Мюнхен
Часть 9 из 15 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Позвольте забрать это? — сказал адъютант. — Подождите, пожалуйста.
Он взял папку, тихо постучал и проскользнул внутрь. За миг перед тем, как дверь закрылась, Хартманн услышал голоса, потом негромкий разговор оборвался. Он огляделся. Комната оказалась обставлена на удивление современно, даже со вкусом: приличные картины, столики с лампами и вазами живых цветов, ковер на отполированном паркетном полу, простые стулья. Можно ему присесть или нет? Пожалуй, не стоит.
Время шло. Женщина в накрахмаленной белой блузе вошла в кабинет с кипой бумаг и почти в ту же секунду вышла — уже с пустыми руками. Наконец, примерно через четверть часа, дверь снова открылась и появился мужчина лет пятидесяти пяти, с прилизанными седыми волосами и значком нацистской партии на лацкане. Это был барон Эрнст фон Вайцзеккер, хотя в духе этих эгалитарных времен аристократ отрекся от титула почти сразу, как приобрел партийный значок. Он вручил Паулю конверт.
— Спасибо за ожидание, Хартманн. Это ответ фюрера Чемберлену. Пожалуйста, доставьте его немедленно в британское посольство и передайте либо сэру Невилу Хендерсону, либо мистеру Киркпатрику лично. — Он наклонился и доверительно прибавил: — Обратите их особое внимание на заключительное предложение. Скажите, что это прямой ответ на сегодняшнее выступление. — Потом еще понизил голос. — Сообщите, что это было непросто.
— Вайцзеккер!
Властный голос из кабинета, как понял Хартманн, принадлежал Риббентропу. Легчайший намек на неудовольствие пробежал по правильным чертам статс-секретаря, и он удалился.
Английское посольство располагалось в пяти минутах ходьбы, в северном конце Вильгельмштрассе, прямо за Министерством иностранных дел.
Ожидая, пока полицейский откроет ворота рейхсканцелярии, Хартманн осмотрел конверт. На нем рукой Вайцзеккера был выведен адрес: «Его превосходительству сэру Невилу Хендерсону, послу Великобритании». Конверт был не запечатан.
— Доброй ночи, господин. — полицейский взял под козырек.
— Доброй ночи.
Хартманн прошел немного по широкой улице, миновал темные безжизненные окна Министерства иностранных дел, а потом, как будто само собой — любой наблюдатель счел бы его поведение вполне естественным — свернул к главному входу. Ночной швейцар узнал его.
Пауль взбежал по устланным ковром ступенькам лестницы с каменными сфинксами, помедлил, затем свернул налево в пустой коридор. Его шаги гулко отдавались от каменных плит пола, покрытых зеленой штукатуркой стен, сводчатого потолка. Двери по обе стороны коридора были закрыты. Посередине размещался туалет. Молодой человек вошел и включил свет. Отражение в зеркале над умывальником испугало его: сгорбленная, вороватая фигура, подозрительная на любой взгляд. Воистину он совсем не создан для такого рода занятий. Хартманн зашел в кабинку, запер дверь и присел на край унитаза.
Уважаемый мистер Чемберлен! В ходе переговоров я в очередной раз известил сэра Хораса Уилсона, передавшего мне ваше письмо от двадцать шестого сентября, о моем окончательном решении…
Письмо состояло из семи абзацев, некоторые большие. Общий тон был воинственным: чехи тянут время, их возражения против немедленной оккупации немцами Судетенланда носят надуманный характер и вообще Прага стремится «разжечь пожар всеобщей войны». Заключительное предложение, которым так гордился Вайцзеккер, не внушало особой надежды на мир:
Должен предоставить вам самостоятельно определить в свете указанных фактов, продолжите ли вы свои усилия, за которые я вас еще раз самым искренним образом благодарю, чтобы побудить правительство в Праге принять разумное решение в последнюю минуту.
Отпечатанное на машинке письмо было подписано росчерком «Адольф Гитлер».
До кабинета Вайцзеккера Хартманн добрался как раз в тот миг, когда фрау Винтер, в модной широкополой шляпке, запирала дверь, собираясь домой. Секретарша удивленно уставилась на Пауля:
— Герр Хартманн? Статс-секретарь все еще в канцелярии.
— Знаю. Жутко неудобно просить вас… Я бы не стал, не будь это так важно.
— О чем?
— Не могли бы вы сделать копию с этого документа? Срочно.
Он показал ей письмо с подписью. Глаза у нее расширились. Она бросила взгляд в оба конца коридора, повернулась, отперла дверь и включила свет.
Работа заняла у нее пятнадцать минут. Хартманн стоял на страже в коридоре. Она не сказала ни слова, пока не закончила.
— Похоже, он твердо намерен развязать войну, — произнесла фрау Винтер ровным голосом, не отворачиваясь от пишущей машинки.
— Да. А англичане в равной степени намерены избежать ее. К сожалению.
— Вот. — Она извлекла из машинки последнюю страницу. — Идите.
Коридор по-прежнему был пуст. Пауль стремительно проделал весь путь обратно, и едва достиг последнего пролета ведущей в вестибюль лестницы, как заметил спешащую к нему по мраморному полу фигуру в черном мундире СС. Голова штурмбаннфюрера Зауэра из личного офиса Риббентропа была опущена, и на миг Хартманн взвешивал возможность избежать встречи, но потом Зауэр поднял взгляд и узнал молодого человека. Лицо его приняло удивленное выражение.
— Хартманн?
Офицер был примерно ровесником Паулю, с белесым лицом, из которого словно откачали большую часть красок, — блондин с бледной кожей и светло-голубыми глазами.
Не зная, что ответить, Хартманн вскинул руку:
— Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер! — машинально отозвался Зауэр. Но потом пристально посмотрел на собеседника. — Разве вам не полагается быть в английском посольстве?
— Как раз туда направляюсь.
Хартманн прыжком одолел последние ступеньки и устремился к главному входу.
— Бога ради, Хартманн, поторопитесь! — крикнул ему вслед Зауэр. — Судьба рейха на кону…
Пауль был уже на улице и шагал вдоль здания. В мыслях мелькали картины: Зауэр бежит за ним, окликает, выхватывает пистолет, приказывает остановиться и вывернуть карманы, находит записную книжку… Пауль велел себе успокоиться. Он третий секретарь Английского департамента, среди прочего несущий ответственность за перевод. Если при нем обнаружат копию официального письма британскому премьер-министру, которое в любом случае окажется в Лондоне меньше чем через час, едва ли это сочтут изменой. Он сумеет выкрутиться. Как почти из любой ситуации.
По пяти сильно стертым каменным ступенькам Пауль взбежал к входу в английское посольство. Внутреннее пространство большого портика освещалось одиночной тусклой лампочкой. Железные двери были заперты. Он нажал на кнопку и услышал где-то внутри здания звонок. Звук стих. Такая тишина! Даже в стоящем через улицу «Адлоне», самом фешенебельном из больших берлинских отелей, было тихо. Казалось, весь город затаил дыхание.
Наконец до Хартманна донеслись звяканье отпираемого засова и щелчок замка. Из-за двери высунулась голова молодого человека.
— У меня срочное послание из рейхсканцелярии, которое я должен передать послу или первому секретарю лично в руки, — по-английски сказал Пауль.
— Разумеется. Мы вас ждали.
Хартманн вошел и поднялся по еще одному пролету ступенек во внушительный вестибюль, высотой в два этажа, с овальной стеклянной крышей. Здание построил в прошлом веке один знаменитый железнодорожный магнат, вскоре после этого разорившийся. До сих пор здесь сохранялась атмосфера крикливой роскоши: не одна, а две лестницы с фарфоровыми балюстрадами вели наверх, огибая две противоположные стены и встречаясь в центре. По левому пролету с легкостью Фреда Астера спускался высокий худощавый мужчина; франтоватую фигуру облекал смокинг с красной гвоздикой в петлице. Он курил сигарету в нефритовом мундштуке.
— Добрый вечер! Герр Хартманн, если не ошибаюсь?
— Добрый вечер, ваше превосходительство. Он самый. Я доставил ответ фюрера премьер-министру.
— Чудесно.
Английский посол взял конверт, быстро извлек три машинописные страницы и не сходя с места принялся читать. Глаза его стремительно бегали по строчкам. Продолговатое лицо с обвислыми усами, и без того носившее печать меланхолии, вытянулось еще сильнее. Посол бурчал что-то себе под нос. Закончив, он вздохнул, снова сунул мундштук в зубы и устремил взгляд в небо. Сигарета была ароматная, турецкая.
— Статс-секретарь просил обратить ваше особое внимание на заключительное предложение, сэр Невил, — сказал Хартманн. — По его словам, это было нелегко.
Хендерсон снова посмотрел на последнюю страницу.
— Не велика соломинка, чтобы за нее цепляться, но хотя бы что-то. — Сэр Невил передал письмо своему молодому помощнику. — Переведите и немедленно отправьте телеграфом в Лондон, будьте добры. Шифровать нет необходимости.
Он настоял на том, чтобы проводить Хартманна до дверей. Манеры посла были так же безупречны, как его костюм. По слухам, он был любовником югославского принца Павла. Однажды Хендерсон заявился в рейхсканцелярию в малиновом свитере под светло-серым пиджаком; Гитлер, как говорят, несколько недель вспоминал о том случае. О чем думают эти англичане, когда посылают таких людей вести дела с нацистами?
На пороге сэр Невил пожал Хартманну руку.
— Передайте барону фон Вайцзеккеру, что я ценю его усилия. — Его взгляд устремился вдоль Вильгельмштрассе. — Странно подумать, что к концу недели нас тут может уже не быть. Не могу сказать, что так уж сильно пожалею об этом.
Он в последний раз затянулся сигаретой, затем аккуратно зажал ее между большим и указательным пальцем, извлек из мундштука и бросил на мостовую, вызвав фонтанчик оранжевых искр.
5
Супруги Легат жили в съемном домике с террасами на Норт-стрит в Вестминстере. Его для них подыскал бывший начальник Хью по главному департаменту Форин-офис, Ральф Уигрем, который обитал с женой и сыном в конце той же улицы. Близость к конторе составляла немалое удобство: Уигрем требовал от младших клерков много работать, и Легату хватало десяти минут, чтобы проделать путь от двери дома до стола в кабинете. Недостатков же было не перечесть, и причиной их был главным образом двухвековой возраст здания. От Темзы его отделяло всего около ста ярдов, грунтовые воды стояли высоко. Сырость поднималась от земли навстречу дождевой влаге, стекавшей с кровли. Мебель приходилось расставлять с умом, чтобы замаскировать темно-зеленые пятна плесени. Кухня была оборудована в начале века. И все-таки Памела любила этот дом. На их улице жила леди Коулфакс, которая летом устраивала вечеринки при свечах на мостовой и приглашала Легатов. Это было безумие: Хью зарабатывал всего триста фунтов в год. Им приходилось сдавать цокольный этаж, чтобы уплатить аренду, однако они исхитрились получить доступ в миниатюрный сад, куда попадали по шатким порожкам из окна гостиной. С помощью веревки и корзины для белья Легат смастерил лифт и спускал детей в сад играть.
То было некогда очень романтическое, но ныне явно ненужное приспособление, символизирующее общее состояние его брака — как думал Легат, спеша домой за «ночной» сумкой. После выступления премьер-министра не прошло еще и часа.
Избранный им путь, как и всегда, пролегал мимо дома Уигремов в конце улицы. Большая часть домов с плоскими фронтонами почернели от сажи, в фасадах кое-где светились уставленные геранью окошки. А вот номер четвертый выглядел пустым и заброшенным. Вот уже много месяцев белые ставни за узкими георгианскими рамами были закрыты. Хью вдруг страшно, с почти осязаемой тоской захотелось, чтобы Уигрем по-прежнему жил там. Ведь это именно Уигрем, как никто другой, предугадал теперешний кризис. Он, если быть честным, предсказывал наступление оного с одержимостью пророка, и даже Легат, всегда любивший начальника, считал его слегка помешавшимся на теме Гитлера. Хью не составило труда вызвать образ Уигрема в памяти: проницательные голубые глаза, пшеничные усы, тонкие волевые губы. Но еще проще ему было не увидеть, а услышать шефа, ковыляющего по коридору к кабинету третьего секретаря. Сначала твердый шаг, потом звук волочащейся левой ноги, потом стук трости, предупреждающий о его приближении. И всегда одно и то же на устах: Гитлер, Гитлер, Гитлер. Когда немцы ремилитаризовали в 1936 году Рейнскую область, Уигрем добился аудиенции у премьер-министра Стэнли Болдуина и предупредил, что, по его мнению, сейчас у союзников есть последняя возможность остановить нацистов. ПМ ответил так: если есть хотя бы один шанс из ста, что ультиматум приведет к войне, он не пойдет на риск — страна не выдержит другого конфликта так скоро после окончания предыдущего. В отчаянии Уигрем пришел домой на Норт-стрит и в сердцах бросил жене: «Теперь жди, когда на этот домик посыплются бомбы». Девять месяцев спустя, в возрасте сорока шести лет, он был найден мертвым в своей ванной. Погиб ли он от собственной руки или от осложнения полиомиелита, убивавшего его последние десять лет, — об этом, видимо, никто никогда не узнает.
«Эх, Ральф, — думал Легат. — Бедный калека Ральф, ты предвидел все это».
Хью вошел в дом и повернул выключатель. По привычке поздоровался и стал ждать ответа. Но сам видел: все ушли, причем, судя по всему, в спешке. Шелковый жакет, в котором Памела приходила в ресторан, был наброшен на стойку перил внизу лестницы. Трехколесный велосипед Джона валялся на боку и перегораживал проход. Легат поднял его. Ступени поскрипывали и потрескивали под его шагами. Дерево подгнило. Соседи жаловались на сырость, распространяющуюся от смежной стены. И все же Памеле каким-то образом удавалось придать жилью шик: изобилие персидских ковров и портьеры из алой камки, павлиньи и страусовые перья, бисер и старинное кружево. У нее есть вкус — это точно: сама леди Коулфакс признала это. Как-то ночью жена уставила весь дом ароматическими свечами и превратила его в сказочную страну. Но поутру запах сырости вернулся.
Хью прошел в спальню. Лампа не работала, но благодаря свету с лестничной площадки он видел, куда идти. Ее вещи были кучей свалены на кровать и даже разбросаны по полу. На пути в ванную ему пришлось перешагнуть через комплект нижнего белья. Легат упаковал в несессер бритву, кисточку, мыло, зубную щетку и зубной порошок и вернулся в спальню искать рубашку. Вниз по Норт-стрит медленно ехал автомобиль. По звуку мотора Хью понял, что включена низкая передача. Фары осветили потолок, спроецировали на противоположной стене абрис окна; темные линии перемещались, как тени солнечных часов. Легат замер с рубашкой в руках и прислушался. Машина вроде как остановилась напротив, но двигатель продолжал работать. Легат подошел к окну.
Автомобиль был маленький, с двумя дверцами; пассажирская была открыта. Хью услышал стук внизу. Секунду спустя от дома стремительно отделилась фигура в шляпе и темном плаще, согнулась, влезая в машину, и захлопнула дверь.
Легат в два шага пересек спальню, запрыгал по лестнице через три ступеньки, наскочил на трехколесный велосипед и едва не растянулся во весь рост. Когда он открыл входную дверь, автомобиль уже сворачивал за угол на Грейт-Питер-стрит. Секунду или две Хью глядел ему вслед, переводя дух, потом наклонился и поднял с коврика конверт. Тот был плотным, официальным по виду. Судебное отправление, быть может? Его фамилия была указана с ошибками: Леггатт.
С конвертом в руках он вошел в гостиную и сел на софу. Клапан сразу открывать не стал — вместо этого разорвал двумя пальцами сбоку и заглянул внутрь. Это был его метод приготовиться к дурным финансовым новостям. В глаза бросился отпечатанный на машинке заголовок:
Berlin. Mai. 30. 1938
OKWNo. 42/38. g. Kdos. Chefsache (Streng geheim, Militär) L I
Спустя десять минут он уже возвращался в контору. Везде ему виделись тревожные знаки: рубиновое ожерелье габаритных огней машин по Маршем-стрит у бензозаправки — это водители выстроились в очередь за топливом; гимн, льющийся из открытого окна в мощеном дворе Вестминстерского аббатства, где шло при свечах бдение о мире; серебристый свет камер кинохроник, обрисовывающий на фоне стен Даунинг-стрит черный безмолвный силуэт толпы.
Он опаздывал. Ему пришлось протискиваться к дому номер десять, держа сумку над головой. «Простите… Извините…» Но, едва оказавшись внутри, Хью понял, что старался напрасно. Первый этаж был пуст. Министры уже отбыли на заседание кабинета в 21:30.
Клеверли на месте не было. Легат постоял немного в коридоре, соображая, как поступить. Сайерса он нашел за столом: тот курил сигарету и смотрел в окно. Потом заметил в стекле отражение молодого коллеги.
— Привет, Хью.
Он взял папку, тихо постучал и проскользнул внутрь. За миг перед тем, как дверь закрылась, Хартманн услышал голоса, потом негромкий разговор оборвался. Он огляделся. Комната оказалась обставлена на удивление современно, даже со вкусом: приличные картины, столики с лампами и вазами живых цветов, ковер на отполированном паркетном полу, простые стулья. Можно ему присесть или нет? Пожалуй, не стоит.
Время шло. Женщина в накрахмаленной белой блузе вошла в кабинет с кипой бумаг и почти в ту же секунду вышла — уже с пустыми руками. Наконец, примерно через четверть часа, дверь снова открылась и появился мужчина лет пятидесяти пяти, с прилизанными седыми волосами и значком нацистской партии на лацкане. Это был барон Эрнст фон Вайцзеккер, хотя в духе этих эгалитарных времен аристократ отрекся от титула почти сразу, как приобрел партийный значок. Он вручил Паулю конверт.
— Спасибо за ожидание, Хартманн. Это ответ фюрера Чемберлену. Пожалуйста, доставьте его немедленно в британское посольство и передайте либо сэру Невилу Хендерсону, либо мистеру Киркпатрику лично. — Он наклонился и доверительно прибавил: — Обратите их особое внимание на заключительное предложение. Скажите, что это прямой ответ на сегодняшнее выступление. — Потом еще понизил голос. — Сообщите, что это было непросто.
— Вайцзеккер!
Властный голос из кабинета, как понял Хартманн, принадлежал Риббентропу. Легчайший намек на неудовольствие пробежал по правильным чертам статс-секретаря, и он удалился.
Английское посольство располагалось в пяти минутах ходьбы, в северном конце Вильгельмштрассе, прямо за Министерством иностранных дел.
Ожидая, пока полицейский откроет ворота рейхсканцелярии, Хартманн осмотрел конверт. На нем рукой Вайцзеккера был выведен адрес: «Его превосходительству сэру Невилу Хендерсону, послу Великобритании». Конверт был не запечатан.
— Доброй ночи, господин. — полицейский взял под козырек.
— Доброй ночи.
Хартманн прошел немного по широкой улице, миновал темные безжизненные окна Министерства иностранных дел, а потом, как будто само собой — любой наблюдатель счел бы его поведение вполне естественным — свернул к главному входу. Ночной швейцар узнал его.
Пауль взбежал по устланным ковром ступенькам лестницы с каменными сфинксами, помедлил, затем свернул налево в пустой коридор. Его шаги гулко отдавались от каменных плит пола, покрытых зеленой штукатуркой стен, сводчатого потолка. Двери по обе стороны коридора были закрыты. Посередине размещался туалет. Молодой человек вошел и включил свет. Отражение в зеркале над умывальником испугало его: сгорбленная, вороватая фигура, подозрительная на любой взгляд. Воистину он совсем не создан для такого рода занятий. Хартманн зашел в кабинку, запер дверь и присел на край унитаза.
Уважаемый мистер Чемберлен! В ходе переговоров я в очередной раз известил сэра Хораса Уилсона, передавшего мне ваше письмо от двадцать шестого сентября, о моем окончательном решении…
Письмо состояло из семи абзацев, некоторые большие. Общий тон был воинственным: чехи тянут время, их возражения против немедленной оккупации немцами Судетенланда носят надуманный характер и вообще Прага стремится «разжечь пожар всеобщей войны». Заключительное предложение, которым так гордился Вайцзеккер, не внушало особой надежды на мир:
Должен предоставить вам самостоятельно определить в свете указанных фактов, продолжите ли вы свои усилия, за которые я вас еще раз самым искренним образом благодарю, чтобы побудить правительство в Праге принять разумное решение в последнюю минуту.
Отпечатанное на машинке письмо было подписано росчерком «Адольф Гитлер».
До кабинета Вайцзеккера Хартманн добрался как раз в тот миг, когда фрау Винтер, в модной широкополой шляпке, запирала дверь, собираясь домой. Секретарша удивленно уставилась на Пауля:
— Герр Хартманн? Статс-секретарь все еще в канцелярии.
— Знаю. Жутко неудобно просить вас… Я бы не стал, не будь это так важно.
— О чем?
— Не могли бы вы сделать копию с этого документа? Срочно.
Он показал ей письмо с подписью. Глаза у нее расширились. Она бросила взгляд в оба конца коридора, повернулась, отперла дверь и включила свет.
Работа заняла у нее пятнадцать минут. Хартманн стоял на страже в коридоре. Она не сказала ни слова, пока не закончила.
— Похоже, он твердо намерен развязать войну, — произнесла фрау Винтер ровным голосом, не отворачиваясь от пишущей машинки.
— Да. А англичане в равной степени намерены избежать ее. К сожалению.
— Вот. — Она извлекла из машинки последнюю страницу. — Идите.
Коридор по-прежнему был пуст. Пауль стремительно проделал весь путь обратно, и едва достиг последнего пролета ведущей в вестибюль лестницы, как заметил спешащую к нему по мраморному полу фигуру в черном мундире СС. Голова штурмбаннфюрера Зауэра из личного офиса Риббентропа была опущена, и на миг Хартманн взвешивал возможность избежать встречи, но потом Зауэр поднял взгляд и узнал молодого человека. Лицо его приняло удивленное выражение.
— Хартманн?
Офицер был примерно ровесником Паулю, с белесым лицом, из которого словно откачали большую часть красок, — блондин с бледной кожей и светло-голубыми глазами.
Не зная, что ответить, Хартманн вскинул руку:
— Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер! — машинально отозвался Зауэр. Но потом пристально посмотрел на собеседника. — Разве вам не полагается быть в английском посольстве?
— Как раз туда направляюсь.
Хартманн прыжком одолел последние ступеньки и устремился к главному входу.
— Бога ради, Хартманн, поторопитесь! — крикнул ему вслед Зауэр. — Судьба рейха на кону…
Пауль был уже на улице и шагал вдоль здания. В мыслях мелькали картины: Зауэр бежит за ним, окликает, выхватывает пистолет, приказывает остановиться и вывернуть карманы, находит записную книжку… Пауль велел себе успокоиться. Он третий секретарь Английского департамента, среди прочего несущий ответственность за перевод. Если при нем обнаружат копию официального письма британскому премьер-министру, которое в любом случае окажется в Лондоне меньше чем через час, едва ли это сочтут изменой. Он сумеет выкрутиться. Как почти из любой ситуации.
По пяти сильно стертым каменным ступенькам Пауль взбежал к входу в английское посольство. Внутреннее пространство большого портика освещалось одиночной тусклой лампочкой. Железные двери были заперты. Он нажал на кнопку и услышал где-то внутри здания звонок. Звук стих. Такая тишина! Даже в стоящем через улицу «Адлоне», самом фешенебельном из больших берлинских отелей, было тихо. Казалось, весь город затаил дыхание.
Наконец до Хартманна донеслись звяканье отпираемого засова и щелчок замка. Из-за двери высунулась голова молодого человека.
— У меня срочное послание из рейхсканцелярии, которое я должен передать послу или первому секретарю лично в руки, — по-английски сказал Пауль.
— Разумеется. Мы вас ждали.
Хартманн вошел и поднялся по еще одному пролету ступенек во внушительный вестибюль, высотой в два этажа, с овальной стеклянной крышей. Здание построил в прошлом веке один знаменитый железнодорожный магнат, вскоре после этого разорившийся. До сих пор здесь сохранялась атмосфера крикливой роскоши: не одна, а две лестницы с фарфоровыми балюстрадами вели наверх, огибая две противоположные стены и встречаясь в центре. По левому пролету с легкостью Фреда Астера спускался высокий худощавый мужчина; франтоватую фигуру облекал смокинг с красной гвоздикой в петлице. Он курил сигарету в нефритовом мундштуке.
— Добрый вечер! Герр Хартманн, если не ошибаюсь?
— Добрый вечер, ваше превосходительство. Он самый. Я доставил ответ фюрера премьер-министру.
— Чудесно.
Английский посол взял конверт, быстро извлек три машинописные страницы и не сходя с места принялся читать. Глаза его стремительно бегали по строчкам. Продолговатое лицо с обвислыми усами, и без того носившее печать меланхолии, вытянулось еще сильнее. Посол бурчал что-то себе под нос. Закончив, он вздохнул, снова сунул мундштук в зубы и устремил взгляд в небо. Сигарета была ароматная, турецкая.
— Статс-секретарь просил обратить ваше особое внимание на заключительное предложение, сэр Невил, — сказал Хартманн. — По его словам, это было нелегко.
Хендерсон снова посмотрел на последнюю страницу.
— Не велика соломинка, чтобы за нее цепляться, но хотя бы что-то. — Сэр Невил передал письмо своему молодому помощнику. — Переведите и немедленно отправьте телеграфом в Лондон, будьте добры. Шифровать нет необходимости.
Он настоял на том, чтобы проводить Хартманна до дверей. Манеры посла были так же безупречны, как его костюм. По слухам, он был любовником югославского принца Павла. Однажды Хендерсон заявился в рейхсканцелярию в малиновом свитере под светло-серым пиджаком; Гитлер, как говорят, несколько недель вспоминал о том случае. О чем думают эти англичане, когда посылают таких людей вести дела с нацистами?
На пороге сэр Невил пожал Хартманну руку.
— Передайте барону фон Вайцзеккеру, что я ценю его усилия. — Его взгляд устремился вдоль Вильгельмштрассе. — Странно подумать, что к концу недели нас тут может уже не быть. Не могу сказать, что так уж сильно пожалею об этом.
Он в последний раз затянулся сигаретой, затем аккуратно зажал ее между большим и указательным пальцем, извлек из мундштука и бросил на мостовую, вызвав фонтанчик оранжевых искр.
5
Супруги Легат жили в съемном домике с террасами на Норт-стрит в Вестминстере. Его для них подыскал бывший начальник Хью по главному департаменту Форин-офис, Ральф Уигрем, который обитал с женой и сыном в конце той же улицы. Близость к конторе составляла немалое удобство: Уигрем требовал от младших клерков много работать, и Легату хватало десяти минут, чтобы проделать путь от двери дома до стола в кабинете. Недостатков же было не перечесть, и причиной их был главным образом двухвековой возраст здания. От Темзы его отделяло всего около ста ярдов, грунтовые воды стояли высоко. Сырость поднималась от земли навстречу дождевой влаге, стекавшей с кровли. Мебель приходилось расставлять с умом, чтобы замаскировать темно-зеленые пятна плесени. Кухня была оборудована в начале века. И все-таки Памела любила этот дом. На их улице жила леди Коулфакс, которая летом устраивала вечеринки при свечах на мостовой и приглашала Легатов. Это было безумие: Хью зарабатывал всего триста фунтов в год. Им приходилось сдавать цокольный этаж, чтобы уплатить аренду, однако они исхитрились получить доступ в миниатюрный сад, куда попадали по шатким порожкам из окна гостиной. С помощью веревки и корзины для белья Легат смастерил лифт и спускал детей в сад играть.
То было некогда очень романтическое, но ныне явно ненужное приспособление, символизирующее общее состояние его брака — как думал Легат, спеша домой за «ночной» сумкой. После выступления премьер-министра не прошло еще и часа.
Избранный им путь, как и всегда, пролегал мимо дома Уигремов в конце улицы. Большая часть домов с плоскими фронтонами почернели от сажи, в фасадах кое-где светились уставленные геранью окошки. А вот номер четвертый выглядел пустым и заброшенным. Вот уже много месяцев белые ставни за узкими георгианскими рамами были закрыты. Хью вдруг страшно, с почти осязаемой тоской захотелось, чтобы Уигрем по-прежнему жил там. Ведь это именно Уигрем, как никто другой, предугадал теперешний кризис. Он, если быть честным, предсказывал наступление оного с одержимостью пророка, и даже Легат, всегда любивший начальника, считал его слегка помешавшимся на теме Гитлера. Хью не составило труда вызвать образ Уигрема в памяти: проницательные голубые глаза, пшеничные усы, тонкие волевые губы. Но еще проще ему было не увидеть, а услышать шефа, ковыляющего по коридору к кабинету третьего секретаря. Сначала твердый шаг, потом звук волочащейся левой ноги, потом стук трости, предупреждающий о его приближении. И всегда одно и то же на устах: Гитлер, Гитлер, Гитлер. Когда немцы ремилитаризовали в 1936 году Рейнскую область, Уигрем добился аудиенции у премьер-министра Стэнли Болдуина и предупредил, что, по его мнению, сейчас у союзников есть последняя возможность остановить нацистов. ПМ ответил так: если есть хотя бы один шанс из ста, что ультиматум приведет к войне, он не пойдет на риск — страна не выдержит другого конфликта так скоро после окончания предыдущего. В отчаянии Уигрем пришел домой на Норт-стрит и в сердцах бросил жене: «Теперь жди, когда на этот домик посыплются бомбы». Девять месяцев спустя, в возрасте сорока шести лет, он был найден мертвым в своей ванной. Погиб ли он от собственной руки или от осложнения полиомиелита, убивавшего его последние десять лет, — об этом, видимо, никто никогда не узнает.
«Эх, Ральф, — думал Легат. — Бедный калека Ральф, ты предвидел все это».
Хью вошел в дом и повернул выключатель. По привычке поздоровался и стал ждать ответа. Но сам видел: все ушли, причем, судя по всему, в спешке. Шелковый жакет, в котором Памела приходила в ресторан, был наброшен на стойку перил внизу лестницы. Трехколесный велосипед Джона валялся на боку и перегораживал проход. Легат поднял его. Ступени поскрипывали и потрескивали под его шагами. Дерево подгнило. Соседи жаловались на сырость, распространяющуюся от смежной стены. И все же Памеле каким-то образом удавалось придать жилью шик: изобилие персидских ковров и портьеры из алой камки, павлиньи и страусовые перья, бисер и старинное кружево. У нее есть вкус — это точно: сама леди Коулфакс признала это. Как-то ночью жена уставила весь дом ароматическими свечами и превратила его в сказочную страну. Но поутру запах сырости вернулся.
Хью прошел в спальню. Лампа не работала, но благодаря свету с лестничной площадки он видел, куда идти. Ее вещи были кучей свалены на кровать и даже разбросаны по полу. На пути в ванную ему пришлось перешагнуть через комплект нижнего белья. Легат упаковал в несессер бритву, кисточку, мыло, зубную щетку и зубной порошок и вернулся в спальню искать рубашку. Вниз по Норт-стрит медленно ехал автомобиль. По звуку мотора Хью понял, что включена низкая передача. Фары осветили потолок, спроецировали на противоположной стене абрис окна; темные линии перемещались, как тени солнечных часов. Легат замер с рубашкой в руках и прислушался. Машина вроде как остановилась напротив, но двигатель продолжал работать. Легат подошел к окну.
Автомобиль был маленький, с двумя дверцами; пассажирская была открыта. Хью услышал стук внизу. Секунду спустя от дома стремительно отделилась фигура в шляпе и темном плаще, согнулась, влезая в машину, и захлопнула дверь.
Легат в два шага пересек спальню, запрыгал по лестнице через три ступеньки, наскочил на трехколесный велосипед и едва не растянулся во весь рост. Когда он открыл входную дверь, автомобиль уже сворачивал за угол на Грейт-Питер-стрит. Секунду или две Хью глядел ему вслед, переводя дух, потом наклонился и поднял с коврика конверт. Тот был плотным, официальным по виду. Судебное отправление, быть может? Его фамилия была указана с ошибками: Леггатт.
С конвертом в руках он вошел в гостиную и сел на софу. Клапан сразу открывать не стал — вместо этого разорвал двумя пальцами сбоку и заглянул внутрь. Это был его метод приготовиться к дурным финансовым новостям. В глаза бросился отпечатанный на машинке заголовок:
Berlin. Mai. 30. 1938
OKWNo. 42/38. g. Kdos. Chefsache (Streng geheim, Militär) L I
Спустя десять минут он уже возвращался в контору. Везде ему виделись тревожные знаки: рубиновое ожерелье габаритных огней машин по Маршем-стрит у бензозаправки — это водители выстроились в очередь за топливом; гимн, льющийся из открытого окна в мощеном дворе Вестминстерского аббатства, где шло при свечах бдение о мире; серебристый свет камер кинохроник, обрисовывающий на фоне стен Даунинг-стрит черный безмолвный силуэт толпы.
Он опаздывал. Ему пришлось протискиваться к дому номер десять, держа сумку над головой. «Простите… Извините…» Но, едва оказавшись внутри, Хью понял, что старался напрасно. Первый этаж был пуст. Министры уже отбыли на заседание кабинета в 21:30.
Клеверли на месте не было. Легат постоял немного в коридоре, соображая, как поступить. Сайерса он нашел за столом: тот курил сигарету и смотрел в окно. Потом заметил в стекле отражение молодого коллеги.
— Привет, Хью.