Моя темная Ванесса

В ванной я постаралась как можно тише стянуть с себя одежду и оторвать от пижамы этикетки. Прежде чем надеть ее, я рассмотрела свое лицо в зеркале, шампунь и кусок мыла в душе, все, что стояло на раковине. У него были электрическая зубная щетка, электробритва и электронные весы, на которые я, поджав пальцы ног, встала. Вспыхнули цифры – сто сорок пять, на два фунта меньше, чем я весила на Рождество.

Держа майку в вытянутых руках, я задумалась, почему Стрейн выбрал именно эту пижаму. Наверное, ему понравился узор – он как-то говорил, что мои волосы и кожа напоминают ему клубнику со сливками. Я представила, как он бродит по отделу одежды для девочек, прикасаясь ко всем пижамам своими большими руками, и эта мысль наполнила меня нежностью. Что-то похожее я испытала несколько лет назад, увидев фото знаменитой гориллы, которая гладила своего друга-котенка. Каким ранимым казалось это громадное существо с таким хрупким созданием в руках, как старалось быть бережным и добрым.

Я открыла дверь и, прикрывая грудь рукой, зашла в спальню. От ночника на тумбочке исходил теплый мягкий свет. Стрейн сидел на краю кровати, ссутулившись и сцепив руки.

– Все подошло?

Дрожа, я чуть заметно кивнула. За окном проезжала машина, шум приблизился и удалился. Глубокая тишина.

Он спросил:

– Можно посмотреть?

Я шагнула к нему, и он взял меня за запястье и опустил мою руку. Обводя меня взглядом, он вздохнул и сказал «О нет» так, словно уже раскаивался в том, что вот-вот произойдет.

Он встал, сложил одеяло и чуть слышно прошептал:

– Ладно, ладно, ладно.

Он сказал, что пока не будет раздеваться. Я знала, что это попытка успокоить меня, а может, и себя самого. Под мышками его рубашки расплывались темные круги – прямо как во время его речи в первый учебный день.

Я юркнула в постель рядом с ним, и мы лежали под одеялом, не прикасаясь друг к другу и не разговаривая. Потолок был облицован кремовой и золотой плиткой, сливающейся под моим блуждающим взглядом в вихрящийся узор. Мои руки и ноги согревало одеяло, но кончик носа оставался холодным.

– Дома у меня в комнате тоже всегда холодно, – сказала я.

– Правда? – Он повернулся ко мне, благодарный за то, что этим замечанием я как бы сделала все происходящее нормальным. Он попросил меня описать свою спальню – как она выглядит, как расставлена мебель. Я принялась рисовать в воздухе план.

– Тут окно, выходящее на озеро. А тут – окно, выходящее на гору. Тут мой шкаф, а тут кровать.

Я рассказала ему про свои постеры, какого цвета у меня покрывало. Сказала, что летом я иногда просыпаюсь среди ночи от криков гагар на озере и что из-за плохой изоляции зимой на стенах нарастает лед.

– Надеюсь, когда-нибудь я увижу это своими глазами, – сказал он.

Представив, каким большим он показался бы в моей спальне, как бы он задевал головой потолок, я засмеялась:

– Вряд ли это когда-то случится.

– Как знать, – ответил он. – Нет ничего невозможного.

Он рассказал мне о своей детской спальне в Монтане. По его словам, там тоже было холодно зимой. Он описал Бьютт, который во времена расцвета горной добычи был богатейшим городом на земле, а теперь превратился в вымирающий бурый котлован в горах. Он описал брошенные шахтные коперы, торчащие между домов, рассказал, что центр города возвели на склоне холма, а на его вершине с шахтерских времен осталась большая яма, заполненная кислотой.

– Звучит ужасно, – сказала я.

– Так и есть, – согласился он, – но такое место сложно понять, пока не увидишь своими глазами. В нем есть странная красота.

– Красота в яме с кислотой?

Он улыбнулся:

– Когда-нибудь мы туда съездим. Сама увидишь.

Переплетя под одеялом свои пальцы с моими, он продолжал говорить, рассказывал о своей младшей сестре, о своих родителях; его строгий, но добрый отец добывал медь, а мать работала учительницей.

– Какая она была? – спросила я.

– Злая, – сказал он. – Она была очень злой женщиной.

Не зная, что сказать, я закусила губу.

– Ей до меня не было дела, – добавил он, – и я никогда не мог понять почему.

– Она еще жива?

– Они оба умерли.

Я начала говорить, что мне жаль, но он перебил меня, стиснул мою ладонь.

– Все в порядке, – сказал он. – Это древняя история.

Какое-то время мы лежали тихо, держась за руки под одеялом. Вдыхая и выдыхая, я закрыла глаза и попыталась определить, чем пахнет в его спальне. Это был слабый, мужской запах: фланелевое белье отдавало мылом и дезодорантом, от шкафа исходил аромат кедра. Странно было думать, что он живет здесь, как обычный человек; спит, ест, занимается повседневными домашними делами: моет посуду, убирается в ванной, стирает. Интересно, он сам стирает свои вещи? Я попыталась представить, как он перекладывает белье из стиральной машины в сушилку, но не успела я вообразить эту сцену, как она растаяла.

– Почему ты не женился? – спросила я.

Он покосился на меня, и на секунду его рука перестала сжимать мою, – достаточно, чтобы до меня дошло, что это неверный вопрос.


– Семейная жизнь не для всех, – сказал он. – С возрастом поймешь.

– Нет, я понимаю. Я тоже никогда не хочу выходить замуж.

Я была не уверена, что это правда, но пыталась быть великодушной. Я ясно видела, что он волнуется за меня и из-за того, чем мы занимаемся. От любого движения он вздрагивал, как животное, готовое сбежать или напасть.

Он улыбнулся; его тело расслабилось. Я нашла правильные слова.

– Конечно, не хочешь. Ты знаешь себя достаточно, чтобы понимать, что не создана для брака, – сказал он.

Я хотела спросить, для чего же я создана, но не хотела выдавать, что сама этого не знаю. Мне не хотелось рисковать сейчас, когда он снова держал меня за руку и наклонил голову к моей, как будто собирался поцеловать. Он не целовал меня с тех пор, как мы сюда приехали.

Он снова спросил, устала ли я, и я покачала головой.

– Когда устанешь, – сказал он, – скажи, и я уйду в гостиную.

В гостиную? Я нахмурилась, пытаясь понять, что он имеет в виду.

– То есть ты будешь спать на диване?

Он отпустил мою руку и собирался что-то сказать, замолчал, заговорил снова:

– Мне стыдно за то, как я впервые до тебя дотронулся, в начале года. Мне не нравится так себя вести.

– Но мне понравилось.

– Знаю, что понравилось, но разве тебя это не смутило? – Он повернулся ко мне. – Наверняка смутило. Учитель трогает тебя ни с того ни с сего. Мне не понравилось, что я это сделал, ничего заранее не обсудив. Мы можем искупить то, чем занимаемся, только проговаривая абсолютно все.

Он не говорил этого прямо, но я знала, что от меня требуется, – сказать ему, что я чувствую и чего хочу. Быть храброй. Я повернулась к нему, прижалась лицом к его шее.

– Я не хочу, чтобы ты спал на диване.

Я почувствовала, что он улыбается.

– Ладно, – сказал он. – Может быть, ты хочешь чего-то еще?

Я уткнулась в него носом, закинула на него ногу. Я не могла это сказать. Он спросил, хочу ли я, чтобы он меня поцеловал, и, когда я кивнула ему в шею, взял меня за волосы и отстранил мою голову.

– Боже, – сказал он. – Ты такая…

Он сказал, что я совершенна – настолько совершенна, что не могу быть настоящей. Он поцеловал меня, и очень быстро начало происходить всякое такое, чего мы никогда раньше не делали: он задрал майку над моей грудью, щипал и мял, просунул ладонь в мои пижамные шорты и трогал меня там.

Что бы он ни делал, он спрашивал разрешения. «Можно?» – прежде чем стянуть майку мне через голову. «Ты не против?» – прежде чем приспустить мои трусы и засунуть внутрь палец так быстро, что я на секунду оцепенела и мое тело помертвело. Через какое-то время он начал спрашивать разрешения уже после того, как что-то сделал. «Можно?» – спросил он, имея в виду, может ли снять с меня шорты, но они были уже сняты. «Ты не против?» – спросил он, имея в виду, может ли он встать на колени у меня между ног, но он уже стоял там, стонал и говорил: «Так и знал, что здесь ты тоже рыжая».

Я не понимала, что он делает, пока он не начал это делать. Целовать меня там, ласкать. Я не была дурочкой; я знала, что люди таким занимаются, но мне никогда не приходило в голову, что этого захочет он. Просунув под меня руки, он притянул меня ближе к себе, и я уперлась пятками в матрас и схватила его за волосы так сильно, что ему не могло не быть больно, но его поцелуи и лизание или что там он делал – откуда он точно знал, что именно сделать, чтобы мне было хорошо? неужели он знал обо мне все? – все это не прекращалось. Я закусила губу, чтобы не закричать, и он издал хлюпающий звук, словно высасывая через трубочку последние капли газировки. Мне стало бы стыдно, если бы не было так хорошо. Я прикрыла глаза рукой, упала в цветные вихри, океанские волны взмывали как горы, я почувствовала себя крошечной и наконец кончила сильнее, чем когда ласкала себя сама, так сильно, что из глаз полетели искры.

– Окей, хватит, – сказала я. – Хватит, хватит.

Он отшатнулся, как будто я его пнула, встал на колени с растрепанными волосами и блестящим лицом, по-прежнему в джинсах и футболке.

– Ты кончила? – спросил он. – Серьезно, так быстро?

Я сжала ноги и зажмурилась. Не могла говорить, не могла думать. Это было быстро? Сколько времени вообще прошло? Минута, десять, двадцать? Я понятия не имела.

– Ты правда кончила? Ты хоть знаешь, как это необычно? – спросил он. – Как уникально?

Я открыла глаза. Он вытер рот тыльной стороной ладони, а потом замер и поднес эту ладонь к лицу, понюхал и закрыл глаза.

Он сказал, что хотел бы делать это со мной каждую ночь. Подтягивая вместе с собой одеяло, он лег рядом со мной и добавил:

– Абсолютно каждую ночь, пока ты не уснешь.

Его объятия были почти так же приятны, как то, что перед этим. Его подбородок лежал у меня на затылке, его большое тело обвивало мое. От него пахло мной.

– Дальше пока заходить не будем, – сказал он, и я стала влажно-теплой при мысли о том, что секс – это только то, что он со мной только что сделал.

Он протянул руку и выключил светильник, но мне не спалось. Его рука на моем плече потяжелела, а я проигрывала в памяти, как он сказал: «О нет», когда увидел меня в пижаме, как он просунул руки мне под ягодицы, чтобы подтянуть меня ближе к своему лицу, когда ласкал меня там. Как он потянулся ко мне и, не останавливаясь, взял меня за руку.

Мне хотелось, чтобы он сделал это снова, но я не решалась разбудить его и попросить. Может, он сделает это снова утром перед моим отъездом. Может, мы иногда сможем заниматься этим после уроков в его классе или уезжать из кампуса и делать это у него в машине. Мои мысли никак не успокаивались. Даже когда я наконец задремала, мозг продолжал работать.

Когда через пару часов я проснулась, на улице было темно. На полу лежало пятно света, падавшего в дверной проем из коридора. Стрейн не спал, я чувствовала его горячий рот на своей шее. Улыбаясь, я перевернулась на спину, ожидая, что он опустит лицо мне между ног, но он оказался голым. Его бледную кожу от груди до самых ног покрывали темные волосы, а в центре виднелся его громадный эрегированный член.

– Ой! – сказала я. – Окей! Вау. Окей.