, и, возможно, это единственная вера, которая действительно имеет значение. Мои родители всегда настаивали, чтобы мы посещали церковь каждое воскресенье, но я должна сказать, что никогда не испытывала при этом особого душевного подъема. На самом деле теперь, задумываясь об этом, я понимаю, что чувствовала себя ближе к любому из существующих богов, когда мы плыли на «Бижу» прошлым летом, чем находясь в каком-либо храме.

Кристоф одобрительно хмыкнул.

– Вот видишь, она все прекрасно понимает. Бог присутствует в красоте и свободе. Вот что имеет значение.

Месье Мартэ тихонько цокнул языком, но выражение его лица было трудно назвать неодобрительным. Он улыбался своей жене, и выражение его глаз красноречиво говорило, что он любит ее душой и телом.





* * *


Она решила, что Париж немного похож на сантимы[56], звеневшие в ее кошельке, которые были гораздо легче, чем тяжелые трехпенсовики и пенни в Шотландии. Город, как и монета, имел две стороны. Одна сторона – ожидаемая: элегантный, культурный, гламурный Париж, знакомый по фотографиям и статьям в журналах Picture Post и National Geographic. Она и теперь продолжала активно знакомиться с ней – посещала магазины и галереи вместе с Каролин и Марион, пила крепкий черный кофе из маленьких чашечек, как требовала последняя французская мода, – она уже смело заказывала его всякий раз, когда они останавливались в кафе, чтобы восстановить силы. Она побывала с Каролин в Лувре, проведя несколько часов в лабиринте галерей музея, при этом узнав об искусстве больше, чем когда-либо узнавала на уроках в школе. Кристоф присоединялся после работы, и все трое прогуливались вдоль Сены, наблюдая за лодками на реке, любовались работами художников, которые, установив свои мольберты напротив собора Парижской Богоматери, пытались запечатлеть величественные формы собора на фоне неба и их колеблющиеся отражения в воде. Она наслаждалась каждым мгновением, но особенно этими вечерними прогулками, когда, держа Кристофа за руку, весело смеялась над его рассказами об очередных неприятностях, в которые он попал в банке. Иногда Каролин находила предлог, чтобы оставить их вдвоем, и они уединялись на берегу реки и целовались, к явному одобрению проходивших мимо лодочников, под пыльными листьями платанов, которые росли над ними вдоль набережной.

Но ведь у города была и другая сторона. Среди всеобщего веселья и роскоши по улицам Парижа ковыляли сбитые с толку, растерянные беженцы с серыми лицами, потрясенные тем, что оказались на чужбине, выброшенные из своих городов, как мусор, лишенные домов и имущества. Они привезли с собой вместе с потрепанными чемоданами и раздутыми саквояжами напоминание об угрозе, которая продолжала набирать силу за восточными границами Франции.

И Элла, уже привыкающая к нюансам парижской жизни, явственно ощущала, что город чем-то озабочен. Его жители занимались повседневными делами, как и всегда, но с каким-то смутно-рассеянным видом, напряженно прислушиваясь к последним новостям о маневрах немцев. Обыденность и ожидание надвигающейся бури соседствовали в Париже тем летом: две стороны одной медали.

Целый день Элла помогала мадам Мартэ стирать и перешивать старую одежду Кристофа и Каролин.

– Кузина Агнес не смогла взять с собой много вещей, когда они уезжали из Австрии, так что это может пригодиться ее детям.

– А сколько им лет? – спросила Элла, разглядывая изрядно поношенную юбку Каролин.

– Альберту двенадцать, а Беатрис десять. Очень милые дети. Он – трудолюбив и серьезен и, кажется, читает все, всегда и везде. Его сестра гораздо более общительна, по-настоящему жизнерадостная маленькая девочка, с такими же вьющимися волосами, как у Каролин. Я думаю, они тебе понравятся. Ты скоро познакомишься с ними, мы пригласим их на обед в одно из воскресений, когда вы, молодежь, вернетесь с острова, – с этими словами Марион немного грустно вздохнула и замолчала. А после продолжила говорить о том, что она тоже хотела бы поехать с ними, но этим летом слишком занята и не попадет на остров. Поэтому ей остается только радоваться, что хотя бы они отправятся туда, пусть даже только на неделю. Помолчав, Марион отложила ножницы, которыми обрезала нитку, и положила ладонь на локоть Эллы: – Ты ведь для нас как член семьи, дорогая. Мы очень рады, что ты здесь, с нами. Ты делаешь моего сына абсолютно счастливым, и это наполняет мое сердце радостью.

Щеки Эллы вспыхнули, и она, пытаясь скрыть смущение, склонилась над шитьем, а затем подняла блестящие глаза на Марион:

– Кристоф тоже делает меня очень счастливой.

И она увидела, что Марион поняла все, что нужно было понять, и что мадам Мартэ тоже, как Элла и Кристоф, надеется, что в один прекрасный день они будут вместе.

Марион кивнула, улыбаясь. Затем, потянувшись за рубашкой Кристофа, сказала:

– А теперь давай посмотрим, можно ли перелицевать этот воротничок, чтобы он стал как новенький…

Внезапно входная дверь распахнулась с таким грохотом, что они обе подскочили. Марион бросила рубашку обратно в корзину для штопки и поспешила к двери. Было слышно, как Каролин кричит, взбегая наверх:

– Maman! Элла! Где вы?

Когда она влетела в гостиную, ее локоны были растрепаны.

– У меня важные новости! Я работала над специальным проектом – боюсь, совершенно секретным, поэтому не могу сообщить вам конкретных деталей. Но мы отправляем некоторые произведения искусства из музея в другие области Франции, где они будут в безопасности на тот случай, если немцам взбредет в голову бомбить нас, или попытаться вторгнуться, или совершить еще что-нибудь абсолютно безумное.

– Боже мой, Каролин, в самом деле?! Я уверена, что до этого не дойдет! – воскликнула мать, хотя Элла заметила, что она непроизвольно подняла руку к груди, словно пытаясь успокоить панический стук сердца. – Вы же знаете, Адольф Гитлер теперь сменил пластинку, об этом пишут во всех газетах.

– Прости, Maman, но это на тот случай, если слова месье Гитлера окажутся не стоящими той бумаги, на которой они написаны. Я знаю, что это немного чересчур, но месье директор говорит, что лучше перестраховаться, чем потом сожалеть. Он считает, это сродни строительству Ноева ковчега – ведь нужно было успеть до того, как пойдет дождь, хотя никто не верил, что это понадобится. И, надеюсь, в данном случае действительно ничего не произойдет.

Она повернулась к Элле:

– Но мне понадобится помощь от тебя и Кристофа. Мы должны все это делать в обстановке строгой секретности, чтобы лишь немногие люди знали, где спрятаны отдельные произведения искусства. Никому не должно быть известно, что мы перевозим картины в дальние регионы страны. Я помогала упаковывать некоторые картины, и тут меня осенило. Одна из них должна быть доставлена в Château de Chambord [57], который находится на нашем пути в Ла Паллис, где мы обычно пересаживаемся на паром до острова. Так что мы возьмем картину с собой и передадим ее в замок в понедельник, как если бы мы остановились, чтобы осмотреть достопримечательности по пути на побережье. С нами, конечно, будет охранник из музея. Мы же не можем вот так запросто поехать с произведением искусства в багажнике. Зато вполне естественным будет выглядеть, что мы отправились в отпуск вчетвером, как если бы были двумя парами, и остановились ради посещения любимого туристами замка. Мы подвезем охранника на станцию сразу после замка, чтобы он успел на поезд до Парижа, а потом, как и планировалось, поедем в Ла Паллис. Это идеальное прикрытие.

Марион покачала головой.

– Кэролин, эта идея звучит абсурдно. Я думаю, директор музея поддался панике. Что в этой вашей картине такого ценного, что могло бы оправдать столь причудливый план? В музее, должно быть, сотни предметов искусства, которые нуждаются в спасении. Вы собираетесь создать команды молодых людей, которые будут ездить по всей стране? Не кажется ли тебе этот способ очень неэффективным?

– Нет, Maman, когда возникнет необходимость в перевозке, большинство работ отправят, вероятно, в грузовиках. И только очень немногие избранные произведения вывозятся сейчас, потому что они слишком ценны, чтобы рисковать ими. Я знаю, это звучит немного странно, но вы должны признать, что и живем мы в необычное время!

Марион всплеснула руками, и они беспомощно опустились на корзину для штопки, стоявшую у нее на коленях. Наконец она улыбнулась, хотя и с оттенком грусти, как показалось Элле.

– Ну и кто я такая, чтобы мешать делу государственной важности? Да, я полагаю, что вы должны это сделать. Но, пожалуйста, ведите машину осторожно. И позвоните мне с острова, чтобы сообщить, что вы благополучно добрались туда, хорошо?

Каролин обняла мать и поцеловала ее.

– Ну конечно же! А теперь, Элла, мне кажется, я слышу, что Кристоф вернулся с работы, давай пойдем и расскажем ему…