Моя любимая сестра

– As-salam alaykam, Бретт! – отвечает она. Выстреливает на арабском инструкциями водителю, показывая и размахивая руками, как регулировщик с крошечными яйцами и большим мегафоном. Я думала, здешние женщины – угнетенные тихони, которые говорят, лишь когда к ним обращаются. Думала, эти велосипеды созданы, чтобы сохранить девственность девочек-жертв.

Сдаем задним ходом в узкий переулок, фургон перед нами делает то же самое. В лобовое стекло наблюдаю, как Марк, открыв задние двери и выпрыгнув, крутит головой и потягивается. Размявшись, закидывает камеру на правое плечо. Я допиваю чай. Да поможет мне бог.





* * *


Ох, это так утомительно. Встречаться со всеми этими благодарными женщинами. Наблюдать, как мало надо для счастья детям, как они танцуют перед Марком, прыгая вверх-вниз и загораживая объектив. Мы заходим в домик, где женщины плетут ковры, и Тала объясняет суть творческого повторного использования: если ковер старый или порванный, женщины разрезают его и вшивают в шерстяные и хлопковые лоскуты. «Они никогда ничего не выкидывают», – говорит она, и я свирепо смотрю на Лайлу. Раньше эти ковры подходили лишь для местных домов, этакое практичное решение проблемы в виде холодных грязных полов зимой. Теперь их продают за тысячи долларов в магазине на Ла-Бреа-авеню в Голливуде. Лайла делает сотни фотографий с беззубыми улыбающимися женщинами, которые поднимают свои безвкусные поделки, а Бретт на ломаном арабском объясняет Тале, что Лайла – куратор Qalb, онлайн-бутика по продаже товаров, сделанных берберскими женщинами.

– Сердце? – Тала прижимает руку к груди.

Бретт кивает.

– У нас есть такое выражение: дом там, где сердце.

Тала размыкает сухие губы в понимании.

– Это очень умно.

Лайла стоит на коленях, перебирая бахрому коврика из лоскутков, который находится в процессе.

– Спасибо, – вежливо говорит она, отчего у меня сводит зубы. С каких это пор женщины начали возвращать комплимент с помощью «спасибо»?





* * *


На светлой веранде мы сталкиваемся со старушкой, ее лицо иссушено солнцем, и молодой девушкой, которая стоит на коленях возле гончарного круга. Они выглядят так, словно окунулись в грязевую ванну в дорогом калифорнийском спа. Лайла выкрикивает имя – Квеллер? – и девочка поднимает голову, прикрывая глаза рукой.

– Лайла, – определяет она. Девочка ждет, когда остановится гончарный круг, и поднимается, без улыбки сложив руки в области таза. Она высокая и угловатая, как и Лайла, и в сравнении с другими местными ее вещи больше всего похожи на одежду: бело-голубой топ с длинными рукавами, широкие ярко-голубые джинсы и потускневший оранжевый головной платок, отодвинутый со лба настолько, что я вижу ее пробор набок. Морской топ, джинсы, яркий платок, пробор. Надо же, а старбаксовские шлюшки имеют влияние.

Лайла визжит.

– Можешь поверить, что я здесь?

Я снова скрежещу зубами. «Можешь поверить, что я здесь». Начинать общение с того, что «все крутится вокруг меня», – это так свойственно для реалити-шоу. Нарциссическое воспитание.

Квеллер закрывает глаза и кивает, она может в это поверить. Это как наблюдать за первой встречей двух людей, познакомившихся в Tinder, когда один из них явно не по рангу второму. Квеллер в одном лишь наклоне грязной головы выказывает больше самообладания, чем вся изворотливая семейка Кортни.

Лайла переводит взгляд влево – я вижу это! Она проверяет, снимает ли ее Марк! – и подходит к Квеллер, раскинув руки в стороны, как Кейт Уинслет на носу «Титаника». Кажется, Квеллер не хочется обниматься, но приходится – как заложнице убогой империи SPOKE.

– Квеллер – одна из наших популярных рукодельниц в Qualb, – сообщает нам Лайла, приобнимая Квеллер за талию. – Она делает самые красивые расписные вазы.

Ожидаю, что Квеллер покраснеет под высохшим слоем глины на щеках и передаст комплимент старушке, которая всему ее научила. Но она, как и Лайла, всего лишь отвечает: «Спасибо». Даже в этой бедной стране третьего мира новое поколение девочек умеет делать то, чему я так и не научилась: принимать комплименты. И я не собираюсь маскировать это под высокопарный слог – хреново, что я слишком поздно это уяснила.





* * *


Не могу больше и секунды вытерпеть этого Лайла&Квеллер шоу, поэтому ускользаю в автобус, пока остальные отправляются на встречу с пекарями и прессовщицами оливкового масла. Водитель покуривает, прислонившись к переднему бамперу. Я начинаю объяснять ему, что ищу роутер вай-фай, потому что жду важных новостей из дома, но потом понимаю, что он либо не врубается, либо ему наплевать.

Залезаю на переднее пассажирское сиденье и включаю роутер. От пота солнечные очки сползают по носу, но я терпеливо жду, когда перестанет мигать световой сигнал.

Ну наконец-то – соединение установлено. Обновляю отчет The Smoking Gun, и вот он, наверху страницы. «Копаемся… в брехне Охотницы за целями Стефани Клиффорд». Я смеюсь. Да, такя фигня свойственна New York Post.

Номинированный на «Оскар» режиссер раскрывает, что ей известно.

Несколько месяцев назад она окрестила мемуары Охотницы «своим следующим большим проектом», назвав его «шокирующим, душераздирающим и важным».

Но анализ бестселлера номер один от Клиффордс, разошедшегося миллионным тиражом всего за пять месяцев, показывает, что самое шокирующее в мемуарах Клиффордс – то, что это и не мемуары вовсе.

Больничные записи, отчеты полиции и интервью с персоналом в центре реабилитации, куда Клиффордс, как она утверждает, поместила свою мать после сдачи в ломбард бриллиантов приемной матери, поставили под сомнение многие ключевые моменты в книге. После нескольких месяцев тщательной проверки фактов The Smoking Gun может первым сообщить, что тридцатичетырехлетняя писательница приукрасила и в некоторых случаях полностью исказила подробности своих отношений с биологической матерью и ее соседом из Пенсильвании, в которого она влюбилась, пока ее искала.

По-видимому, Клиффордс сошло с рук подслащивание правды, потому что она на самом деле сирота. Ее приемная мать умерла в 2011 году. Чуть ранее в этом году Клиффордс процитировали в New York Times: «Наверное, я наконец осмелилась рассказать свою историю, поскольку больше не обременена защитой чувств моей приемной мамы. Она бы ужаснулась, узнав правду».


В то время как Клиффордс утверждает, что ее биологическая мать умерла у нее на руках, когда ей было всего семнадцать, больничные записи показывают, что Шейла Лотт умерла в 2004 году в реабилитационном центре South Ridge в Ньюарке, Нью-Джерси, когда Клиффордс было двадцать и она перешла на второй курс Колгейтского университета.

Есть еще одно огромное несоответствие – «Эй Джей», восемнадцатилетний сосед Шейлы Лотт, которого Клиффордс назвала своим любовником и обидчиком. Клиффордс утверждает, что в первый день поиска биологической матери она познакомилась и завязала восьмимесячную интрижку с местной звездой футбола, который жил по соседству с ее матерью. Клиффордс получила свою долю сочувствия за то, что объявила себя жертвой домашнего насилия, тогда как, по статистике, темнокожие женщины более подвержены насилию со стороны романтического партнера и менее склонны выдвигать обвинение своим обидчикам. Пока что The Smoking Gun не удалось идентифицировать «Эй Джея».

Прокручиваю кучу рекламы и щелкаю «Далее». Впереди еще шесть страниц, но экран слишком долго светится белым. Я смотрю на вай-фай. Сдохла батарея.

– Там ваши друзья, – говорит водитель, показывая сигаретой на наш передвижной спектакль, похожий на шествующего на параде китайского дракона, Бретт в качестве яркой головы, а Лиза – острый хвост. Марк снимает Келли и Джен, когда они начинают выгружать из грузового фургона велосипеды, Лорен услужливо не вмешивается. Бретт играет роль фейсконтроля, широко распростерла руки, чтобы удержать прыгающих ребят. «Потерпите, – смеется она. – Вы прокатитесь на них. Просто потерпите».

Замечаю, как на участке молодой травы, окруженном скалистыми утесами, две девочки в оранжевых головных платках делают селфи. Это Лайла и Квеллер, которая, похоже, подарила такой же платок своей напористой американской подруге. С моего места они могли бы показаться сестрами. И в любой другой день это было бы мило.

Кого я обманываю? Я фыркаю и обедаю таблетками и водкой, которую возит с собой Лорен в бутылке из-под воды. Потребуется еще одна жизнь, чтобы в таком ключе подумать об этих двоих.





* * *


Чуть севернее от деревни нас приветствует пятнистая долина, скудно усеянная сортом рождественских елок, которые в Нью-Йорке принимают за символ престижа. Видели бы вы Whole Foods в декабре, все рвутся оказаться в начале очереди и заявить о своей потребности в шестифутовой елке, ведь их потолки такие высокие. Охотницы охают и ахают, глядя на маячащие перед нами горные вершины, искривляющие случайную грунтовую дорогу, что не так уж и здорово. Мы с таким же успехом могли проехаться по Марсу, все такое же коричневое и сухое.

– Ну разве природа не величественна? – вздыхает у моего плеча Джен. Поворачиваюсь к ней, раздувая ноздри. И решаю не говорить нашей единственной еврейке, что над ее губой пыльное пятно а-ля Гитлер. Тупая предательница.

Чтобы подняться сюда, потребовалось всего десять минут под ласковым солнцем, но я еле тащусь от недомогания, вызванного смешением пыли и пота на моем теле. Отдыхать можно только на велосипеде. Втыкаю в грязь подножку и перекидываю ногу через сиденье. Хотелось бы сказать, что электровелосипеды SPOKE ничем не отличаются от других велосипедов, что в них нет ничего особенного, но это не так. Каркас прочный, красный, лакированный, сиденье розовое и кожаное, а задняя стойка способна выдержать две канистры чистой воды. Руль выглядит как кожаные бараньи рога, такие бы старый техасский нефтяной магнат повесил над камином после роскошного сафари. К черту меня, они великолепны.

– Ребята! – Бретт хлопает в ладоши, чтобы привлечь внимание. Ее окружает толпа детей. Периодически один из них тянется и накручивает на пальцы ее длинные волосы, а она спокойно и осторожно их распутывает. – Я подумала, было бы весело устроить гонку! Кто доберется до реки, наполнит контейнер и вернется сюда быстрее всех.

Тала переводит, и дети радостно хихикают. Одна из девочек поднимает грязную руку, но другая ее перехватывает и улыбается, показывая выступающие вперед зубы и размахивая ладонью. Она хочет поехать.

– Сначала взрослые, – говорит Бретт, и народ негодует.

– Похоже, Стеф – наш первый участник! – продолжает Бретт, заметив меня, развалившуюся на велосипеде.

Я зеваю, даже не прикрывая рот.

– Да я обойдусь.

– Но прошлым вечером ты сказала, что очень хочешь прокатиться!

Правда? Пытаюсь вспомнить прошлый вечер, пока слезаю с велосипеда, но память как будто поместили в герметичный файл.

– Боишься мне проиграть? – игриво улыбается Бретт, и это приводит меня в ярость.

Конкуренция абсурдна, несерьезна, но она в моих легких, такая отчетливая, как будто я только что добралась до самой лучшей, высокой и густой рождественской елки. С важным видом регулирую розовое кожаное сиденье.

– Книгу победительницы отдают Рианне, – говорю я, потому что тоже могу юморить.

Бретт натягивает на голову шлем и серьезным голосом, каким она может только шутить, отвечает:

– По рукам, сестра.





* * *


Мне не нравится все, что движется быстро. Не нравятся гидроциклы и мопеды. Мне даже не нравятся интервалы скорости в Barry’s Bootcamp, куда я с радостью вернулась, когда мы с Бретт перестали дружить. (Благодаря SPOKE можешь стать крутым, но не худым).

Лорен начинает гонку, сорвав с себя новый головной шарф и вскинув подбородок, словно она Ча-Ча из «Бриолина». Бретт мчится вперед меня слишком быстро и стремительно. У Большой Пофигистки нет стратегии. Ей приходится ударять по тормозам, чтобы не врезаться в деревья. Через несколько сотен ярдов я догоняю ее, поддерживая нужную скорость. Сама идея гонки пуста, потому что мы не знаем, куда ехать, и приходится следовать за Талой – по крайней мере, по пути туда.

Дорога каменистая, сначала угол подъема мало ощутим, потом становится крутым – представить не могу, каково ходить вот так день за днем, год за годом всю жизнь. С водой хотя бы спускаешься, но я помню старушек в деревне с изогнутыми, как бумеранг, спинами. Как им, наверное, горько смотреть на этих молодых девушек на велосипедах, ходящих в школу и зарабатывающих деньги. Почему в их время такого не было?

Я едва передвигала ногами по пути сюда, и все равно покрывающая меня пленка пота стала холодной, утопила мошек в складках локтей. Возможно, я приболела. А может, умираю. На другой стороне этих гор меня что-то ждет, что-то происходит в Нью-Йорке, что не оставит меня без единой царапины. Я не должна жаждать уехать отсюда, но все равно хочется знать, насколько все плохо. Хочется знать, как мне с этим разобраться. Самое время проявить характер.

– Осторожно! – кричит впереди Тала и скрывается за горизонтом.

Спуск прямо из кошмара. Опытные туристы посчитали бы его дюльферным. Даже Бретт мешкает наверху, убирает ноги с педалей и на мгновение останавливается.

– Она молодец, – неуверенно говорю я, наблюдая, как Тала огибает валуны и редкие чахлые кусты.

– Это потрясающе, – отвечает Бретт, тоже глядя на нее, и я понимаю, что она остановилась не из-за страха. Она остановилась, чтобы впитать все это. – В Нью-Йорке теряешь связь, – продолжает она. – Знаешь, что делаешь что-то важное, но нет ничего реальнее, чем приехать сюда и увидеть все собственными глазами.