Мoя нечестивая жизнь
Часть 23 из 86 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Энни, что случилось? – Миссис Эванс склонилась над пациенткой.
– Она чуть не родила на крыльце! – сказала я.
Миссис Эванс странно глянула на меня:
– Неси таз с водой. Быстро! И простыню.
Я повиновалась. Миссис Эванс опустилась на колени, положила ладонь на живот роженице.
– Смотри, Энни. Никогда не тяни за пуповину, чтобы выдавить массы, просто слегка нажми на живот. – Миссис Эванс показала, как надо нажимать. – Жди, когда ее тело само извергнет послед. А если дернуть за пуповину, то послед порвется, часть его останется внутри, загноится и будет гнить, пока пациентка не умрет.
Что и случилось с мамой, подумала я, но миссис Эванс не давала мне времени на самобичевание.
– Теперь, Энни, принеси мне марлевые тампоны и бинты.
Когда я вернулась, она указала на прикрытый простыней таз, полный до краев. Пока я тащила тяжеленную посудину вниз по лестнице, содержимое немного расплескалось. В кухне я приподняла простыню, и моему взору предстал красный пудинг в полупрозрачном белом мешке, пронизанном черными венами, расползавшимися, будто червяки. Послед. Я вышла во двор, вывалила содержимое таза в выгребную яму, забросала землей и вернулась в дом.
Миссис Эванс вручила мне ребенка:
– Оботри его влажной губкой.
В кабинете я положила младенца на стол. Какой же он крошечный. Веточки вен синели под кожей головы, родничок пульсировал в такт ударам сердца. Я погладила его по бархатной щечке, и он повернул в эту сторону голову. Я вымыла его, вытерла, завернула в чистую простыню и отнесла к матери, все так же лежавшей на полу.
– Миссис Харкнесс проведет ночь у нас, – сказала миссис Эванс.
С большим трудом мы поставили Френсис на ноги. Она слабо улыбнулась и произнесла застенчиво:
– Я даже не знаю, как тебя зовут.
– Это Энни, – представила меня миссис Эванс. – Мой ассистент.
Вот так, без торжественной церемонии и повышения моей зарплаты, равнявшейся нулю, меня официально ввели в должность.
Следующим утром я взбиралась по лестнице, чтобы растопить печи в верхних комнатах, навстречу мне спускалась Френсис с ребенком.
– Доброе утро, миссис Харкнесс.
– Доброе утро, – ответила она. – Только никакая я не «миссис».
– Как это?..
– Его отец умер, женаты мы не были.
– Мне жаль вашей утраты.
– Я любила его. – Она посмотрела на младенца. – И сейчас люблю.
Ее слова напугали меня. Мне уже довелось познакомиться с Брехунами и Охмурялами, с Прощелыгами и такими, как мистер Даффи; Мерзавцев, кто силой овладел девушкой, я тоже повидала. Растапливая камины, беседуя с пациентками, я уже много чего узнала в этом доме. Но вот про любовь не слышала ни разу.
Френсис не загостилась на Чатем-стрит, но она преподала мне урок, которому я следую и по сей день.
– Не поможешь мне встать с кровати, Энни?
Я взяла ее за руки и потянула на себя. Хоп – и Френсис на ногах.
– Спасибо.
Она медленно подошла к своему саквояжу, вынула из него пакет, сунула его под подушку.
– Это его письма? – догадалась я.
– А ты торопыга.
– Ну, меня плохо воспитали.
– Ладно, раз уж спросила… Он писал мне каждый день. Стихи или письмо.
– Мне очень жаль вашей утраты.
– Спасибо. Некоторым так совсем не жаль.
– Кому это?
– Моему отцу и матери. Он им не нравился. Он был школьный учитель.
– Мне тоже никогда не нравились учителя. Она невольно рассмеялась:
– Значит, я тебе тоже не по душе.
– Вы учительница?
– С того момента, как обнаружила, что в положении, нет. Я поднялась и направилась к двери.
– Посиди со мной немножко, а? – попросила она. – Я часто читала стихи с учениками по вечерам. Почитаешь со мной? – Открытая книга лежала на кровати.
– Из меня плохой чтец, – сказала я, застеснявшись.
– Так я тебя научу, хоть как-то отблагодарю за добро. Я очень люблю Элизабет Барретт Браунинг[36]. Ты читала ее «Сонеты с португальского»? Давай, садись сюда.
Она усадила меня на кровать рядом с собой, открыла книгу и принялась читать:
Люблю – как день добром спешу встречать,
Свеча ли, солнце утро освещают.
Люблю – как честь и правду защищают:
Не думая наград за это ждать[37].
– Видишь? – Френсис подняла на меня полные слез глаз. – Только любовь имеет значение, а не то, какие награды тебя ждут. Или какая у человека родословная. Или согласятся ли ее родители. Или… или если смерть разлучит их, как она разлучила нас с Мэтью. Только любовь. Только она важна. Понимаешь, Энни? Если я смогу научить тебя этому в столь юном возрасте, может, у тебя будет счастье, которое было у меня и которое я потеряла.
Я смотрела на нее во все глаза. Вот оно! Любовь есть Вечность. И, как и до всех прочих замечательных вещей, мне не дотянуться до любви.
– Можешь взять почитать, если хочешь, – сказала Френсис.
Я поблагодарила и отнесла книгу на кухню, где получила нагоняй от миссис Броудер за то, что не подрезала фитили у ламп. Той ночью я читала стихи Элизабет Браунинг, сидя у камина, и думала, что если поэтесса права и любовь – это все, что же тогда станет со мной? У меня нет ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры и, само собой, нет настоящей любви, даже надежды на нее нет. Но я навсегда запомнила строчки Элизабет Браунинг. Особенно запомнилось стихотворение, где есть такие строчки: Я думаю, у каждого земного, и неземного тоже, существа есть во Вселенной собственное место[38].
Глава пятая
Ловкость рук
Утром 21 мая 1863 года я с трудом вырвалась из липких объятий сна, чтобы немедленно погрузиться в густое рагу жалости к самой себе. Было темно. Мой шестнадцатый день рождения.
Со смерти мамы минуло три года, а меня не покидало чувство, что это мне отрезали руку, до того я скучала по маме. Брат с сестрой так и пропали. Ни адреса их, ни представления, как их найти. И хоть бы ломаный грош за душой! Счастливого дня рождения! Ждать от будущего нечего, кроме бесконечной работы. Пребывая в глубочайшем унынии, я растопила печи, сходила на рынок, принесла из кладовки мешки с мукой и рисом, затем отправилась во двор снимать белье с веревки. Мысли мои текли все в том же горьком направлении. Будущее представлялось серым пеплом, где у меня никакого собственного места.
– Энни! – раздался голос из соседнего двора. – Энни! Это была Грета, наша немецкая соседка. Я услышала, как она спрыгнула с ограды, но из-за простыней не видела ее. Через несколько секунд передо мной предстала фигура, обернутая в простыню, точно в римскую тогу.
– Энни Малдун! – В меня полетела прищепка.
– Ох, какая же ты балда! – Я тоже швырнула прищепку.
– Ты любийт сушеный вишна? – спросила Грета, разматываясь из простыни. Карман фартука у нее оттопыривался.
– Люблю, спасибо, – удивленно ответила я.
Она ссыпала в мою красную ладонь горсть вишен, потом цокнула языком и показала свои ладони.
Мы принялись сравнивать ладони – у кого больше трещин, царапин, следов от угля и щелочи, шрамов от ножа. Немецкий акцент у Греты такой густой, что я порой с трудом удерживалась от смеха.
– Мыт посуда кашди ден, – жаловалась Грета. – Ненавишу.
– Да, тяжело.
– Кашди ден таскает вассер… вода. – Она выплюнула вишневую косточку.
Я тоже сплюнула. Грета засмеялась и отсыпала мне еще вишен.
– Она чуть не родила на крыльце! – сказала я.
Миссис Эванс странно глянула на меня:
– Неси таз с водой. Быстро! И простыню.
Я повиновалась. Миссис Эванс опустилась на колени, положила ладонь на живот роженице.
– Смотри, Энни. Никогда не тяни за пуповину, чтобы выдавить массы, просто слегка нажми на живот. – Миссис Эванс показала, как надо нажимать. – Жди, когда ее тело само извергнет послед. А если дернуть за пуповину, то послед порвется, часть его останется внутри, загноится и будет гнить, пока пациентка не умрет.
Что и случилось с мамой, подумала я, но миссис Эванс не давала мне времени на самобичевание.
– Теперь, Энни, принеси мне марлевые тампоны и бинты.
Когда я вернулась, она указала на прикрытый простыней таз, полный до краев. Пока я тащила тяжеленную посудину вниз по лестнице, содержимое немного расплескалось. В кухне я приподняла простыню, и моему взору предстал красный пудинг в полупрозрачном белом мешке, пронизанном черными венами, расползавшимися, будто червяки. Послед. Я вышла во двор, вывалила содержимое таза в выгребную яму, забросала землей и вернулась в дом.
Миссис Эванс вручила мне ребенка:
– Оботри его влажной губкой.
В кабинете я положила младенца на стол. Какой же он крошечный. Веточки вен синели под кожей головы, родничок пульсировал в такт ударам сердца. Я погладила его по бархатной щечке, и он повернул в эту сторону голову. Я вымыла его, вытерла, завернула в чистую простыню и отнесла к матери, все так же лежавшей на полу.
– Миссис Харкнесс проведет ночь у нас, – сказала миссис Эванс.
С большим трудом мы поставили Френсис на ноги. Она слабо улыбнулась и произнесла застенчиво:
– Я даже не знаю, как тебя зовут.
– Это Энни, – представила меня миссис Эванс. – Мой ассистент.
Вот так, без торжественной церемонии и повышения моей зарплаты, равнявшейся нулю, меня официально ввели в должность.
Следующим утром я взбиралась по лестнице, чтобы растопить печи в верхних комнатах, навстречу мне спускалась Френсис с ребенком.
– Доброе утро, миссис Харкнесс.
– Доброе утро, – ответила она. – Только никакая я не «миссис».
– Как это?..
– Его отец умер, женаты мы не были.
– Мне жаль вашей утраты.
– Я любила его. – Она посмотрела на младенца. – И сейчас люблю.
Ее слова напугали меня. Мне уже довелось познакомиться с Брехунами и Охмурялами, с Прощелыгами и такими, как мистер Даффи; Мерзавцев, кто силой овладел девушкой, я тоже повидала. Растапливая камины, беседуя с пациентками, я уже много чего узнала в этом доме. Но вот про любовь не слышала ни разу.
Френсис не загостилась на Чатем-стрит, но она преподала мне урок, которому я следую и по сей день.
– Не поможешь мне встать с кровати, Энни?
Я взяла ее за руки и потянула на себя. Хоп – и Френсис на ногах.
– Спасибо.
Она медленно подошла к своему саквояжу, вынула из него пакет, сунула его под подушку.
– Это его письма? – догадалась я.
– А ты торопыга.
– Ну, меня плохо воспитали.
– Ладно, раз уж спросила… Он писал мне каждый день. Стихи или письмо.
– Мне очень жаль вашей утраты.
– Спасибо. Некоторым так совсем не жаль.
– Кому это?
– Моему отцу и матери. Он им не нравился. Он был школьный учитель.
– Мне тоже никогда не нравились учителя. Она невольно рассмеялась:
– Значит, я тебе тоже не по душе.
– Вы учительница?
– С того момента, как обнаружила, что в положении, нет. Я поднялась и направилась к двери.
– Посиди со мной немножко, а? – попросила она. – Я часто читала стихи с учениками по вечерам. Почитаешь со мной? – Открытая книга лежала на кровати.
– Из меня плохой чтец, – сказала я, застеснявшись.
– Так я тебя научу, хоть как-то отблагодарю за добро. Я очень люблю Элизабет Барретт Браунинг[36]. Ты читала ее «Сонеты с португальского»? Давай, садись сюда.
Она усадила меня на кровать рядом с собой, открыла книгу и принялась читать:
Люблю – как день добром спешу встречать,
Свеча ли, солнце утро освещают.
Люблю – как честь и правду защищают:
Не думая наград за это ждать[37].
– Видишь? – Френсис подняла на меня полные слез глаз. – Только любовь имеет значение, а не то, какие награды тебя ждут. Или какая у человека родословная. Или согласятся ли ее родители. Или… или если смерть разлучит их, как она разлучила нас с Мэтью. Только любовь. Только она важна. Понимаешь, Энни? Если я смогу научить тебя этому в столь юном возрасте, может, у тебя будет счастье, которое было у меня и которое я потеряла.
Я смотрела на нее во все глаза. Вот оно! Любовь есть Вечность. И, как и до всех прочих замечательных вещей, мне не дотянуться до любви.
– Можешь взять почитать, если хочешь, – сказала Френсис.
Я поблагодарила и отнесла книгу на кухню, где получила нагоняй от миссис Броудер за то, что не подрезала фитили у ламп. Той ночью я читала стихи Элизабет Браунинг, сидя у камина, и думала, что если поэтесса права и любовь – это все, что же тогда станет со мной? У меня нет ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры и, само собой, нет настоящей любви, даже надежды на нее нет. Но я навсегда запомнила строчки Элизабет Браунинг. Особенно запомнилось стихотворение, где есть такие строчки: Я думаю, у каждого земного, и неземного тоже, существа есть во Вселенной собственное место[38].
Глава пятая
Ловкость рук
Утром 21 мая 1863 года я с трудом вырвалась из липких объятий сна, чтобы немедленно погрузиться в густое рагу жалости к самой себе. Было темно. Мой шестнадцатый день рождения.
Со смерти мамы минуло три года, а меня не покидало чувство, что это мне отрезали руку, до того я скучала по маме. Брат с сестрой так и пропали. Ни адреса их, ни представления, как их найти. И хоть бы ломаный грош за душой! Счастливого дня рождения! Ждать от будущего нечего, кроме бесконечной работы. Пребывая в глубочайшем унынии, я растопила печи, сходила на рынок, принесла из кладовки мешки с мукой и рисом, затем отправилась во двор снимать белье с веревки. Мысли мои текли все в том же горьком направлении. Будущее представлялось серым пеплом, где у меня никакого собственного места.
– Энни! – раздался голос из соседнего двора. – Энни! Это была Грета, наша немецкая соседка. Я услышала, как она спрыгнула с ограды, но из-за простыней не видела ее. Через несколько секунд передо мной предстала фигура, обернутая в простыню, точно в римскую тогу.
– Энни Малдун! – В меня полетела прищепка.
– Ох, какая же ты балда! – Я тоже швырнула прищепку.
– Ты любийт сушеный вишна? – спросила Грета, разматываясь из простыни. Карман фартука у нее оттопыривался.
– Люблю, спасибо, – удивленно ответила я.
Она ссыпала в мою красную ладонь горсть вишен, потом цокнула языком и показала свои ладони.
Мы принялись сравнивать ладони – у кого больше трещин, царапин, следов от угля и щелочи, шрамов от ножа. Немецкий акцент у Греты такой густой, что я порой с трудом удерживалась от смеха.
– Мыт посуда кашди ден, – жаловалась Грета. – Ненавишу.
– Да, тяжело.
– Кашди ден таскает вассер… вода. – Она выплюнула вишневую косточку.
Я тоже сплюнула. Грета засмеялась и отсыпала мне еще вишен.