Мистер Кольт

— Нет. Спасибо. Ты пей, если хочешь.

— Я-то да. Наливай еще!

— Погоди. Поешь сначала. Ну и давай, начинай.

— Что?

— Рассказывай. Как живешь? Вижу, не шикуешь.

Витя посмотрел на пустую рюмку и несколько задумчиво отметил:

— Не шикую, верно, но и не бедствую.

Борис как бы согласился:

— Вижу, тоже верно. И все же… Семья, дети?

— Семья. Что-то вроде. Потомства нет, но живу, есть женщина. Как это сейчас называют — гражданский брак. В таком браке.

— Работаешь?

— С этим не совсем. Со специальностью в свое время не получилось… Нет, работаю, конечно, когда надо, свои люди, связи, один звонок — и машину разгрузить, погрузить всегда пожалуйста, наличманом получил и гуляй. Шура тоже работает, в подъездах убирает, жильцы хорошо платят, ну и пенсия, вторая группа у нее — тоже плюс, неплохо получается, жить можно, так что не бедствуем, квартирка у нее… у нас, тут на Подоле, небольшая, полуподвальный этаж, так что устроен. Ты-то как? Давно откинулся?

— Ух ты, откуда жаргончик? Сидел, что ли?

— Да нет, бог миловал.

— Пару месяцев как вернулся.

— Это получается пятнадцать лет прошло, тебе ведь пятнашку впаяли?

— Да, но отсидел десять. Раньше вышел.

— Ты-то как, Борь? Осматриваешься пока?

— Можно так сказать.

— Жить как планируешь?

— Не знаю пока. Сложно все тут. Вот у тебя, видишь, жизнь сложилась. Как-никак, жена, квартира, работа, сам себе хозяин, а я пока не знаю, смотрю, как-то сложно все вокруг.

Малек проверил взглядом рюмку:

— Еще по чуть-чуть?

Борис отмерял тридцать грамм:

— Давай.

— Хочу за тебя, Боря, чтоб нашел себя здесь. Может, и не просто тут у нас, не знаю, думаю, это только так кажется, но порешается как-то, вот увидишь. А вообще обращайся — чем смогу, помогу, сдохну, но не откажу.

— Я знаю. Спасибо, Витя. Буду иметь в виду, конечно. Ты закусывай, на еде не экономь, все съесть должен. Оплачено.

— Борь. Можно спрошу? — Малек отложил бутерброд, рукой вытер губы.

— Почему нет. Можно.

— Про Бессараба.

Борис посмотрел по сторонам. Народ вокруг на них внимания не обращал, был занят собой: кто пил водку, кто пиво, чем-то закусывали, курили, отправляя к приземистому потолку с выпуклыми тесаными поперечинами, сизые струи дыма. Налил полстакана воды, выпил:

— Хочешь, могу рассказать. Дело прошлое.

Малек промолчал, но было ясно, хотел услышать, очень хотел, причем уже много лет.

— Ты ведь помнишь, когда я ему возле садика бока помял, и меня после этого посадили первый раз, ему словно руки развязали.

— Помню. Подмял под себя город, и быстро, сначала территорию расчистил, затем подмял.

— Вот-вот, — Борис снял мастерку и повесил на спинку стула, в помещении было и душно, и жарко, и муторно. — Ты лучше меня знаешь, я ведь в это время сидел.

— Знаю. Нашу банду он тоже быстро ликвидировал. Нескольких избили они, поодиночке, тебя не было, меряться силой с ним не рискнули, пацаны постепенно уходить стали: кого в армию забрали, кто учиться пошел, некоторых Бессараб к себе переманил, из тех, кто бойцы были. Отряд он сколотил, в городе таких еще не было. Бойцы отменные, спортсмены, дисциплина железная и материальная заинтересованность. Крышу ему папаша обеспечил. И потекло бабло, рынки, киоски, магазинчики. Не поверишь, уже через полгода поднялся. «Тойота прадо», личный водитель, охрана, дом — дворец, а еще через год уже «хаммер», несколько ресторанов, что еще, просто не знаю, поднялся Бессараб так, сука, что скрылся в облаках.


— Я помню, Витя, когда вернулся, так и было, высоко взлетел, не ровня мы ему стали. Ну да и ладно. Если честно, зла я не держал, от меня ему тогда тоже крепко досталось: в больнице недели две провалялся, сам помнишь. Но он первый решил былое вспомнить, видно, обида в нем на меня крепко засела. Около месяца прошло, шел я как-то по улице, сзади «хаммер» подкатил, чуть вперед проехал, тормознул. Два жлоба вышли, ко мне подошли, поздоровались. Один говорит: «Кова, Бессараб привет передает, побазарить хочет, мировую распить. Не откажи». Сел в машину, один из них ствол достал, к горлу приставил, другой наручники защелкнул. Вот и все. Куда привезли, не знаю, сарай какой-то, на голову мешок надели. Там били долго и по-всякому, потом Бессараб приехал, по голосу его узнал, даже не поздоровался, сказал только, тварь, что долго момента этого ждал. Тоже бил и наслаждался, плоскогубцами на груди и на спине кожу с мясом рвал, шрамы по сей день. Измывался, как хотел. Одним словом, попал я по полной. Скажу честно, кричал я сильно, и не стыдно сказать, слезы текли ручьем, очень больно было, Витя, и не кончалось это никак, на зоне такого зверства не видел, боялся — не выдержу, кончусь от боли. Потом наконец сказал он мне: «Решил не убивать, хотя лучше было бы грохнуть. Так что слухай меня, красава, раны залижешь, и чтобы духу твоего не было в городе. Поступишь иначе, благополучно сдохнешь». И напоследок так ударил чем-то в печень, что потерял я от боли сознание.

Очнулся в лесу, выкинули, как собаку, подыхать, твари. Хорошо, весна была, зимой замерз бы. Идти не мог, мышцы на ногах отбиты были, дышать нормально тоже, воздуха не хватало, в легких при дыхании кровь хрипела и клокотала. Долго полз, всю ночь, терял сознание, приходил в себя и дальше полз. Утром к дороге добрался, там меня и подобрали. Я потом вернулся на то место, и куда выполз, и куда выбросили, километра два на брюхе карабкался, как смог, сам удивляюсь, вот что значит жажда жизни.

В больнице почти месяц провалялся, из них три дня в реанимации, ты это и сам знаешь, приходил ведь, проведывал.

Малек только согласно кивнул.

— Печень, почки поотбивали уроды, ребра сломали, но самое плохое, легкое травмировали, отек был, после больницы еще потом месяц долечивал. Да, менты приходили, интересовались, нацеленно, может, побил кто, спрашивали. Сказал, что нет, сам на мотоцикле разбился. Уточнять не стали, только предложили, что нетрезв был, я согласился. Не хотел я огласки, замять хотел, не знаю почему, но чувствовал, что сделать так надо. Да и не мог тягаться я с Бессарабом по судам, добил бы он меня и уничтожил. Нет, тем путем бороться с ним я не мог, но и простить тоже не в правилах было. А менты в ГАИ сообщили, так те меня потом оштрафовали, хотели и права забрать, но я не отдал, сказал, что где-то дома они, найти не могу. Вот так было, Витя.

Некоторое время сидели молча. Борис взял графинчик, повертел в руках, налил Мальку в рюмку, затем подумал — и себе, в стакан.

— Вспомнить пришлось не самое приятное. Запомнил я, Витя, на всю жизнь боль ту. Ну давай, не приведи повториться такому, врагу не пожелаю.

Они выпили, Малек закусил, Борис запил водой, опять помолчали.

Витя вопросительно посмотрел по сторонам:

— По-прежнему не куришь?

Борис жестом указал бармену, тот понимающе поднял руку, а через пару минут принес пачку «ELEM» и зажигалку. Малек с удовольствием проглотил порцию дыма и опять посмотрел по сторонам.

— Что еще? — Не понял Борис.

— Пивка бы.

— А вот это нет. Я ведь водки тебе взял.

— Хорошо, Борь, — Малек стряхнул пепел на салфетку и затянулся дымом так, что закашлялся, Борис, усмехнувшись, постучал его по спине. — Так я же не поперхнулся.

— Дымом тоже можно.

— Хорошо, Борь, но ведь не все это. И добавить есть что.

— Ты о чем?

Малек опять крепко затянулся и опять закашлялся бы, но сглотнул, сдержался, задавил.

— Хочешь дальше? Да, продолжение было, но воспоминания тоже не из лучших. Может, в другой раз?

Малек грустно посмотрел на товарища:

— А он будет?

— Ты о чем, Вить?

— Другой раз.

— Да ты что, как можешь. Мы ведь встретились, нашли друг друга. Не оставлю я тебя, поверь. Будем видеться, вот так сидеть иногда, за чарочкой, не часто, но будем. Ну, не кисни! — И потрепал его по плечу. — Хорошо, тогда слушай. Как ты помнишь, уехал я из Броваров.

— Да, помню, исчез после больницы.

— Оставаться нельзя было, уехал к тетке в Васильково. Лето тогда было, самое начало, тепло, тихо, спокойно, хорошо, одним словом. Помогал тетке по хозяйству, барахтался в озере, загорал на солнышке, а по ночам звезды в небе считал. Было в твоей жизни такое? А вот в моей случилось, вот примерно так. Одним словом, восстанавливался после падения с мотоцикла. Месяца полтора бездельничал, потом в Киев стал наведываться. Знал, что в Киев перебрался он, где-то в районе Подола квартирку прикупил, Бровары для него стали чем-то вроде предприятия для бизнеса, бабки там делал, а жил в Киеве, и нашел я его. Еще месяц отслеживал, где бывал, гулял, куда ходил, чем и как развлекался. Что с этой информацией буду делать и как действовать, не знал. В Киеве обходился он в основном без охраны, я думаю, врагов особо-то и не было, если меня не считать. А в Броварах, там для статуса, положение, видимо, не позволяло без водителя и охраны по городу мотаться, дела решать. Три раза в неделю теннис посещал он, около станции Шевченко, там же рядом, кстати, и квартира была. Официально женат не был, да вот как ты примерно, в гражданском браке с подружкой жил, мамзель из тех была, которые в породистых кобылках ходят, смазливая, ну и кичливая не в меру, думаю, не от высокоумия. Домработница к ним каждый день приходила, с утра и до вечера оставалась. По городу на машине сам ездил или с подружкой, без охраны имею в виду, но был еще один момент интересный, любил по Днепру он носиться, когда на глиссере, когда на скутере. Разумеется, присмотрел я где парковался — в Рыбальской заводи среди речных трамвайчиков, пароходиков, барж и прочего железного хлама. В выходные не решался подступиться к нему, не один Бессараб там скутер свой парковал, вот и ждал более удобного момента. И дождался, не поехал как-то в будний день на работу он в Бровары, а смотрю, в шортах из дома вышел, в футболке, со спасжилетом в сумке и в сторону Днепра направился. Подождал я, пока налетался он на скутере своем и к причалу наконец подрулил. Не было никого рядом, до причальной охраны неблизко, метров пятьсот, и получалось так, что все складывалось для меня, ну если можно так сказать, удачно, к развязке все клонилось. Не хочу сказать, что очень ждал я этого, хотел, мечтал или еще чего, просто надо было так, когда-то и в чем-то должна ведь быть справедливость, и, если я мог ее восстановить, а я мог, значит, тому и быть. Заглушил Бессараб свой скутер, посадил на цепь, переоделся, в сумку уложил гидрокостюм и жилет и на причал поднялся. Ты знаешь, Витя, не удивился он, увидев меня, словно знал, что встретимся, видно ждал, разжал только пальцы, упала сумка, руки на груди скрестил. Молча стоял, что думал, не знаю, не на меня смотрел, куда-то чуть в сторону, на Днепр. Потом сказал, не знаю, мне или больше себе: «А ведь знал, не стоило в живых оставлять». Затем стрельнул взглядом вокруг, отошел немного назад, подцепил ногой кусок трубы, подбросил вверх, рукой подхватил и крепко пальцами обхватил, слегка подвигал ее, как бы взвешивая, замах примеряя: «Умрешь сейчас ты, Кова, на этот раз окончательно. Я ведь обещал». Поднял я руки, кулаки крепко сжал, и понеслась. Пытался он железякой той меня зацепить, справа, слева, тяжеловата она была, уходил я легко, да и пространства вокруг хватало, знал я, помашет минут несколько он ею, уставать начнет, вот тогда-то в вперед я и пойду. Стал понимать и Бессараб это, изменил тактику, словно пикой, трубой той действовать начал, вперед выбрасывать, в грудь мне целил, в голову. И тут тоже безуспешно, не попадал, отводил я трубу, то вправо, то влево, чувствительно правда было, но терпимо, один раз даже почти ухватился я за край железяки, но выдернуть он успел. Кружили мы так минут десять, и я не поддавался, и он достать не мог, и понимали оба, как-то к завершению уже пора было двигаться, да и случайно мог кто-то появиться, или охрана увидеть. Я должен был что-то придумать, и вдруг как-то само все сложилось, ногу неуверенно я поставил, сообразил мгновенно и продолжил это движение, словно подвернул ее, чуть качнуло меня, и воспользовался Бессараб этим, замахнулся, насколько мог, и с силой опустил оружие свое вниз. Но я ждал этого, был готов, отпрыгнул в сторону, и со свистом пролетела труба мимо, с искрами вонзившись в бетон и в обратку саданув Бессараба по ладоням, да так, что вскрикнул он от неожиданности и боли, а труба, отпрыгнув от причала, со звоном улетела в сторону, покатилась и упала в воду. И пошел я в перед, нанося удары, правой, левой, боковой, прямой. Защищался он как мог, руками, уклонами, но попадал я, кулаками чувствовал, в основном прямые проходили, нос у него уже был разбит, кровь размазал по лицу, левый глаз постепенно заплывал, губа нижняя раздулась и лопнула, он только закусил ее, периодически сплевывая кровью. Не знаю, Витя, почему, но остановиться не мог я, зверел, то ли от вида крови, то ли от ощущения наступавшего возмездия, но только не рассчитал, уставать стал, удары ослабли, неточными становились, и почувствовал Бессараб это, подловил меня и с правой снизу въехал мне в челюсть, видно, не растерял за последние годы навыки рукопашной, мог еще ударить гаденыш, ощутимо получилось, забил мне памороки, может, на секунду, может, на две — не знаю, только было этого достаточно, пропустил я удар и еще, поднял я руки прикрывая голову, он под мышку, что есть силы, застонал я от пронзительной боли и упал на колени, в ребро попал, в сломанное и на сросшееся до конца. Ударил он ногой, кое-как прикрылся я рукой, хорошо, сознание не потерял, но повалился на бок, он опять ногой и опять в живот попал, ощутимо, Витя, очень, но успел схватить я ногу его, всем телом навалился на нее, он и сел на бетонку. И пошла борьба в партере, кувыркались мы по причалу, изорвав одежду в клочья, локти, колени в кровь, болело ребро у меня очень, дышать не давало, слабел я, поторопился, видно, еще не полностью готов был к поединку. А Бессараб наседал, на меня взобраться пытался, за горло схватить. Не знаю, Витя, откуда взялась она, не видел я ее, под руку попала, схватил я проволоку эту, момент улучил и на шею Бессарабу накинул, затянул, что было сил. Он бил меня в лицо, в горло, опять в лицо, руки мои заняты были, не защищался уже, он бил, а я терпел, но не ослаблял удавку, и наконец почувствовал, обмяк удар его, следующий еще больше, я приподнялся, быстро обернул еще два — три раза проволоку вокруг его шеи, поджал ноги, упер ему в живот и что было силы оттолкнул от себя. Полетел Бессараб с причала, было слышно, как заскрипела проволока, натянувшись, ударилось тело его о бетонную стенку, но всплеска воды не было. Приподнялся я, сел, приходя еще некоторое время в себя, подобрался к краю причала и глянул вниз. Перекрутилась проволока на шее у Бессараба так, что обратно раскрутится уже не могла, натянулась, под тяжестью тела и впилась в шею, да так, что вздулись вены и кожа пузырем чуть ниже удавки. Дергал Бессараб из последних сил ногами, пытаясь хоть какую-то опору под ними почувствовать, хватался руками за проволоку, но тщетно, а глаза его дико таращились в беспомощном отчаянии, и не знал я, что делать. И вдруг лопнула кожа у него на шее под удавкой, и вонзилась проволока в плоть, и брызнула во все стороны кровь, окрасив мгновенно воду и бетонную стенку причала в красный цвет. Я ухватился за проволоку, подтянул его немного, намотал на руку, еще подтянул выше, опустил руку, насколько мог, схватил его за ворот рубахи и потащил, наконец перевалил через край причала и затащил на бетон. Я стоял перед ним на коленях и не знал, что делать, глаза его так и остались открытыми, в диком ужасе предсмертной агонии. Бессараб был мертв. Я не видел, как бежали к нам охранники причала, вдруг откуда-то появившиеся люди, я не слышал, как подъехал милицейский «бобик», меня швырнули на бетонку лицом вниз, сломав при этом нос и ободрав до кости всю правую часть лица, заломили руки назад и защелкнули наручники, били дубинками по спине, потом ногами по ребрам, потом потащили к «бобику», ни идти, ни сопротивляться я уже не мог. Мне стало уже все безразлично, неосознанно восприятие окружающего мира просто отключилось.

Малек как-то тупо смотрел перед собой на стол, местами облезлый и затертый временем, стаканами, тарелками, локтями, сигарета, дымилась сама по себе, он забыл, что ее надо курить, пепел вытянулся, изогнувшись чуть ли не крючком, наконец отвалился и упал на стол, частично рассыпавшись. Рассказ его впечатлил, что сказать, он не знал, и потому посмотрел на рюмку. Борис вылил остатки из графина ему и себе немного, выпили.

Малек вздрогнул, глаза у него уже блестели, веки потяжелели, спиртное действовало:

— Я не знал этих подробностей. Жуть. Страшная смерть. Хотя, может, и заслужил такую. Не знаю. Борь, скажи, чтобы Заноза еще налил. А?

— Все, Витя, достаточно на сегодня. Схожу в туалет, и по домам.

Когда Борис вернулся, склонив голову, Малек сидел, качаясь над столом, его совсем развезло. Борис посмотрел на бармена, тот виновато развел руками, значит, выпросил его товарищ у Занозы еще грамм сто.

Малек положил руки на стол, опустил на них голову, затем поднял, посмотрел на Бориса глазами мутными и замысловатыми:

— Борь, ты извини. Я вздремну, на пару минут, не больше. Ну очень хочется. А ты не уходи. Слышишь, посиди со мной, я сейчас, скоро, — голова его опустилась на руки, он уснул почти мгновенно, похрапывая и посвистывая воздухом в глубоком дыхании.

Борис подозвал бармена.

— Посчитайте, сколько я должен и долг его.

Заноза даже не задумался:

— Пятьсот гривен всего. Четыреста был должен.