Мистер Джиттерс

– По идее здесь не должно никого быть в это время, – замечает Грант. – Музей закрывается в пять во все дни, кроме четверга.

Я опять смотрю на кружок света под мерцающим фонарем, но теперь там пусто. Здания снова сменяются деревьями, и вскоре в темноте перед нами возникает одинокий домик. В маленьких окошках горит свет, комнаты на верхнем этаже расположены под самой крышей с крутыми скатами. Здесь нет фонарей. Нет других домов, указывающих на наличие цивилизации. Кажется, солнце в этом месте никогда не может рассеять тени.

– Вот тебе и «Хижина в лесу»[7], – бормочу я себе под нос, но даже не могу заставить себя потянуться к дверной ручке.

И тут дверь пикапа открывается сама собой. Грант стоит снаружи с моим чемоданом.

– Ты что-то сказала?

Я молча вылезаю из машины. Горячая рука Гранта застывает на моей спине на пару секунд. Возможно, ему тоже стоит рассказать историю про мужика на премьере фильма и запах горелого мяса. Но я лишь отступаю в сторону и забираю у него чемодан.

– До скорого.

Я оставляю его у пикапа и решительно направляюсь к крыльцу. Стучу в дверь. Открыто. Зловещее напоминание о том, как я вернулась в нашу квартиру… Неужели это было вчера?

В доме стоит затхлый, мертвый запах старой древесины и иссохших оболочек насекомых.

– Эй! – кричу я в пыльную пустоту, медленно идя по дощатому полу прихожей. – Есть кто-нибудь?

На столе, в мягком свете лампы с витражным абажуром, стоит винтажный черный телефон с дисковым номеронабирателем. У Нолана такой же. Возможно, мне стоит позвонить Ларри. Если я объясню ему, что стою посреди дома, до жути напоминающего фильмы Нолана, он, возможно, разрешит мне вернуться в Нью-Йорк прямо сейчас.

Я ощущаю движение воздуха за спиной. Обернувшись, я обнаруживаю в дверном проеме женщину, которая наблюдает за мной, скрестив руки на груди. Ее побелевшие волосы собраны в тугой пучок на макушке, несколько прядей обрамляют мертвенно-бледное лицо. Она ярко накрашена: темно-коричневые тени на впалых веках, тонкие нарисованные брови застыли в разочарованном изумлении. Помада сливового цвета просочилась в мелкие морщинки, которыми испещрена ее кожа. Она напоминает мне куклу из ужастика.

– Я… Дверь была открыта.

Полагаю, это и есть моя бабушка. И тут до меня доходит, что я понятия не имею, как к ней обращаться. Грант называл ее моей бабулей, но для меня это звучит дико. Она – чужой человек.

– Я Мойра Маккейб. А ты… Должно быть… Девочка Лорелеи? Господи, как ты выросла! – говорит она, протягивая руку.

Я хочу поправить ее, но останавливаюсь. Я слишком привыкла быть девочкой Нолана. Ощущение, будто я ошиблась съемочной площадкой. Я пожимаю ее руку, но тут же отпускаю, чтобы больше не чувствовать холодную, сухую, как бумага, ладонь.

– Какая красавица выросла! Дай-ка я на тебя посмотрю. – Она пропускает сквозь пальцы прядь моих волос. – Одно лицо с ней!

– С Лорелеей? – переспрашиваю я, с трудом сдерживаясь, чтобы не оттолкнуть ее руку.

– Конечно, – отвечает она.

Когда она улыбается, ее зубы напоминают пожелтевшие окаменелости. Надеюсь, это просто освещение.

– Наверное, тебе постоянно об этом говорят.

– Вообще-то нет.

– Ну, значит, скажут, милая, когда ты научишься нормально краситься.

Вот это поворот.

– Спасибо за совет.

Она продолжает улыбаться. Наверное, она кажется себе чрезвычайно любезной.

Лорелея действительно выглядела безупречно, когда выходила в свет: красные губки бантиком, подведенные ярко-голубые глаза, волосы, спадающие на плечи волнами, как у Греты Гарбо. У меня другие глаза – темно-карие, почти черные, как у Нолана, а волосы вьются, как у нее. Нолан не разрешает мне стричься, хотя они достают уже до пояса. И он не любит, когда я крашусь.

«Ты и так идеальна, – говорит Нолан. – Я не хочу даже думать о том, как можно разрушить такую красоту».

– Меня зовут Лола. – Я искоса смотрю на ладонь, застывшую у моего лица.

По ощущениям напоминает надоедливую муху. Наконец она убирает руку.

– Думаю, вы ждали меня…

Неожиданно меня посещает ужасная мысль: а вдруг Ларри не предупредил заранее и она вовсе не ожидала меня здесь увидеть? Но потом я вспоминаю о том, что в аэропорту меня встретил Грант. Конечно же, она ждала меня.

– Пожалуйста, зови меня бабушкой.

Бабушка. Формально, отстраненно. Так можно было бы обращаться к портрету предка. Меня устроит.

– Чего ж ты стоишь в прихожей? Заходи скорее. – Она исчезает в дверном проеме.

Помедлив несколько секунд, я оставляю чемодан в коридоре. Стены маленькой гостиной отделаны деревянными панелями. На выцветшем коврике стоит пустой журнальный столик, окруженный тремя стульями. Телевизора, конечно же, нет – только радиоприемник Philco в углу комнаты. Отверстия для динамиков, вырезанные в деревянном корпусе, напоминают окна готической церкви. Я снова вспоминаю о Нолане.

Только сейчас, оказавшись в этом месте, отставшем от остального мира примерно на сто лет, я понимаю, сколько техники окружает меня дома. Телевизор, электронная книга, ноутбук, который я использую для домашних заданий, умный холодильник… Даже плита может приготовить обед практически без вмешательства человека. А здесь у меня нет ничего, кроме телефона Ларри с отчаянным «НЕТ СЕТИ» на экране. Лола, как всегда, без связи.


На полке над пустым камином стоят две фотографии. На одной из них Лорелея в возрасте пяти-шести лет. Так странно – я никогда не видела ее снимков младше хотя бы восемнадцати, когда она получила роль в «Ночной птице» и познакомилась с Ноланом. На другом фото – девочка-подросток со взрослым мужчиной. Наверное, ее отец, хотя внешне они непохожи. Он выглядит как человек, который, возможно, любил играть в футбол в молодые годы: крепкий и сильный, с загорелой кожей. Он сидит на стуле с высокой спинкой, а Лорелея у него на коленях. Его взгляд сосредоточен на дочери, как будто камера его совсем не интересует. Я вижу этот же стул в углу около радиоприемника, мягкое сиденье слегка примято. Неожиданно я ощущаю порыв прикоснуться к нему: а вдруг оно еще теплое? И тут на меня наваливается осознание: я в ее доме. Лорелея жила здесь. Стояла там, где стою я. Мне хочется отшатнуться, как будто я вошла и увидела пожар.

– Я уверена, что дверной косяк устоит на месте и без твоей помощи, – весело говорит бабушка.

Видимо, я выгляжу растерянной: бабушка жестом приглашает меня войти. Она сидит в кресле-качалке. В свете лампы ее волосы, выбившиеся из высокого пучка, напоминают ореол. Или сахарную вату…

– Я могу воспользоваться телефоном? – спрашиваю я. – Нужно узнать, как там Нолан.

– Ты зовешь отца по имени? – Ее натянутая улыбка выражает неодобрение.

– Ему так нравится, бабушка.

Ее лицо смягчается. Возьму на заметку. «Бабушка» – это оптимально.

– Что ж, у отцов и дочерей всегда особая связь, не так ли? – смеется она, но я никак не реагирую, и она быстро замолкает.

Мне хочется скорее закончить этот разговор, но я понятия не имею, к чему она клонит.

– Ну так что, я могу воспользоваться телефоном?

Она раздраженно фыркает и указывает в сторону коридора:

– Давай позвони, дорогая.

В дверях я сталкиваюсь с Грантом. Он несет мой чемодан.

– Мне отнести чемодан вашей внучки наверх, миссис Маккейб?

– Я… – начинаю я, но бабушка прерывает меня на полуслове.

– Да. Спасибо, Грант, – говорит она.

Он делает шаг вперед, вынуждая меня протискиваться между ним и дверью. Я слышу, как они шепчутся за моей спиной. В любой другой ситуации я осталась бы послушать, но сейчас гораздо важнее поговорить с Ноланом. Я поднимаю трубку и набираю номер.

– Мистер Нокс недавно пришел в себя, – различаю я сквозь треск старого телефона слова медсестры. – Всего на несколько минут, но доктор поговорила с ним и сообщила, что все хорошо. Как и планировалось после операции.

– Я могу поговорить с ним?

– Сейчас он спит. Пожалуйста, перезвоните утром.

Я к ладу трубку, и последние силы оставляют меня. Кто-то стоит прямо за моей спиной.

– Ты будешь жить наверху, в старой комнате твоей мамы.

Это Грант.

– Нолан очнулся, – сообщаю я.

Все будет хорошо.

Последнюю фразу я говорю про себя. Чтобы голос не дрогнул. Это было бы не оптимально.

Лицо Гранта не выражает никаких эмоций.

– Вторая дверь справа. Миссис Маккейб уже легла, так что ты, наверное, уже не увидишь ее до завтрака. Я могу чем-то помочь, пока я тут?

Ого! Спасибо, что переживаешь за моего отца, Грант.

Бабушка тоже молодец: ушла спать, не сказав ни слова. Это нормально? Или я успела надоесть ей за десять минут?

– Наверное, она решила, что ты будешь долго висеть на телефоне, – отвлеченно замечает Грант.

Он снова рассматривает меня с ног до головы, как будто мог упустить что-то в первый раз.

– Черт, да ты правда похожа на Лорелею. Мм-мм-ммм. Маленькая, миленькая…

– Вы знали мою мать? – перебиваю я.

На самом деле ничего удивительного, если учитывать размеры этого городишки. И все же я никак не могу представить Лорелею, стоящую рядом с Грантом.

– Ага. Я знал ее. Все в Харроу-Лейке знали милую крошку Лорелею. Эх, если бы этот киношный пижон не вскружил бы ей голову, я вполне мог бы быть твоим папкой.

Улыбка Гранта напоминает захлопнувшийся медвежий капкан. Мне хочется стереть это противное выражение с его лица.

– Сомневаюсь, – сухо отвечаю я.