Мистер Джиттерс

– Садись.

Я замираю на несколько секунд, но потом все же опускаюсь на стул у окна. Картер дал мне теплое шерстяное одеяло, чтобы укутаться, но я все равно дрожу от холода. Я высовываю поврежденную руку, на которой по-прежнему видны слабые чернильные линии. Возможно, Картеру интересно, откуда они взялись, но он не спрашивает – лишь молча закатывает мой рукав. У меня перехватывает дыхание от прикосновения его неожиданно теплых рук.

Нолан впал бы в бешенство, если бы увидел губы незнакомого парня в опасной близости от моей щеки, а сейчас расстояние между мной и Картером так мало, что я чувствую его дыхание на своей шее. Но ведь Нолана здесь нет, и он ничего не узнает.

В углу раздается громкий крик, и я подпрыгиваю от испуга. На комоде Картера стоит клетка с маленькой черной птичкой. Открывая несоразмерно большой клюв, птенец вскрикивает снова. Я отстраняюсь от Картера и подхожу к комоду. Я еще никогда так близко не видела дикую птицу. Иссиня-черные перья, гладкие и блестящие на крыльях и пушистые на грудке. Наверное, детский пушок. Красивая.

– Ого, у тебя домашняя птица?

– Ну, на самом деле она не совсем домашняя. Ее зовут Ко. Сокращение от Коры, как говорит моя сестра. Это детеныш ворона. В смысле Ко, а не Кора, – с улыбкой добавляет Картер.

Я впервые замечаю его сходство с Корой. У них похожие зубы – немного неровные резцы. Нолан бы назвал это несовершенством. Но Картеру идет.

– Я вечно притаскиваю из леса каких-нибудь животинок. Мама страшно бесится.

– Твоя мама лесничий и не любит животных?

– Любит, но не дома. Знаешь, до того, как я решил стать рейнджером, я хотел быть ветеринаром, – продолжает Картер. – Но потом я увидел, сколько лет там учиться и сколько стоит обучение… Эй, ты что творишь?

На самом деле я не собиралась трогать клетку. Или собиралась? Но внезапно мне очень захотелось выпустить птицу. Хотя это, наверное, странно: она ведь не моя и не мне ее отпускать.

– Я просто… хотела ее погладить, – неуверенно говорю я.

– А-а. Ну все же не стоит, я думаю. Она неприрученная и пугливая. Я взял ее, только чтобы подлечить крыло.

Картер берет меня за руку и настойчиво тянет к табуретке.

– Ко выпала из гнезда, – объясняет он. – Если я выпущу ее слишком рано, она не сможет летать и ее съест кто-нибудь противный и большой.

Картер выходит из комнаты и возвращается с тазиком мыльной воды и чистым лоскутом. Я протягиваю руку за тряпкой.

– Самую сложную часть работы ты уже сделала. Дай мне обработать рану, – говорит Картер.

Я не выпускаю ткань из рук. Он смеется:

– Судя по всему, ты не привыкла к посторонней помощи.

– Мне помогает только Нолан, – говорю я, но отпускаю тряпку.

Картер приступает к работе, ловко смывая с моей руки кровь и грязь.

– Значит, вы с ним близки? – спрашивает Картер.

Не знаю, как описать мои отношения с Ноланом, чтобы Картер или кто-либо другой смог понять. Это особый мир двух людей, который может казаться огромным и очень тесным одновременно.

– Да, мы очень близки, – наконец отвечаю я.

– Здорово. Я так и не успел нормально пообщаться с отцом, – говорит Картер.

Я обращаю внимание на прошедшее время.

– Он умер или где-то не здесь?

Картер отводит глаза:

– Умер. Это случилось в парке аттракционов несколько лет назад. Отец работал поздно ночью, и туда забежала свора бродячих собак. Электрический забор не помог.

– Твоего отца разорвали собаки?

Я представляю, словно на экране кинотеатра, как разрисованные собаки на карусели оживают. Мужчина, напоминающий повзрослевшего Картера, спотыкаясь, бежит между металлическими каркасами аттракционов, но свора собак окружает его и загоняет в угол. Скрежет зубов. Пена, стекающая из пастей. Повсюду кровь…

– Какой ужас! – говорю я, а сама думаю про Нолана, лежащего на полу собственного кабинета. – Ты это видел?

– Нет, я пришел позже. Я увидел следы, ведущие к входу в пещеру в дальней части парка… – Картер резко останавливается. – Черт! Прости, пожалуйста. Я не должен всего этого говорить, когда твой папа в больнице и все такое.

– Все норм, – говорю я. – Я в порядке.

Картер выдерживает долгую паузу, как будто ожидает от меня другого ответа.

– А что с твоей мамой? – наконец спрашивает он.

– В каком смысле?

– Ну, вы с ней ладите?


– В последний раз я видела ее, когда мне было пять. Я почти ничего о ней не знаю.

Картер кивает, как будто мои слова подтверждают его догадку.

– Думаешь, ты сможешь познакомиться с ней здесь?

– Она не в Харроу-Лейке, – растерянно отвечаю я.

– Это понятно. Но ты можешь узнать о человеке очень много по местам, где он жил. По вещам, которые он оставил.

Слова Картера задевают за живое. Лорелея оставила не только этот город, но и меня. Что это может сказать обо мне?

– Думаю, я мог бы помочь тебе с этим, – продолжает Картер. – Я имею в виду поискать информацию о твоей маме. Я помогаю в музее, просматриваю старые записи и отбираю экспонаты для выставок. Уверен, мы сможем найти о ней что-нибудь интересное.

– Зачем тебе это? – спрашиваю я.

– Помогать в музее?

– Нет. Почему ты хочешь помочь мне?

Картер пожимает плечами:

– Считай это дружеским жестом. У тебя разве нет друзей там, откуда ты родом?

Я чувствую, как лицо начинает гореть. Он не должен задавать мне такие личные вопросы. Господи, мне нельзя оставаться с ним наедине.

– Ты имеешь в виду в современном мире, где люди живут в нормальных домах с электричеством, встроенной канализацией и – не знаю даже – Wi-Fi?

Мои слова эхом отзываются в звенящей тишине. Картер смотрит на меня так, словно раздумывает, стоит ли вышвырнуть меня отсюда прямо сейчас или чуть позже.

– Не шевелись, пока я не закончу, – сухо говорит он и сосредоточивается на моей ране.

В комнате повисает гнетущее неловкое молчание, и это моя вина. Мне хочется кричать: «Пойми, я просто не могу впустить тебя! Мне нужны мои стены».

Хочется объяснить ему все, но я не уверена, что это прозвучит адекватно. Но вместе с тем маленькая мятежная часть меня жаждет, чтобы Картер снова посмотрел на меня, как несколько мгновений назад, и я начинаю перебирать в уме подходящие фразы, которые могут подтолкнуть его к новым вопросам. Ничего оптимального.

– Однажды у меня была подруга, – говорю я. – И ничего из этого не вышло.

Он слушает, но по-прежнему не смотрит на меня.

– Почему?

– Она была ненастоящей.

Картер останавливается и поднимает глаза, и я не могу сдержать улыбки.

– Мэри Энн была куклой чревовещателя.

Картер удивленно вскидывает брови, и мне становится очень смешно.

– Мне было шесть, когда Нолан подарил мне ее. Это реквизит из «Рапсодии по колючей проволоке», – начинаю я.

По глазам Картера я сразу понимаю, что фильм ему незнаком, поэтому добавляю:

– Ужастик Николая Брева.

Картеру это явно ни о чем не говорит.

– Там еще Сильвина Люпа снималась в главной роли. Ладно, не важно. В общем, Нолан поспорил с Николаем Бревом, кто получит премию «Сатурн» в том году, и, конечно же, выиграл. И в качестве приза Нолан потребовал отдать ему Мэри Энн.

Видимо, Нолану показалось забавным подарить куклу мне: ведь Бреву было бы еще обиднее, если бы маленькая дочка его главного конкурента играла в куклы с символом его лучшей работы.

– Наверное, эта кукла стоила кучу денег, – замечает Картер и на мгновение ставит меня в тупик.

Я никогда не задумывалась, что Мэри Энн могла представлять ценность как кинореквизит. Для меня она была просто куклой. Просто другом. Ничего не ответив, я продолжаю:

– В фильме ее никак не звали, поэтому я сама придумала имя.

Точнее, выбрала из последней книжки, которую мне прочитала Лорелея, прежде чем навсегда исчезла из моей жизни. «Алиса в Стране Чудес». Мэри Энн была всего лишь второстепенным персонажем, но мне понравилось имя, и я почему-то его запомнила.

– Мэри Энн была примерно размером с меня в тот момент, с большими зелеными глазами, длинными черными ресницами и пухлыми алыми губками, которые выглядели так, будто она напилась крови. Мне жутко нравились ее блестящие красные туфельки с ремешками, и я даже уговорила Нолана купить мне такие же, – с улыбкой вспоминаю я. – Но потом Мэри Энн ему надоела. Мне кажется, его раздражало – даже больше, чем самого Брева, – что я постоянно с ней играю. Поэтому Нолан спрятал ее. Вот и все.

На самом деле не все. Я долго искала ее (без особой надежды, потому что не решилась копаться в вещах Нолана без его разрешения), а потом легла в кровать и плакала от злости, пока не отключилась. А когда я проснулась, у меня было четкое ощущение присутствия Мэри Энн, будто она сидит на кровати и шепчет в темноте. То, чего я так сильно хотела, осуществилось. Мэри Энн больше не была куклой: она выглядела и двигалась как настоящая девочка. Как ребенок – такой же, как я. Ее кожа стала гладкой и живой, исчезли бороздки в местах, где к лицу на шарнирах крепился подбородок. И с тех пор я видела ее только такой в темных и тихих местах, где Нолан бы точно нас не нашел. Вероятно, я уже тогда понимала, что видеть несуществующую девочку не оптимально.