Моя любимая сестра
Часть 21 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
* * *
Бретт стоит у лифтов в шелковой пижаме, которую я купила ей в прошлом году.
Это не случайность. Штаны помяты, и если подойти поближе и уловить запах, уверена, обнаружится, что им отчаянно требуется химчистка, что тоже является стратегией. Она хочет, чтобы я знала: она ее носит, она думает обо мне. Команда окружает нас в ожидании, кто из нас заговорит первой.
– Я не хочу с тобой ссориться, – начинает Бретт. Мятеж. Она здесь именно за этим.
Я нагло смеюсь ей в лицо.
– Тогда зачем ты сюда пришла, Бретт?
– Я попросила ее прийти, – весело вмешивается Лорен. Как ей нравится роль раненой птицы в центре всей этой драмы. – Это моя вечеринка. И я могу приглашать кого хочу. Мне не нужно твое разрешение, Стеф.
Джен берет руку Лорен и прижимает к своему сердцу.
– Лор, – произносит она, ее голос глубокий и хриплый, – помни, о чем мы говорили. Защищайся уязвимостью, а не возмездием.
– Черт-те что и сбоку бантик, – буркает Бретт, глядя в камеру.
Когда снимался первый сезон, Лиза вбила нам в головы, что мы никогда не должны смотреть в камеры (за исключением признаний, конечно). Затем сезон показали по телевизору, и оказалось, что не только Бретт не согласилась с этим правилом, но и что зрителям это понравилось, они назвали ее Джимом Халперном нашего шоу. Бретт неспособна воспринимать личную беседу как должно, и это предательство по отношению к коллегам по съемке. Смотреть в такие моменты в камеру сродни смеху за кадром. Это говорит зрителям: да, я тоже смеюсь с вами над ними.
– Хочешь, чтобы я выступила посредником? – спрашивает Джен у Бретт, отбросив интонацию далай-ламы. Между ними что-то происходит, неразличимое для всех, кроме нас. «Они виделись после нашего собрания в квартире Джен, – понимаю я. – И о чем-то договорились. Это я сегодня на волоске». Пользуюсь моментом, чтобы сориентироваться. У них на меня что-то есть? Они создали собственный альянс? Быстро решаю, что лучше всего показать раскаяние.
– Лорен, – щебечу я, поворачиваясь к ней со сложенными в молитве руками, – я правда думала, что Бретт стоит за этой статьей в Page Six. Я не врала. Если Бретт говорит, что это не она, значит, так и есть, и мне жаль, что я создала такую путаницу. А теперь мы можем вернуться внутрь и отметить важную и необходимую новую главу SADIE?
Важная. Необходимая. Каждая из Охотниц мечтает быть таковой.
Лорен проводит рукой по волосам цвета солнца. «Она собирается довести этот конфликт до конца», – вдруг понимаю я. Как волна так быстро могла сменить курс на меня? Как так получилось, что это я извиняюсь?
– Я не верю, что ты так думала, – настаивает Лорен. – Мне кажется, ты сказала это, чтобы переманить меня на свою сторону и чтобы я сражалась за тебя.
Я пытаюсь обезоружить ее улыбкой.
– Лор, да ладно тебе, ты же меня знаешь. Я могу сама за себя постоять.
– Или, возможно, ты сделала это, чтобы отвлечь всех от своих проблем в браке. – Она лениво выгибает бровь, но сожаление все так же читается на ее лице. Она знает, что зашла слишком далеко, подняв тему Винса.
– Лор, – возмущенно ахает Бретт, и та меняется в лице. Вот и все. Бретт официально наш новый кукловод.
«Спасибо, Лиза», – думаю я, вспомнив, что она мне сказала.
– Бред несешь, – заявляю я Лорен. – Возможно, тут дело в четырех бокалах Prosecco, которые ты тайком сегодня выпила, когда сама уверяешь всех, что трезва?
Лорен думает, что бросается на меня, но на самом деле это скорее медленный и жалкий наклон. Она ударяется голенью о скамейку между лифтами, сгибается пополам и воет. Джен берет ее за предплечье, помогая выпрямиться, и вот тогда я замечаю это. Синяк. Точечные ранки. Лорен сделала вакцинацию для Марокко.
– Повзрослей, – буркает Лорен, хватаясь за голень. – Ты слишком старая, чтобы вести себя как вредная девчонка.
Лиза позади Бретт широко разевает рот.
– Стеф! – кричит Бретт, когда я выбегаю из комнаты, команда номер два следует за мной по коридору. Хватит с меня. Я больше не могу. Довольно.
* * *
Не могу найти Винса, а с преследующими меня камерами не рискую искать Келли, которая могла бы привести меня к нему. Не хватало еще сюжетной линии, в которой мой муж чпокает новую Охотницу. Да и вообще чтобы мой муж чпокал новую Охотницу. Иду в уборную, где хотя бы могу посидеть на крышке унитаза, не беспокоясь о выражении своего лица в этой изменившейся реальности, в которой каким-то образом оказалась злодеем.
Дверь в уборную заперта. Я дергаю за ручку, намекая тем, кто внутри, на очередь, жду несколько секунд и повторяю, затем еще раз. Да, быстро от камеры скрыться не удается. Дверь, слава богу, широко распахивается, хотя женщина извиняется с хихиканьем, когда замечает камеры и понимает, кто я такая. Я прохожу мимо и тяну за собой дверь, но в последний момент ее что-то останавливает. Опускаю взгляд и вижу грязный носок кроссовка Golden Goose.
Бретт поворачивается боком, протискивается внутрь и закрывает дверь прямо перед камерой. Такое происходило и раньше: Марк стоял и снимал закрытую дверь, а наши микрофоны записывали «личную» беседу. Бретт притягивает меня к себе за плечи и складывает губы трубочкой. Даже не знаю, собирается ли она меня поцеловать или плюнуть?
– Я не позволю тебе так поступить, Стеф! – восклицает она, встряхивая меня – для драматического эффекта, но не сильно. – Ты не должна вот так уходить. Не тебе решать, когда мы разговариваем, а когда – нет. Я не твой чертов подчиненный.
Бретт отпускает меня и подносит кулаки ко рту, ее плечи трясутся от тихого смеха. Затем она показывает на меня пальцем и проговаривает губами: «Давай! Теперь ты!»
Я смотрю на нее несколько долгих и тяжелых секунд. «Помоги мне, – внутренне умоляю я. – Хоть как-нибудь». Бретт моргает, и улыбка исчезает с ее лица. Кажется, она хочет что-то сказать – что-то настоящее, – но вместо этого внезапно сильно начинает кашлять. Так сильно, что задыхается. Так сильно, что слезы текут по щекам.
– Не в то горло, – хрипит она, сжимая его одной рукой, а другой – тыча в кран за моей спиной. Просит включить воду. Мне же хочется просто отойти в сторону и наблюдать, как она сама себя спасает.
Бретт наклоняется и плещет водой в рот, попутно кашляя и сплевывая, из носа текут сопли, лицо стало скверного и неприглядного красного оттенка. Пока она так сгибается, у меня полный доступ к своему отражению в зеркале. Подаюсь чуть вперед и внимательно рассматриваю сегодняшнюю работу Джейсона. Кожа безупречная, гладкая, что подчеркивает мои темные глаза. Но мне уже тридцать четыре.
Сам возраст не гнетет, просто он проявился резко, в один момент. Я всегда выглядела такой молодой. А потом, где-то к тридцати трем годам, посмотрела в зеркало и увидела, что стала старше. С тех пор я чувствую себя виноватой, чуть ли не грешницей, меня словно уличили в мошенничестве, как известного евангелистского пастора, арестованного за нелепый сексуальный скандал. Я искренне сожалею о своем прошлом дне рождения и прошу прощения. Я скрывалась в списке Forbes «Почти тридцать», уже выйдя из этого возраста, но хотя бы выглядя соответственно. А потом в дверь постучались тридцать три с половиной и словно в один момент окунули меня в следующее десятилетие.
Я каждый год оглядывалась на свой последний день рождения и мечтала вернуть ушедшие месяцы. В двадцать восемь ты такой молодой, в двадцать девять все так же молод, в тридцать вообще ребенок! Но тридцать четвертый год казался другим. Никогда не будет такого, чтобы я оглянулась назад и подумала, что в тридцать четыре была молодой. Молодость осталась на пороге тридцатитрехлетия. Я в этом уверена.
Иногда мне кажется, Джесси учуяла мой страх старения, как склонные к насилию мужчины имеют нюх на женщин, которые выросли, чувствуя себя недостойными любви. Как я там написала в своих мемуарах? «Чувствуя себя неинтересной, как мокрое дерево, для такого термита, как Алекс». Хорошая была строчка. Джесси, как и Алекс, очевидно, уловила мое умирающее самоуважение и подумала: «Вот она. Вот она не будет думать только о себе, когда я втяну ее в свои игры разума, эта просто станет в них участвовать». Все Охотницы в каком-то смысле сломлены. А зачем еще кому-то подписывать контракт, чтобы от них в итоге избавились?
Реалити-шоу похоже на вождение в нетрезвом виде. Знаешь, что можешь погибнуть, но умышленно идешь на то, что может стать твоей смертью, – невероятно сексуально.
Бретт выпрямляется, все еще задыхаясь и стуча по груди кулаком.
– Ого, – хрипит она. – Ужас какой-то. Не понимаю, откуда это взялось.
Зато я знаю. Это взялось из подсознания Бретт, из латентного желания признаться во всем, сбросить камень с души. Эго застряло в ее горле, не давая продохнуть, но понимание, что она находится в ней – вина, – придает мне уверенности двигаться дальше с нашим первоначальным планом, придуманным восемь месяцев назад на кухне в мой тридцать четвертый день рождения.
Поворачиваюсь спиной к зеркалу и прислоняюсь к раковине. Мне нужно присесть.
– Я никогда не считала тебя подчиненной. Я считала тебя своей подругой. И что же? – Кладу руку на грудь. – Ради друзей я готова пойти на край света. Я приютила тебя, когда тебе некуда было пойти, и, наверное, думала, это воздастся, что если представится возможность вернуть долг, ты это сделаешь. Но нет. У тебя была возможность дать мои книги настоящей знаменитости, поддержка которой была бы колоссальной, а ты отказалась мне помочь. Решила оставить эту связь при себе.
Бретт по-прежнему тяжело дышит, но мне удается уловить вздох облегчения. Пока я действую по сценарию. Я сказала именно то, что мы и планировали.
– Это нечестно, Стеф, – выдавливает она, устало дернув уголками рта. – Ты ничего не потеряла, позволив мне остаться в твоем доме. – Похоже, она понимает, что эта линия поведения, которая велась много месяцев назад, больше не актуальна, и ее губы вытягиваются в прямую линию. – Не знаю, – продолжает она, опустив взгляд. – Наверное, я могла найти способ привлечь ее внимание. – Она смотрит на меня, ее и без того большие глаза расширяются. – Прости, Стеф. Мне так жаль.
Я выгибаю брови, и мое сердце дает сбой. Потому что Бретт отошла от сценария. План состоял в том, чтобы я перед ней извинилась. Бретт должна была выйти из этой ссоры в благоухании роз.
– Я по тебе скучаю, – неразборчиво бормочет она. Думаю, это правда. – Меня убивало, что я не могла поздравить тебя со всеми успехами, которые ты действительно заслужила. И меня убивало, что я не могла поделиться с тобой тем, что происходит в моей жизни. Мы можем… не знаю. Встретиться и выпить? Кофе? Наверстать упущенное. Я по тебе скучаю, – повторяет она. – Очень сильно.
Я молчу. Бретт медленно покручивает пальцем, показывая, что теперь моя очередь говорить.
– Я тоже по тебе скучаю, – заставляю я себя сказать.
Бретт запрыгивает на стойку, чтобы мы сидели рядом, плечом к плечу, как сиамские близнецы. Накрывает мою руку своей, и я чувствую холодный металл на двух пальцах вместо одного.
– Ах да, – говорит она, с кривой улыбкой поднимая руку. – Я обручена.
Кольцо плоское, золотое и чересчур массивное. Купленное мной кольцо с печаткой куда более стильное.
– Я рада за тебя, Бретт, – с чувством отвечаю я, но мое тело напряжено. Это не мешает Бретт закинуть руку мне на плечи и оскорбить теплым прикосновением. Она правда мне верит? Если да, то она так глубоко забралась в эту кроличью нору нашей созданной реальности, что мне почти ее жаль. Почти.
– Мы ведь можем все исправить, верно? – умоляет Бретт. – Да брось. Ты же знаешь, я всегда тебя поддержу. Настоящие королевы поправляют друг другу короны.
От презрения у меня перехватывает дыхание. «Настоящие королевы поправляют друг другу короны»? Эта якобы замысловатая болтовня в наши дни выдается за феминизм. Еще одна пустая цитата из Инстаграма. Как типично нам поправлять друг другу короны в обществе, которое систематически нас стравливает. Не просите меня держаться за ручки с моими сестрами, пока количество занятых женщинами постов высшего звена не станет больше двух процентов, пока успех практически наверняка гарантирует мне неудачу. Не заставляйте меня жить с чувством обделенности, а потом говорить, что я не настоящая королева, когда другая женщина ловит рыбу, а я слишком голодна, чтобы аплодировать.
Но ничего из этого не произносится вслух, потому что я здесь не для того, чтобы говорить правду. Я здесь для того, чтобы капитулировать.
Бретт не единственная притворяется из чувства самосохранения. Я прижимаюсь к бывшей лучшей подруге, хотя меня тошнит от сочетания запаха ее тела в пижаме с французским парфюмом, купленным мной же.
– Да, – вздыхаю я, – думаю, мы можем все исправить.
Но только коснись моей короны, и останешься без гребаного пальца. Поместите это на кофейную чашку и продайте ее.
Глава 11
Бретт, октябрь 2016 года
Это было в прошлом году. В тридцать четвертый день рождения Стеф. Я во второй раз переехала к ней, расставшись со своей дико приставучей подружкой. Мы с Сарой жили в недавно построенной высотке на углу Норт-Энд и Мюррей, которая стоила нам четыре с половиной тысячи в месяц. Квартира была на сто пятьдесят квадратных метров больше моей первой на углу Йорк-авеню и 67-й, со спа-душем, видом на еще более шикарную высотку через дорогу, без грызунов и кухонных ящиков, вмещающих лотки для столовых приборов, а в Нью-Йорке это верх роскошной жизни. Это было самое милое местечко, которое я снимала, почти достаточно милое, чтобы притворяться, будто у нас с Сарой все в порядке, но в итоге я не выдержала очередного глупого и беспочвенного пьяного обвинения. Процесс расторжения договора аренды нью-йоркской квартиры хуже обеденного перерыва в МРЭО, поэтому мы с Сарой договорились, что, если я съеду, мне придется платить лишь четверть платы до окончания договора осенью, всего через несколько месяцев. В чем-то обвинения Сары все же не были беспочвенными, и поэтому мне казалось, я должна позволить ей остаться еще на несколько месяцев в квартире, оплату которой в одиночку никто из нас не мог себе позволить. Тем временем, прямо как по статистике Pew Research, в двадцать шесть лет мне по финансовым причинам пришлось переехать.
Стеф заявила, что на свой тридцать четвертый день рождения хочет спокойного вечера и вкуснейшей курицы в вине от Винса, что совсем на нее не похоже. Позже, после десерта, она призналась, что не хотела увидеть доказательство празднования дня рождения в соцсетях или в прессе. Боялась напомнить Джесси, что стала еще на год старше.
– Это… смешно, – возмутилась я, вовремя спохватившись, пока не сболтнула лишнего.
– Ты слишком молода, чтобы понять! – воскликнула Стеф, опрокинув вилкой свой нетронутый кусок торта от Milk Bar. Как-то она сказала, что из-за лекарств все сладкое напоминает ей на вкус картон.
– Испытай меня, – ответила я, подумывая о том, чтобы потянуться к ее кусочку, но не хотелось выглядеть как свинья, уже вычистившая свою тарелку. «Почему ты не можешь быть как все, – всплыл в голове мамин голос. – Я не запрещаю есть десерт, просто не нужно просить добавки». Прокрадусь сюда ночью и съем его прямо из коробки, решила я. Если расправлюсь с ним – а скорее всего, так и будет, – скажу, что заметила на кухне муравьев и выкинула торт, пока не набежало еще больше.
– Ладно, – сказала Стеф, опустив вилку зубцами вниз на тарелку, – есть такое немецкое слово: torschlusspanik. Дословно переводится как «боязнь уходящего времени». Ты с этим знакома?
Я подтолкнула на носу воображаемые круглые очки.
Бретт стоит у лифтов в шелковой пижаме, которую я купила ей в прошлом году.
Это не случайность. Штаны помяты, и если подойти поближе и уловить запах, уверена, обнаружится, что им отчаянно требуется химчистка, что тоже является стратегией. Она хочет, чтобы я знала: она ее носит, она думает обо мне. Команда окружает нас в ожидании, кто из нас заговорит первой.
– Я не хочу с тобой ссориться, – начинает Бретт. Мятеж. Она здесь именно за этим.
Я нагло смеюсь ей в лицо.
– Тогда зачем ты сюда пришла, Бретт?
– Я попросила ее прийти, – весело вмешивается Лорен. Как ей нравится роль раненой птицы в центре всей этой драмы. – Это моя вечеринка. И я могу приглашать кого хочу. Мне не нужно твое разрешение, Стеф.
Джен берет руку Лорен и прижимает к своему сердцу.
– Лор, – произносит она, ее голос глубокий и хриплый, – помни, о чем мы говорили. Защищайся уязвимостью, а не возмездием.
– Черт-те что и сбоку бантик, – буркает Бретт, глядя в камеру.
Когда снимался первый сезон, Лиза вбила нам в головы, что мы никогда не должны смотреть в камеры (за исключением признаний, конечно). Затем сезон показали по телевизору, и оказалось, что не только Бретт не согласилась с этим правилом, но и что зрителям это понравилось, они назвали ее Джимом Халперном нашего шоу. Бретт неспособна воспринимать личную беседу как должно, и это предательство по отношению к коллегам по съемке. Смотреть в такие моменты в камеру сродни смеху за кадром. Это говорит зрителям: да, я тоже смеюсь с вами над ними.
– Хочешь, чтобы я выступила посредником? – спрашивает Джен у Бретт, отбросив интонацию далай-ламы. Между ними что-то происходит, неразличимое для всех, кроме нас. «Они виделись после нашего собрания в квартире Джен, – понимаю я. – И о чем-то договорились. Это я сегодня на волоске». Пользуюсь моментом, чтобы сориентироваться. У них на меня что-то есть? Они создали собственный альянс? Быстро решаю, что лучше всего показать раскаяние.
– Лорен, – щебечу я, поворачиваясь к ней со сложенными в молитве руками, – я правда думала, что Бретт стоит за этой статьей в Page Six. Я не врала. Если Бретт говорит, что это не она, значит, так и есть, и мне жаль, что я создала такую путаницу. А теперь мы можем вернуться внутрь и отметить важную и необходимую новую главу SADIE?
Важная. Необходимая. Каждая из Охотниц мечтает быть таковой.
Лорен проводит рукой по волосам цвета солнца. «Она собирается довести этот конфликт до конца», – вдруг понимаю я. Как волна так быстро могла сменить курс на меня? Как так получилось, что это я извиняюсь?
– Я не верю, что ты так думала, – настаивает Лорен. – Мне кажется, ты сказала это, чтобы переманить меня на свою сторону и чтобы я сражалась за тебя.
Я пытаюсь обезоружить ее улыбкой.
– Лор, да ладно тебе, ты же меня знаешь. Я могу сама за себя постоять.
– Или, возможно, ты сделала это, чтобы отвлечь всех от своих проблем в браке. – Она лениво выгибает бровь, но сожаление все так же читается на ее лице. Она знает, что зашла слишком далеко, подняв тему Винса.
– Лор, – возмущенно ахает Бретт, и та меняется в лице. Вот и все. Бретт официально наш новый кукловод.
«Спасибо, Лиза», – думаю я, вспомнив, что она мне сказала.
– Бред несешь, – заявляю я Лорен. – Возможно, тут дело в четырех бокалах Prosecco, которые ты тайком сегодня выпила, когда сама уверяешь всех, что трезва?
Лорен думает, что бросается на меня, но на самом деле это скорее медленный и жалкий наклон. Она ударяется голенью о скамейку между лифтами, сгибается пополам и воет. Джен берет ее за предплечье, помогая выпрямиться, и вот тогда я замечаю это. Синяк. Точечные ранки. Лорен сделала вакцинацию для Марокко.
– Повзрослей, – буркает Лорен, хватаясь за голень. – Ты слишком старая, чтобы вести себя как вредная девчонка.
Лиза позади Бретт широко разевает рот.
– Стеф! – кричит Бретт, когда я выбегаю из комнаты, команда номер два следует за мной по коридору. Хватит с меня. Я больше не могу. Довольно.
* * *
Не могу найти Винса, а с преследующими меня камерами не рискую искать Келли, которая могла бы привести меня к нему. Не хватало еще сюжетной линии, в которой мой муж чпокает новую Охотницу. Да и вообще чтобы мой муж чпокал новую Охотницу. Иду в уборную, где хотя бы могу посидеть на крышке унитаза, не беспокоясь о выражении своего лица в этой изменившейся реальности, в которой каким-то образом оказалась злодеем.
Дверь в уборную заперта. Я дергаю за ручку, намекая тем, кто внутри, на очередь, жду несколько секунд и повторяю, затем еще раз. Да, быстро от камеры скрыться не удается. Дверь, слава богу, широко распахивается, хотя женщина извиняется с хихиканьем, когда замечает камеры и понимает, кто я такая. Я прохожу мимо и тяну за собой дверь, но в последний момент ее что-то останавливает. Опускаю взгляд и вижу грязный носок кроссовка Golden Goose.
Бретт поворачивается боком, протискивается внутрь и закрывает дверь прямо перед камерой. Такое происходило и раньше: Марк стоял и снимал закрытую дверь, а наши микрофоны записывали «личную» беседу. Бретт притягивает меня к себе за плечи и складывает губы трубочкой. Даже не знаю, собирается ли она меня поцеловать или плюнуть?
– Я не позволю тебе так поступить, Стеф! – восклицает она, встряхивая меня – для драматического эффекта, но не сильно. – Ты не должна вот так уходить. Не тебе решать, когда мы разговариваем, а когда – нет. Я не твой чертов подчиненный.
Бретт отпускает меня и подносит кулаки ко рту, ее плечи трясутся от тихого смеха. Затем она показывает на меня пальцем и проговаривает губами: «Давай! Теперь ты!»
Я смотрю на нее несколько долгих и тяжелых секунд. «Помоги мне, – внутренне умоляю я. – Хоть как-нибудь». Бретт моргает, и улыбка исчезает с ее лица. Кажется, она хочет что-то сказать – что-то настоящее, – но вместо этого внезапно сильно начинает кашлять. Так сильно, что задыхается. Так сильно, что слезы текут по щекам.
– Не в то горло, – хрипит она, сжимая его одной рукой, а другой – тыча в кран за моей спиной. Просит включить воду. Мне же хочется просто отойти в сторону и наблюдать, как она сама себя спасает.
Бретт наклоняется и плещет водой в рот, попутно кашляя и сплевывая, из носа текут сопли, лицо стало скверного и неприглядного красного оттенка. Пока она так сгибается, у меня полный доступ к своему отражению в зеркале. Подаюсь чуть вперед и внимательно рассматриваю сегодняшнюю работу Джейсона. Кожа безупречная, гладкая, что подчеркивает мои темные глаза. Но мне уже тридцать четыре.
Сам возраст не гнетет, просто он проявился резко, в один момент. Я всегда выглядела такой молодой. А потом, где-то к тридцати трем годам, посмотрела в зеркало и увидела, что стала старше. С тех пор я чувствую себя виноватой, чуть ли не грешницей, меня словно уличили в мошенничестве, как известного евангелистского пастора, арестованного за нелепый сексуальный скандал. Я искренне сожалею о своем прошлом дне рождения и прошу прощения. Я скрывалась в списке Forbes «Почти тридцать», уже выйдя из этого возраста, но хотя бы выглядя соответственно. А потом в дверь постучались тридцать три с половиной и словно в один момент окунули меня в следующее десятилетие.
Я каждый год оглядывалась на свой последний день рождения и мечтала вернуть ушедшие месяцы. В двадцать восемь ты такой молодой, в двадцать девять все так же молод, в тридцать вообще ребенок! Но тридцать четвертый год казался другим. Никогда не будет такого, чтобы я оглянулась назад и подумала, что в тридцать четыре была молодой. Молодость осталась на пороге тридцатитрехлетия. Я в этом уверена.
Иногда мне кажется, Джесси учуяла мой страх старения, как склонные к насилию мужчины имеют нюх на женщин, которые выросли, чувствуя себя недостойными любви. Как я там написала в своих мемуарах? «Чувствуя себя неинтересной, как мокрое дерево, для такого термита, как Алекс». Хорошая была строчка. Джесси, как и Алекс, очевидно, уловила мое умирающее самоуважение и подумала: «Вот она. Вот она не будет думать только о себе, когда я втяну ее в свои игры разума, эта просто станет в них участвовать». Все Охотницы в каком-то смысле сломлены. А зачем еще кому-то подписывать контракт, чтобы от них в итоге избавились?
Реалити-шоу похоже на вождение в нетрезвом виде. Знаешь, что можешь погибнуть, но умышленно идешь на то, что может стать твоей смертью, – невероятно сексуально.
Бретт выпрямляется, все еще задыхаясь и стуча по груди кулаком.
– Ого, – хрипит она. – Ужас какой-то. Не понимаю, откуда это взялось.
Зато я знаю. Это взялось из подсознания Бретт, из латентного желания признаться во всем, сбросить камень с души. Эго застряло в ее горле, не давая продохнуть, но понимание, что она находится в ней – вина, – придает мне уверенности двигаться дальше с нашим первоначальным планом, придуманным восемь месяцев назад на кухне в мой тридцать четвертый день рождения.
Поворачиваюсь спиной к зеркалу и прислоняюсь к раковине. Мне нужно присесть.
– Я никогда не считала тебя подчиненной. Я считала тебя своей подругой. И что же? – Кладу руку на грудь. – Ради друзей я готова пойти на край света. Я приютила тебя, когда тебе некуда было пойти, и, наверное, думала, это воздастся, что если представится возможность вернуть долг, ты это сделаешь. Но нет. У тебя была возможность дать мои книги настоящей знаменитости, поддержка которой была бы колоссальной, а ты отказалась мне помочь. Решила оставить эту связь при себе.
Бретт по-прежнему тяжело дышит, но мне удается уловить вздох облегчения. Пока я действую по сценарию. Я сказала именно то, что мы и планировали.
– Это нечестно, Стеф, – выдавливает она, устало дернув уголками рта. – Ты ничего не потеряла, позволив мне остаться в твоем доме. – Похоже, она понимает, что эта линия поведения, которая велась много месяцев назад, больше не актуальна, и ее губы вытягиваются в прямую линию. – Не знаю, – продолжает она, опустив взгляд. – Наверное, я могла найти способ привлечь ее внимание. – Она смотрит на меня, ее и без того большие глаза расширяются. – Прости, Стеф. Мне так жаль.
Я выгибаю брови, и мое сердце дает сбой. Потому что Бретт отошла от сценария. План состоял в том, чтобы я перед ней извинилась. Бретт должна была выйти из этой ссоры в благоухании роз.
– Я по тебе скучаю, – неразборчиво бормочет она. Думаю, это правда. – Меня убивало, что я не могла поздравить тебя со всеми успехами, которые ты действительно заслужила. И меня убивало, что я не могла поделиться с тобой тем, что происходит в моей жизни. Мы можем… не знаю. Встретиться и выпить? Кофе? Наверстать упущенное. Я по тебе скучаю, – повторяет она. – Очень сильно.
Я молчу. Бретт медленно покручивает пальцем, показывая, что теперь моя очередь говорить.
– Я тоже по тебе скучаю, – заставляю я себя сказать.
Бретт запрыгивает на стойку, чтобы мы сидели рядом, плечом к плечу, как сиамские близнецы. Накрывает мою руку своей, и я чувствую холодный металл на двух пальцах вместо одного.
– Ах да, – говорит она, с кривой улыбкой поднимая руку. – Я обручена.
Кольцо плоское, золотое и чересчур массивное. Купленное мной кольцо с печаткой куда более стильное.
– Я рада за тебя, Бретт, – с чувством отвечаю я, но мое тело напряжено. Это не мешает Бретт закинуть руку мне на плечи и оскорбить теплым прикосновением. Она правда мне верит? Если да, то она так глубоко забралась в эту кроличью нору нашей созданной реальности, что мне почти ее жаль. Почти.
– Мы ведь можем все исправить, верно? – умоляет Бретт. – Да брось. Ты же знаешь, я всегда тебя поддержу. Настоящие королевы поправляют друг другу короны.
От презрения у меня перехватывает дыхание. «Настоящие королевы поправляют друг другу короны»? Эта якобы замысловатая болтовня в наши дни выдается за феминизм. Еще одна пустая цитата из Инстаграма. Как типично нам поправлять друг другу короны в обществе, которое систематически нас стравливает. Не просите меня держаться за ручки с моими сестрами, пока количество занятых женщинами постов высшего звена не станет больше двух процентов, пока успех практически наверняка гарантирует мне неудачу. Не заставляйте меня жить с чувством обделенности, а потом говорить, что я не настоящая королева, когда другая женщина ловит рыбу, а я слишком голодна, чтобы аплодировать.
Но ничего из этого не произносится вслух, потому что я здесь не для того, чтобы говорить правду. Я здесь для того, чтобы капитулировать.
Бретт не единственная притворяется из чувства самосохранения. Я прижимаюсь к бывшей лучшей подруге, хотя меня тошнит от сочетания запаха ее тела в пижаме с французским парфюмом, купленным мной же.
– Да, – вздыхаю я, – думаю, мы можем все исправить.
Но только коснись моей короны, и останешься без гребаного пальца. Поместите это на кофейную чашку и продайте ее.
Глава 11
Бретт, октябрь 2016 года
Это было в прошлом году. В тридцать четвертый день рождения Стеф. Я во второй раз переехала к ней, расставшись со своей дико приставучей подружкой. Мы с Сарой жили в недавно построенной высотке на углу Норт-Энд и Мюррей, которая стоила нам четыре с половиной тысячи в месяц. Квартира была на сто пятьдесят квадратных метров больше моей первой на углу Йорк-авеню и 67-й, со спа-душем, видом на еще более шикарную высотку через дорогу, без грызунов и кухонных ящиков, вмещающих лотки для столовых приборов, а в Нью-Йорке это верх роскошной жизни. Это было самое милое местечко, которое я снимала, почти достаточно милое, чтобы притворяться, будто у нас с Сарой все в порядке, но в итоге я не выдержала очередного глупого и беспочвенного пьяного обвинения. Процесс расторжения договора аренды нью-йоркской квартиры хуже обеденного перерыва в МРЭО, поэтому мы с Сарой договорились, что, если я съеду, мне придется платить лишь четверть платы до окончания договора осенью, всего через несколько месяцев. В чем-то обвинения Сары все же не были беспочвенными, и поэтому мне казалось, я должна позволить ей остаться еще на несколько месяцев в квартире, оплату которой в одиночку никто из нас не мог себе позволить. Тем временем, прямо как по статистике Pew Research, в двадцать шесть лет мне по финансовым причинам пришлось переехать.
Стеф заявила, что на свой тридцать четвертый день рождения хочет спокойного вечера и вкуснейшей курицы в вине от Винса, что совсем на нее не похоже. Позже, после десерта, она призналась, что не хотела увидеть доказательство празднования дня рождения в соцсетях или в прессе. Боялась напомнить Джесси, что стала еще на год старше.
– Это… смешно, – возмутилась я, вовремя спохватившись, пока не сболтнула лишнего.
– Ты слишком молода, чтобы понять! – воскликнула Стеф, опрокинув вилкой свой нетронутый кусок торта от Milk Bar. Как-то она сказала, что из-за лекарств все сладкое напоминает ей на вкус картон.
– Испытай меня, – ответила я, подумывая о том, чтобы потянуться к ее кусочку, но не хотелось выглядеть как свинья, уже вычистившая свою тарелку. «Почему ты не можешь быть как все, – всплыл в голове мамин голос. – Я не запрещаю есть десерт, просто не нужно просить добавки». Прокрадусь сюда ночью и съем его прямо из коробки, решила я. Если расправлюсь с ним – а скорее всего, так и будет, – скажу, что заметила на кухне муравьев и выкинула торт, пока не набежало еще больше.
– Ладно, – сказала Стеф, опустив вилку зубцами вниз на тарелку, – есть такое немецкое слово: torschlusspanik. Дословно переводится как «боязнь уходящего времени». Ты с этим знакома?
Я подтолкнула на носу воображаемые круглые очки.