Мир до начала времен
Часть 5 из 22 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Бывшая?! – взвыла Катрин. – Ах ты тварь!
– Конечно, бывшая, – подтвердила Ляля, проигнорировав грязную ругань. – Ты посмотри, кем тут стала я, кем Лиза, и в какое исчадие ада превратилась ты сама. Морда опухла, зад растолстел, брюхо отвисло – и это помимо того, что ты единственная из нас, кто считает возможным свесить ножки и ехать на шее у коллектива. В интернате ты была совсем другой, куколкой-красоткой, с которой ходил лучший парень, отличницей и заводилой всех забав.
В чем я согласна с мадам Марин – так это в том, что как раз муж Катрин был главным пострадавшим в этой истории. Она мне много раз говорила, что женитьба по залету (то есть в результате нечаянной беременности) редко создает счастливую семью. Ведь женятся совсем чужие друг другу люди, которые иначе расстались бы после двух-трех свиданий.
Катрин, с ненавистью глядя на бывшую подругу, хотела сказать ей еще что-то злобное, но тут примчался ее муж.
– Знаешь что, Катюха… – кипя от злости, сказал он, – видимо, с самого начала требовалось один раз как следует дать тебе в бубен. Но теперь уже поздно…
– Но я твоя жена! – взвыла та и забилась в крепких руках волчиц.
– И она моя жена, и она, и она, и она, – по очереди указывая на стоящих вокруг молодых женщин, ответил Сергей-младший, – и Мадлен, на которую ты бросилась расцарапывать лицо, тоже моя жена! И я всех вас люблю одинаково, никого не больше и не меньше, и Катюху из детдома, неунывающую хохотушку и выдумщицу, я тоже любил. Но теперь ее с нами нет, она умерла, а ее место заняло чудовище, которое отравляет нашу жизнь. Сергей Петрович, делайте что положено, я не буду возражать. – Он тяжко вздохнул и с сожалением взглянул на свою непутевую супругу.
И в этот момент заговорил падре Бонифаций.
– Я думать, – сказал он, – что это еще один трудность, который в качестве испытаний приготовить нам Великий Дух. Если мы оставить все как есть, то грех ревность, будто яд, будет разъедать наш община. Перед закон должен быть равен все, а с человек клан Прогрессор спрос надо делать больше, чем с другой. Молодой Сергий прав: госпожа Катарина умирать, а ее место занимать чудовище. А может, она с самый начала не хотеть любить, а хотеть иметь не муж, а собственность. Когда люди иметь один муж на один жена, это грех не видеть. Но здесь это не так.
– Честный отче прав, – немного подумав, сказала мадам Марин, – тут, пожалуй, отставкой с поста старшей жены не отделаться. К сожалению… Благополучие нашего общества требует принимать самые радикальные меры. Иначе будет катастрофа. – Она покачала головой, в некоторой задумчивости глядя на Катрин, которая смотрела на нее с выражением загнанного в угол хищного зверька. – Что ж… – вздохнула мадам Марин, – решайся, Петрович, я возражать не буду.
И тут мне подумалось – а я? Люблю я своего милого дикаря или хочу им просто владеть? И поняла, что люблю. И люблю всех, кого любит он: всех своих сестер, и их дети будут моими детьми тоже. Я слишком долго и трудно шла к этой любви, чтобы принести ее в жертву глупой ревности… А еще я подумала, что даже при моногамии бывают такие уроды обоих полов, ревнующие свои половины без всяких оснований, и тем самым превращающие семейную жизнь в ад. Если бы там, в нашем двадцать первом веке, у этих двоих была обычная семья, то Катрин каждый день и час изводила бы своего мужа упреками и подозрениями. Но что имеет в виду мадам Марин, говоря о самых радикальных мерах? Она что, хочет отрубить этой несчастной молодой женщине голову и бросить ее тело в воды Гаронны?! Если это так, то такое решение будет воистину ужасным! Нет, не может быть… Хотя почему не может… Другого выхода тут, пожалуй, и не найти…
Думая об этом, я не на шутку разволновалась. Перед глазами замелькали черные точки, тяжело стало дышать. Я немного отступила от толпы и попыталась выровнять дыхание. Внимание всех было занято происшествием, и никто не обратил на меня особого внимания. В этот момент что-то с легкой болью сжалось в моей чреве – и тут же отпустило. Замерев, я прислушивалась к себе, стараясь успокоиться. Но какое-то подспудное, непонятное волнение захватило меня, и я не могла его перебороть – оно словно шло изнутри и не зависело от усилия воли. Казалось, весь мой организм вдруг напрягся; потянуло поясницу и снова что-то сжалось и отпустило внутри.
До меня донесся голос месье Петровича:
– Очень долго мы наблюдали за тем, как в Катерине умирает человек, а его место занимает чудовище, – сказал он как-то глухо, и оттого зловеще. – В самом начале, когда мы только поселились на этом берегу, такой исход был не очевиден. В наше оправдание можно сказать, что мы не были равнодушны. Мы пытались повлиять на жену Сереги убеждениями и предупреждениями, но чем дальше шло время, тем менее действенными становились наши методы. Но, как мне кажется, суть не в Катиной ревности. Она – только один из симптомов неблагополучия. Все мы, мужчины и женщины клана Прогрессоров, сутки напролет трудимся на благо нашего племени, у каждого из нас есть своя стезя и свой труд, которым мы отдаем все свои силы и время. И не только мы. На общее благо трудятся даже подростки и дети, и только Катерина считала для себя возможным ехать на шее у нашего общества, свесив ноги. Причина у этого явления та же, что и у ее всепожирающей ревности. И эта причина – эгоизм, который убил в ней душу, оставив пустую телесную оболочку.
Мне все же было интересно, как все обернется. Преодолев дурноту, я вновь подошла к толпе, окружившей Катрин, и заглянула через плечи.
Месье Петрович, оделив на ревнивицу тяжелым взглядом, продолжил говорить; слова его звучали резко и отрывисто, как удары молотком:
– Итак. Завтра мы похороним на нашем кладбище гроб, а над могилой поставим табличку, что тут лежит Петрова Екатерина Петровна. Но тела в могиле не будет. Там будет похоронена только погибшая душа Кати Хорьковой, о которой денно и нощно будет молиться падре Бонифаций. А ее тело, лишенное имени и всех примет предшествующего существования, поступит к отцу Бонифацию на перевоспитание тяжелым трудом и молитвами. Если эгоизм будет побежден, то мы признаем это тело новой личностью, своего рода новорожденным младенцем, а если он окажется сильнее, то это искупление будет длиться вечно. Поступить иначе мы просто не имеем права.
– Я поддержать этот метод, – сказал падре Бонифаций, – шаман Петрович прав: эгоизм страшный грех. Больше того, он быть причина всех других грехов. И бороться с ним мы должны беспощадно.
Месье Андре просто кивнул, не говоря ни слова, при этом его взгляд, обращенный на преступницу, был так тяжел, что мог придавить не хуже могильной плиты, а мадам Марин со вздохом сказала:
– А ведь я, Катя, тебя предупреждала, и не один раз, и теперь тебе не на что обижаться. Пусть все будет так, как решил Сергей Петрович – и это не жестокость, а осознанная необходимость. Посмотри, как внимательно следит племя за тем, что мы решим: сделаем поблажку одной из нас или недрогнувшей рукой свершим справедливость. Поэтому с этой минуты старшая жена в семье Сереги – француженка Мадлен. Король умер – да здравствует король.
Я даже не знала, как на все это реагировать. Катрин не лишили жизни – но то, к чему ее приговорили, было едва ли не страшнее самой смерти. Суровые вожди обрекали свою соплеменницу на духовную казнь! И ни у кого, даже у мадам Марин, на лице не дрогнула ни одна жилка. Из чего сделаны эти люди? Из стали или из самого твердого дерева? Приговор вынесен – и теперь эта женщина считается уже мертвой. Осталось только сорвать с нее одежды из двадцать первого века, обрить голову наголо, обрядить в монашеский балахон-унисекс и забыть о том, что такая жила на свете…
Меня передернуло, и вновь подступила дурнота. Голова закружилась, я, кажется, даже покачнулась. Как сквозь вату, до ушей моих долетали слова.
– Мне будет очень не хватать той, прежней Катюхи из интерната, – с горечью сказал молодой Сергей, – но сейчас ее с нами в любом случае нет, а на то, что есть, глаза бы мои не глядели. Пусть все будет так, как решил Сергей Петрович, а я буду очень скорбеть по умершей жене. Но ее сын не вырастет сиротой, потому что у него осталось еще десять матерей.
– Да, – утирая слезу, сказала мадам Дита, – мы вырастить Роман правильный человек и хороший охотник.
Заорала Катрин, перемежая нечленораздельные вопли проклятиями. Другие жены молодого Сергея заголосили навзрыд – видимо, только сейчас осознав, что их избавляют от кошмара ревнивой старшей жены. Двое новых жен-волчиц поволокли Катрин в темноту, прочь из круга живых…
И тут я и сама почувствовала, что куда-то проваливаюсь. Боль снова скрутила меня изнутри – не сильная, но настойчивая, она явно давала понять, что происходит нечто серьезное. Да неужели же это… оно самое?! Нет-нет, ведь еще рано… Еще две недели… И тут во мне будто лопнул какой-то пузырь с легким «чпок!» И что-то потекло по моим ногам… Растерянная и перепуганная, я стояла, шатаясь и держась за живот, и ловила ртом воздух.
И тут меня наконец заметили… Мой муж первым подбежал ко мне – и я упала в его объятия, слыша, как мадам Марин зовет Фэру и на бегу отдает распоряжения готовить родильную палату… Гуг подхватил меня на руки и понес, едва ли не бегом.
И только оказавшись на родильном столе, я перестала нервничать. Надо мной хлопотали наш главный доктор и ее помощница-акушерка, в «палате» было чисто и светло. Я сосредоточилась на процессе – и, клянусь, он доставлял мне радость… даже несмотря на боль.
Схватки усиливались, и с их приходом я начинала тихонько ойкать. И тогда Фэра показала мне удивительный прием, который наполовину снижал болезненные ощущения при схватках: нужно было давить сложенными пучком пальцами на верхушки бедер. Я была очень благодарна ей за это – никогда бы не подумала, что нечто подобное может помочь.
Мадам Марин была сосредоточена и деловита. Она то и дело осведомлялась о моем самочувствии, и каждый раз я, улыбаясь, отвечала ей, что все отлично.
– У тебя немножко быстрые роды, Люсенька, почти что стремительные… – говорила она, – и воды рано отошли… Но это ничего. Справимся. Переволновалась из-за Катьки, что ли?
– Да… – пролепетала я.
– Да, нехорошо получилось… Ну да ладно. Все идет нормально. Почти в срок… – Она успокаивающе погладила меня по руке.
Вскоре у меня начались потуги. Фэра стояла у изголовья и вытирала пот с моего лба. А мадам Марин, наблюдая за процессом, говорила мне, когда помогать потугам, а когда сдерживать, подсказывала, как дышать.
И вот я услышала писк ребенка… Моего ребенка… Мадам Марин бережно держала на руках маленькое розовое чудо…
– Девочка! – провозгласила она.
Затем передала ребенка Фэре и ощупала мой живот.
– А ну-ка, ну-ка… – изумленно проговорила она. – Да у нас двойня! Плодовитая же ты, однако, Людмила Марковна! Отдохнула немного? Теперь еще чуть потужься… Давай-давай, милая… Еще чуток… Ну вот и все! Мальчик!
И я тихонько засмеялась. От счастья, от переполняющего меня восторга. Все мое тело наполнилось блаженной легкостью. Близнецы – ну надо же! Как это мы умудрились… В нашем племени еще не рождались близнецы…
Через несколько минут, вымытые и завернутые в чистые пеленки, мои малыши лежали рядом со мной по бокам, и я, глядя то на одного, то на другого, плакала – от умиления, от радости. Ничто на свете не могло бы сравниться с этим чувством. Словно вся гармония мира воплотилась во мне в тот момент, когда мои дети появились на свет. И сама собой во мне возникла и устремилась в небеса молитву Богу, милостивому Создателю – я благодарила Его за то, что дал мне испытать это. А ведь я могла бы и никогда не познать материнства, оставаясь феминисткой – там, в нашем мире далекого будущего, наполненного бессмысленной суетой и вкрадчивой ложью…
В этот момент наивысшего согласия с собой я поняла, что весь смысл жизни как раз и заключается в выполнении своего Предназначения. И по-настоящему может быть счастлив лишь тот, кто это осознал…
Часть 22. Обращение заблудших
15 октября 2-го года Миссии. Понедельник. Полдень. Окрестности Большого Дома.
Лейтенант итальянского королевского флота Гвидо Белло, бывший старший механик подводной лодки «Лоренцо Марчелло».
Вот уже две недели мы, два десятка несчастных итальянцев, находимся в плену у так называемого племени Огня. Я помню, как мы были шокированы, узнав, куда именно нас закинула воля разгневавшегося на нас Всемогущего Господа. Примерно сорок тысяч лет до нашей эры – времена ледников, мамонтов и первобытных людей с каменными топорами…
Впрочем, в плен нас взяли отнюдь не дикари. На самом деле племя Огня представляет собой выходцев из разных более-менее цивилизованных времен и народов, густо прослоенных местными аборигенками. Именно аборигенками, потому что местные отцы-основатели, синьор Сергий-старший и синьор Андреа, расчищая место для основания своей колонии, разгромили несколько местных племен. Мужчин новые конквистадоры перебили всех до последнего, а из женщин составили себе огромные гаремы. Для меня только удивительно, почему эти женщины, подвергшиеся самому безобразному принуждению к постели, не протестуют, не восстают, а, напротив, выглядят счастливыми и довольными.
Самих Основателей, за их стремительность, безжалостность и нескрываемую воинственность, мы поначалу приняли за немцев, но они оказались русскими, пришедшими из будущего, отстоящего почти на семьдесят лет тому вперед от нашего времени. То, что для нас тайна за семью печатями (ибо эти события еще не произошли), они читают как открытую книгу. Теперь мы знаем, что дуче привел Италию в тупик, именуемый поражением, монархия в нашей стране пала, а вся наша послевоенная история – это образчик политического хаоса и парламентской чехарды. Меня все это не радует и не печалит, ибо для умного человека такой исход военной авантюры фашистской диктатуры был очевиден. На европейских полях сражений итальянцы не равны никому. Наших горных стрелков в горах Эпира отпинали даже ущербные греки, но самый большой позор итальянская армия претерпела, когда попыталась откусить кусок от уже разгромленной немцами Франции. В итоге дуче все-таки выпросил себе оккупационную зону – но вот именно что выпросил, а не получил в результате героических подвигов итальянских солдат.
И причина этих неудач очевидна. Жирный недоумок Муссолини называет нас, итальянцев, потомками римлян, но стоит свести знакомство с настоящими римскими легионерами времен Цезаря, как становится понятно, что между нами и ими нет почти ничего общего. Сравнение выходит далеко не в нашу пользу. Там, где у нас царят расхлябанность, безалаберность и недоумие, у легионеров господствует культ порядка, дисциплины и коллективной сознательности. Поэтому их легионы шли от победы к победе, а мы без посторонней помощи не могли победить даже заведомо слабых противников. От этого факта многие из нас впали в глубочайшее уныние – как, например деклассированный русскими в рядовые старший лейтенант Раймондо Дамиано.
Кстати, римляне, вторгшиеся сюда примерно за месяц до нас и также побежденные местным ополчением, легко приняли перспективу остаться в этих краях на вечном поселении на положении полноправных граждан, и уже далеко продвинулись по так называемому «пути искупления». Как люди глубоко практичные и целеустремленные, они смирились с невозможностью вернуться в свой мир, где существует Римская Республика, и готовы строить свой Новый Рим на этих холмах под руководством русских вождей. Нам уже доходчиво объяснили, что альтернативой превращению в граждан нарождающегося государства может стать только наша смерть. Рабов тут не держат, а статус военнопленного – явление кратковременное. Чтобы показать самые благоприятные перспективы нашего обращения, нас даже пригласили на местный праздник осеннего равноденствия – именно пригласили, а не привели силой.
Сначала мы думали, что это необходимо русским вождям, чтобы немного поторжествовать над побежденными врагами, но это мнение оказалось ошибочным. Победив нас в бою, убив при этом тех, кому не повезло оказаться в прицеле, а остальных заставив отказаться от самой мысли о сопротивлении, местные власти совершенно поменяли к нам свое отношение. Не могу сказать, что нам оказывали какие-то особые почести, но и унижать нас никто не собирался. Премиленькие девушки с улыбками показали стол, изобилующий различными угощениями, и предоставили нам возможность смотреть на все своими глазами.
Отчасти это действо напоминало милый деревенский праздник, где все свои, – и даже синьор Андреа, устрашающе-суровый в боевой обстановке, выглядел добрым дядюшкой. Короткую то ли проповедь, то ли молитву местного священника падре Бонифация мы не поняли, ибо говорил он на русском языке для местной аудитории, внимавшей ему в полной тишине. Да и слова синьора Сергия, вышедшего после него, пролетели у нас мимо ушей, по той же причине.
А потом начались свадьбы… Нас изумило и шокировало то, что мы увидели. Да-да – один мужчина женился сразу на нескольких девушках! А ведь это противоречит всем канонам христианства… Примечательно, что новобрачным, вместо обмена кольцами, перевязывали руки специальным шнуром. Символический смысл этого обычая, конечно же, понятен, но гирлянда радостно улыбающихся девиц, повисшая на суровом синьоре Андреа, и непроницаемо серьезное лицо священника во время этого обряда приводили в оторопь.
Потом к нам за стол подсел уже знакомый мне молодой русский переводчик синьор Алессандро со своими молодыми женами (их свадьбу мы наблюдали за некоторое время до того) и сказал, что пришел пояснить нам все непонятное. И мы услышали рассказ об Основателях, местных порядках, а также о том, как сюда попадают некоторые несчастные вроде нас. Говорил он по-немецки, а уж я переводил своим парням на итальянский, который здесь, как я понял, не в ходу. Есть русские вожди – и они сделали свой язык главным; есть большая группа французов, есть римские легионеры, с которыми мы уже знакомы, есть какие-то аквитаны и думнонии. Легионеры, несмотря на короткий срок своего пребывания в этом месте, уже чередуют русские слова с латинскими, ибо именования понятий, отсутствовавших в их собственном мире, они перенимают у своих победителей. Французы здесь уже примерно год, а потому даже между собой все реже говорят на родном языке.
Кстати, одна из жен синьора Алессандро – это юная француженка по имени Доминик. Очень милая черноволосая особа, похожая на итальянку. Вторая жена переводчика, рыжеволосая красотка по имени Лис, происходит из местных аборигенов и прежде принадлежала к какому-то там клану Волка. И тогда мне почему-то показалось, что она была среди тех размалеванных, как индейцы на тропе войны, исчадий ада, которые расстреливали наших парней будто куликов на болоте. Обе девицы выглядели вполне довольными своим новым статусом, и при этом между ними не возникало разногласий, какие обычно бывают между женщинами, соперничающими за одного мужчину.
А потом, в самый разгар танцев, где-то там, где стояли семьи Основателей, начался безобразный женский скандал, который, впрочем, быстро завершился. Тогда я подумал, что не все у них тут так гладко, как они хотели бы показать. Синьор Алессандро сходил узнать, в чем там было дело, а вернувшись, пояснил, что это одна из так называемых «старших жен» проявила недопустимое в этом обществе чувство ревности, и за это разозленные вожди, невзирая на то, что она тоже русская из числа Основателей, приговорили ее к монашескому постригу. В этом суровом мире никто, даже сами Основатели, не имеет права проявлять свои маленькие слабости, и малейшая ошибка ведет к тому, что хуже самой смерти. Римлянам, например, такие порядки нравятся, ведь у себя в легионе они привыкли к жесточайшей дисциплине, а вот мы, итальянцы, просто в ужасе.
Когда праздничный костер уже догорал, за наш стол подсел тот самый священник отец Бонифаций. Я сам человек совсем не религиозный, но большинство из моих парней – люди искренне верующие, и поэтому они сразу стали задавать вопросы. Особой дотошностью отличился старшина первого класса Дженнаро Пелегрино, весьма уважаемый командой за рассудительность и уравновешенность характера.
– Падре, а как может быть так, что сейчас на небесах, по вашим словам, присутствуют только Бог-Отец и Святой Дух, в то время как в Символе Веры сказано, что Сын, рождённый из Отца по Божеству прежде всех веков, был всегда? – спросил он.
Выслушав перевод, падре Бонифаций кивнул и ответил:
– Покажи мне, сын мой, в Ветхом Завете то место, где упоминается Троица и Сын Божий. В Писании Бог действует как единая сущность, и лишь три разу упомянут Дух Божий. С Адамом, Ноем и Авраамом и даже Моисеем Создатель общается напрямую, не нуждаясь для передачи своих повелений в носителе Откровений. Если даже Сын по божеству был рожден прежде всех времен, то до момента Воплощения в Иисусе Христе, нераздельно-неслиянно соединившем в нем божественную и человеческую природу, он находился в латентном состоянии, ничем не отличимом от Отца, и внутри Отца. Поэтому в боговдохновенном Писании Сын, в отличие от Божьего Духа, не выделяется в отдельную Ипостась, и здесь, в этом мире Шестого Дня Творения, это утверждение тоже соответствует истине. Достаточно тебе этих разъяснений или ты желаешь еще немного подискутировать?
– В таком случае, падре, как же так получилось, что утверждение, как вы говорите, с легкость опровергаемое Писанием, оказалось включенным в Символ Веры, одинаково признаваемый и католиками и ортодоксами? – спросил сидевший рядом со мной матрос первого класса Флавино Коста. – Не могли же отцы церкви настолько ошибаться?
– Они не ошибались, – одними губами улыбнулся падре Бонифаций, – они погорячились. Ересь Ария, которую осудили на первом Никейском соборе, в упрощенном виде состояла из трех постулатов: Первое – Сына не было прежде, чем Он был рожден, ибо до рождения Он не существовал, тогда как Бог безначален. Второе – Сын из не сущего, он – непреложное и неизменяемое, совершенное творение Божие. И, как следствие из второго, третье – Сын не есть часть Бога, и не происходит из чего-либо предсуществовавшего. И если первое утверждение может опираться на Писание, как я уже говорил, вовсе не упоминавшее о Сыне, то второе и третье являются ужасающей ересью, подрывающей само основание ключевой христианской доктрины искупления, по которой только сам Бог мог спасти человечество от греха и смерти. А по учению Ария, получалось, что человечество было спасено «творением», чего не могло быть по определению. «Творение» не может быть Сыном, ведь Сын при рождении наследует и обретает свойства Отца, а «Творение» не наследует от Творца ничего, а только получает заданные им свойства. Когда отцы церкви принимали решение отвергнуть ложные утверждения и проклясть ересь Ария, для них момент Воплощения Сына в Иисусе Христе уже был в прошлом, и поэтому они даже не пытались объяснить, как догмат о предсуществовании Сына сочетается с отсутствием упоминания о нем в Писании. Этот вопрос был для них чисто умозрительным и не требующим детальных разъяснений. Но тут это не так…
– Так что же тогда тут со Святой Троицей? – снова вступил в разговор старшина первого класса Дженнаро Пелегрино. – Если, по вашим словам, Сын находится внутри Отца и неотличим от него?
– По моему глубокому убеждению, – вздохнул падре Бонифаций, – все мы являемся участниками Божественного Замысла: ничем иным все происходящее объяснить невозможно. И этот Замысел непременно должен включать в себя Воплощение Сына, ибо только Воплощенный Сын, являясь действующим началом Троицы, в свою очередь способен принести в этот мир Откровение и тем самым воплотить Замысел.
Когда синьор Алессандро перевел сказанное, наступила тишина, и даже у меня, изрядного маловера, по коже побежали мурашки. А что уж говорить о моих парнях, которые как-то даже подзабыли, что сидящий напротив них священник – не простенький падре из церкви на соседней улице, а миссионер, охотник за душами, из тех времен, когда язычники ходили по земле Европы толпами.
– И что же, падре, вы думаете, что кто-то из русских вождей является Воплощенным Сыном? – тихо сказал Флавино Коста.
– Мне это достоверно не известно, – неожиданно дрогнувшим голосом произнес падре Бонифаций. – Сын среди нас, и это факт, но пока он никак не проявляет своего существования. Этот мир, где в силу низкого начального уровня развития еще не случилось Грехопадение, требует себе не Искупительную Жертву, какой был Иисус Христос, пострадавший на кресте за грехи всего человечества. Местные люди нуждаются в Учителе и Наставнике, который бы не только научил людей ковать металл и пахать землю, но еще воспитал их так, чтобы они не были друг другу дикими зверьми. Сначала у меня было подозрение, что Сын воплотится через синьора Сергия-старшего, обладающего подобными качествами, но потом я в этом усомнился. Сейчас я думаю, что этот человек является Предтечей, неким аналогом Иоанна Крестителя, начавшим труды, доделывать которые придется уже Воплотившемуся Сыну, пока Он еще ходит по этой земле, а потом и его апостолам… По крайней мере, я так думаю.
– И почему вы нам все это рассказываете? – спросил я. – Неужели все, что вы сказали, не должно являться тайной для профанов, а особенно для таких как мы – пленных врагов?
– Неужели вы еще не поняли? – ответил падре. – В нашем обществе нет места для профанов, а статус пленного врага – понятие временное. Или вы станете нашими добрыми согражданами, или отправитель прямиком к Престолу Господню, отчитываться за свои грехи, в том числе и за грех неверия в Божий Промысел. Согласно разгаданному нами Господнему Замыслу Спаситель этого мира не будет распят, а принесет себя ему в жертву, поселившись тут и отдав местному человечеству свою жизнь, а также жизнь своего потомства, а для этого ему будет мало дюжины апостолов. Фактически все, кого вы видите вокруг, это будущие апостолы, ученики, друзья и единомышленники Воплощенного Сына. Нам нужен каждый, кто, подобно Савлу из Тарса, отринет свои заблуждения и, превратившись в Павла, встанет в наши ряды. Вы все тут не только званые, так как попали в этот мир, но и избранные, потому что уцелели в бою с защитниками этого народа, а это тоже знак Божий. Подумайте об этом!
Когда синьор Алессандро закончил переводить, падре встал, перекрестил нас всех и, развернувшись, пошел по своим делам. Отправились в свою казарму и мы, причем даже без конвоя (это нам объяснили в первую очередь: если кто-то захочет бежать в местный дикий лес, холодный и сырой, чтобы пожертвовать себя на корм диким зверям, то его никто не будет удерживать). Просто скажут, что он был дурак, и забудут об этом человеке. Изгнание в этих краях можно приравнять к смертной казни: тут не тропический остров, где тепло и еда сама прыгает в рот; тут беглец сам станет чьей-то едой. Дорога тут одна, и заблудиться невозможно. А по пути я помалкивал, а наши парни спорили. Если возвращение в Италию для нас закрыто навсегда, то почему мы должны отвергнуть более чем щедрое предложение, к тому же даже меня, скептика, до мурашек пробирала мысль о творящихся тут делах.
А следующим утром, едва наши парни приступили к выкапыванию могилы для наших погибших товарищей, меня позвали в Большой Дом, где жили вожди. При разговоре присутствовали синьор Сергий-старший, синьор Андреа и еще один человек старшего возраста, которого мне представили как синьора Антона, начальника кирпичного, стекольного и кузнечного производства. Кроме молодого Алессандро в качестве переводчика, больше не было никого. Чисто деловая встреча, и темой ее была наша субмарина, точнее, ее утилизация. Никогда больше «Лоренцо Марчелло» не выйдет в поход, ибо даже если удастся снять ее с мели, то восстановить поврежденный винт и отремонтировать сальник будет невозможно, а кроме того, запас жидкого топлива конечен, и когда баки опустеют, наши великолепные дизели превратятся в обычные куски металла. Так что при общем согласии было принято решение разгрузить субмарину, насколько это получится, возможно, даже частично разобрать ее клепаный корпус, снять орудия и пулеметы, сбивая зубилами головки заклепок. А когда через месяц пойдут проливные дожди и начнется осеннее половодье, облегченная субмарина всплывет, чтобы мы могли отбуксировать ее туда, где можно продолжить разделку.
На работы по разборке субмарины была отряжена и большая часть римского отряда. Пока одни легионеры сколачивали массивный, неуклюжий, но грузоподъемный паром, другие, вооружившись молотами и откованными в кузнице зубилами (Андрей Викторович готовился к разборке обломков парохода), принялись сбивать заклепки с палубного настила. Без этого невозможно добраться до массивных механизмов, которые требуется демонтировать для облегчения субмарины. Но в первую очередь, как только был готов паром и грузовая стрела, с субмарины выгрузили боезапас и сняли с палубы пушки и пулеметы. Что делать с двенадцатью вполне исправными торпедами, синьор Андреа пока не знает, а вот пушки и пулеметы уже устанавливают на деревянных платформах за земляными брустверами, обеспечивая береговую оборону местного поселения. Мало ли кто еще приплывет по реке или придет вдоль берега. К сожалению, у нас в живых из артиллеристов осталось только два человека, и оба среди раненых (ведь это они первыми попали под удар разгневанных Основателей). Но в местном племени нашелся русский артиллерист, и он уже осваивает наши пушки. Если неприятности опять приплывут по реке, то у местного ополчения найдется чем им ответить.
Да, постепенно мы, итальянцы, перестаем ощущать себя пленными среди этого странного народа. Человек имеет свойство быстро привыкать ко всему, и теперь нам начинает казаться, что, может, оно и к лучшему, что нас выбросило в этот мир. Ведь там, у себя дома, мы бы непременно сгинули в глубинах Атлантики – если не в том походе, то в следующем. А здесь, чем дальше идет время, тем больше мои парни проникаются задачей разгадать Божий Замысел. Каждый день и час они пытаются угадать, кто из встреченных нам вождей является Воплощенным Сыном, и споры по этому поводу не утихают.
– Конечно, бывшая, – подтвердила Ляля, проигнорировав грязную ругань. – Ты посмотри, кем тут стала я, кем Лиза, и в какое исчадие ада превратилась ты сама. Морда опухла, зад растолстел, брюхо отвисло – и это помимо того, что ты единственная из нас, кто считает возможным свесить ножки и ехать на шее у коллектива. В интернате ты была совсем другой, куколкой-красоткой, с которой ходил лучший парень, отличницей и заводилой всех забав.
В чем я согласна с мадам Марин – так это в том, что как раз муж Катрин был главным пострадавшим в этой истории. Она мне много раз говорила, что женитьба по залету (то есть в результате нечаянной беременности) редко создает счастливую семью. Ведь женятся совсем чужие друг другу люди, которые иначе расстались бы после двух-трех свиданий.
Катрин, с ненавистью глядя на бывшую подругу, хотела сказать ей еще что-то злобное, но тут примчался ее муж.
– Знаешь что, Катюха… – кипя от злости, сказал он, – видимо, с самого начала требовалось один раз как следует дать тебе в бубен. Но теперь уже поздно…
– Но я твоя жена! – взвыла та и забилась в крепких руках волчиц.
– И она моя жена, и она, и она, и она, – по очереди указывая на стоящих вокруг молодых женщин, ответил Сергей-младший, – и Мадлен, на которую ты бросилась расцарапывать лицо, тоже моя жена! И я всех вас люблю одинаково, никого не больше и не меньше, и Катюху из детдома, неунывающую хохотушку и выдумщицу, я тоже любил. Но теперь ее с нами нет, она умерла, а ее место заняло чудовище, которое отравляет нашу жизнь. Сергей Петрович, делайте что положено, я не буду возражать. – Он тяжко вздохнул и с сожалением взглянул на свою непутевую супругу.
И в этот момент заговорил падре Бонифаций.
– Я думать, – сказал он, – что это еще один трудность, который в качестве испытаний приготовить нам Великий Дух. Если мы оставить все как есть, то грех ревность, будто яд, будет разъедать наш община. Перед закон должен быть равен все, а с человек клан Прогрессор спрос надо делать больше, чем с другой. Молодой Сергий прав: госпожа Катарина умирать, а ее место занимать чудовище. А может, она с самый начала не хотеть любить, а хотеть иметь не муж, а собственность. Когда люди иметь один муж на один жена, это грех не видеть. Но здесь это не так.
– Честный отче прав, – немного подумав, сказала мадам Марин, – тут, пожалуй, отставкой с поста старшей жены не отделаться. К сожалению… Благополучие нашего общества требует принимать самые радикальные меры. Иначе будет катастрофа. – Она покачала головой, в некоторой задумчивости глядя на Катрин, которая смотрела на нее с выражением загнанного в угол хищного зверька. – Что ж… – вздохнула мадам Марин, – решайся, Петрович, я возражать не буду.
И тут мне подумалось – а я? Люблю я своего милого дикаря или хочу им просто владеть? И поняла, что люблю. И люблю всех, кого любит он: всех своих сестер, и их дети будут моими детьми тоже. Я слишком долго и трудно шла к этой любви, чтобы принести ее в жертву глупой ревности… А еще я подумала, что даже при моногамии бывают такие уроды обоих полов, ревнующие свои половины без всяких оснований, и тем самым превращающие семейную жизнь в ад. Если бы там, в нашем двадцать первом веке, у этих двоих была обычная семья, то Катрин каждый день и час изводила бы своего мужа упреками и подозрениями. Но что имеет в виду мадам Марин, говоря о самых радикальных мерах? Она что, хочет отрубить этой несчастной молодой женщине голову и бросить ее тело в воды Гаронны?! Если это так, то такое решение будет воистину ужасным! Нет, не может быть… Хотя почему не может… Другого выхода тут, пожалуй, и не найти…
Думая об этом, я не на шутку разволновалась. Перед глазами замелькали черные точки, тяжело стало дышать. Я немного отступила от толпы и попыталась выровнять дыхание. Внимание всех было занято происшествием, и никто не обратил на меня особого внимания. В этот момент что-то с легкой болью сжалось в моей чреве – и тут же отпустило. Замерев, я прислушивалась к себе, стараясь успокоиться. Но какое-то подспудное, непонятное волнение захватило меня, и я не могла его перебороть – оно словно шло изнутри и не зависело от усилия воли. Казалось, весь мой организм вдруг напрягся; потянуло поясницу и снова что-то сжалось и отпустило внутри.
До меня донесся голос месье Петровича:
– Очень долго мы наблюдали за тем, как в Катерине умирает человек, а его место занимает чудовище, – сказал он как-то глухо, и оттого зловеще. – В самом начале, когда мы только поселились на этом берегу, такой исход был не очевиден. В наше оправдание можно сказать, что мы не были равнодушны. Мы пытались повлиять на жену Сереги убеждениями и предупреждениями, но чем дальше шло время, тем менее действенными становились наши методы. Но, как мне кажется, суть не в Катиной ревности. Она – только один из симптомов неблагополучия. Все мы, мужчины и женщины клана Прогрессоров, сутки напролет трудимся на благо нашего племени, у каждого из нас есть своя стезя и свой труд, которым мы отдаем все свои силы и время. И не только мы. На общее благо трудятся даже подростки и дети, и только Катерина считала для себя возможным ехать на шее у нашего общества, свесив ноги. Причина у этого явления та же, что и у ее всепожирающей ревности. И эта причина – эгоизм, который убил в ней душу, оставив пустую телесную оболочку.
Мне все же было интересно, как все обернется. Преодолев дурноту, я вновь подошла к толпе, окружившей Катрин, и заглянула через плечи.
Месье Петрович, оделив на ревнивицу тяжелым взглядом, продолжил говорить; слова его звучали резко и отрывисто, как удары молотком:
– Итак. Завтра мы похороним на нашем кладбище гроб, а над могилой поставим табличку, что тут лежит Петрова Екатерина Петровна. Но тела в могиле не будет. Там будет похоронена только погибшая душа Кати Хорьковой, о которой денно и нощно будет молиться падре Бонифаций. А ее тело, лишенное имени и всех примет предшествующего существования, поступит к отцу Бонифацию на перевоспитание тяжелым трудом и молитвами. Если эгоизм будет побежден, то мы признаем это тело новой личностью, своего рода новорожденным младенцем, а если он окажется сильнее, то это искупление будет длиться вечно. Поступить иначе мы просто не имеем права.
– Я поддержать этот метод, – сказал падре Бонифаций, – шаман Петрович прав: эгоизм страшный грех. Больше того, он быть причина всех других грехов. И бороться с ним мы должны беспощадно.
Месье Андре просто кивнул, не говоря ни слова, при этом его взгляд, обращенный на преступницу, был так тяжел, что мог придавить не хуже могильной плиты, а мадам Марин со вздохом сказала:
– А ведь я, Катя, тебя предупреждала, и не один раз, и теперь тебе не на что обижаться. Пусть все будет так, как решил Сергей Петрович – и это не жестокость, а осознанная необходимость. Посмотри, как внимательно следит племя за тем, что мы решим: сделаем поблажку одной из нас или недрогнувшей рукой свершим справедливость. Поэтому с этой минуты старшая жена в семье Сереги – француженка Мадлен. Король умер – да здравствует король.
Я даже не знала, как на все это реагировать. Катрин не лишили жизни – но то, к чему ее приговорили, было едва ли не страшнее самой смерти. Суровые вожди обрекали свою соплеменницу на духовную казнь! И ни у кого, даже у мадам Марин, на лице не дрогнула ни одна жилка. Из чего сделаны эти люди? Из стали или из самого твердого дерева? Приговор вынесен – и теперь эта женщина считается уже мертвой. Осталось только сорвать с нее одежды из двадцать первого века, обрить голову наголо, обрядить в монашеский балахон-унисекс и забыть о том, что такая жила на свете…
Меня передернуло, и вновь подступила дурнота. Голова закружилась, я, кажется, даже покачнулась. Как сквозь вату, до ушей моих долетали слова.
– Мне будет очень не хватать той, прежней Катюхи из интерната, – с горечью сказал молодой Сергей, – но сейчас ее с нами в любом случае нет, а на то, что есть, глаза бы мои не глядели. Пусть все будет так, как решил Сергей Петрович, а я буду очень скорбеть по умершей жене. Но ее сын не вырастет сиротой, потому что у него осталось еще десять матерей.
– Да, – утирая слезу, сказала мадам Дита, – мы вырастить Роман правильный человек и хороший охотник.
Заорала Катрин, перемежая нечленораздельные вопли проклятиями. Другие жены молодого Сергея заголосили навзрыд – видимо, только сейчас осознав, что их избавляют от кошмара ревнивой старшей жены. Двое новых жен-волчиц поволокли Катрин в темноту, прочь из круга живых…
И тут я и сама почувствовала, что куда-то проваливаюсь. Боль снова скрутила меня изнутри – не сильная, но настойчивая, она явно давала понять, что происходит нечто серьезное. Да неужели же это… оно самое?! Нет-нет, ведь еще рано… Еще две недели… И тут во мне будто лопнул какой-то пузырь с легким «чпок!» И что-то потекло по моим ногам… Растерянная и перепуганная, я стояла, шатаясь и держась за живот, и ловила ртом воздух.
И тут меня наконец заметили… Мой муж первым подбежал ко мне – и я упала в его объятия, слыша, как мадам Марин зовет Фэру и на бегу отдает распоряжения готовить родильную палату… Гуг подхватил меня на руки и понес, едва ли не бегом.
И только оказавшись на родильном столе, я перестала нервничать. Надо мной хлопотали наш главный доктор и ее помощница-акушерка, в «палате» было чисто и светло. Я сосредоточилась на процессе – и, клянусь, он доставлял мне радость… даже несмотря на боль.
Схватки усиливались, и с их приходом я начинала тихонько ойкать. И тогда Фэра показала мне удивительный прием, который наполовину снижал болезненные ощущения при схватках: нужно было давить сложенными пучком пальцами на верхушки бедер. Я была очень благодарна ей за это – никогда бы не подумала, что нечто подобное может помочь.
Мадам Марин была сосредоточена и деловита. Она то и дело осведомлялась о моем самочувствии, и каждый раз я, улыбаясь, отвечала ей, что все отлично.
– У тебя немножко быстрые роды, Люсенька, почти что стремительные… – говорила она, – и воды рано отошли… Но это ничего. Справимся. Переволновалась из-за Катьки, что ли?
– Да… – пролепетала я.
– Да, нехорошо получилось… Ну да ладно. Все идет нормально. Почти в срок… – Она успокаивающе погладила меня по руке.
Вскоре у меня начались потуги. Фэра стояла у изголовья и вытирала пот с моего лба. А мадам Марин, наблюдая за процессом, говорила мне, когда помогать потугам, а когда сдерживать, подсказывала, как дышать.
И вот я услышала писк ребенка… Моего ребенка… Мадам Марин бережно держала на руках маленькое розовое чудо…
– Девочка! – провозгласила она.
Затем передала ребенка Фэре и ощупала мой живот.
– А ну-ка, ну-ка… – изумленно проговорила она. – Да у нас двойня! Плодовитая же ты, однако, Людмила Марковна! Отдохнула немного? Теперь еще чуть потужься… Давай-давай, милая… Еще чуток… Ну вот и все! Мальчик!
И я тихонько засмеялась. От счастья, от переполняющего меня восторга. Все мое тело наполнилось блаженной легкостью. Близнецы – ну надо же! Как это мы умудрились… В нашем племени еще не рождались близнецы…
Через несколько минут, вымытые и завернутые в чистые пеленки, мои малыши лежали рядом со мной по бокам, и я, глядя то на одного, то на другого, плакала – от умиления, от радости. Ничто на свете не могло бы сравниться с этим чувством. Словно вся гармония мира воплотилась во мне в тот момент, когда мои дети появились на свет. И сама собой во мне возникла и устремилась в небеса молитву Богу, милостивому Создателю – я благодарила Его за то, что дал мне испытать это. А ведь я могла бы и никогда не познать материнства, оставаясь феминисткой – там, в нашем мире далекого будущего, наполненного бессмысленной суетой и вкрадчивой ложью…
В этот момент наивысшего согласия с собой я поняла, что весь смысл жизни как раз и заключается в выполнении своего Предназначения. И по-настоящему может быть счастлив лишь тот, кто это осознал…
Часть 22. Обращение заблудших
15 октября 2-го года Миссии. Понедельник. Полдень. Окрестности Большого Дома.
Лейтенант итальянского королевского флота Гвидо Белло, бывший старший механик подводной лодки «Лоренцо Марчелло».
Вот уже две недели мы, два десятка несчастных итальянцев, находимся в плену у так называемого племени Огня. Я помню, как мы были шокированы, узнав, куда именно нас закинула воля разгневавшегося на нас Всемогущего Господа. Примерно сорок тысяч лет до нашей эры – времена ледников, мамонтов и первобытных людей с каменными топорами…
Впрочем, в плен нас взяли отнюдь не дикари. На самом деле племя Огня представляет собой выходцев из разных более-менее цивилизованных времен и народов, густо прослоенных местными аборигенками. Именно аборигенками, потому что местные отцы-основатели, синьор Сергий-старший и синьор Андреа, расчищая место для основания своей колонии, разгромили несколько местных племен. Мужчин новые конквистадоры перебили всех до последнего, а из женщин составили себе огромные гаремы. Для меня только удивительно, почему эти женщины, подвергшиеся самому безобразному принуждению к постели, не протестуют, не восстают, а, напротив, выглядят счастливыми и довольными.
Самих Основателей, за их стремительность, безжалостность и нескрываемую воинственность, мы поначалу приняли за немцев, но они оказались русскими, пришедшими из будущего, отстоящего почти на семьдесят лет тому вперед от нашего времени. То, что для нас тайна за семью печатями (ибо эти события еще не произошли), они читают как открытую книгу. Теперь мы знаем, что дуче привел Италию в тупик, именуемый поражением, монархия в нашей стране пала, а вся наша послевоенная история – это образчик политического хаоса и парламентской чехарды. Меня все это не радует и не печалит, ибо для умного человека такой исход военной авантюры фашистской диктатуры был очевиден. На европейских полях сражений итальянцы не равны никому. Наших горных стрелков в горах Эпира отпинали даже ущербные греки, но самый большой позор итальянская армия претерпела, когда попыталась откусить кусок от уже разгромленной немцами Франции. В итоге дуче все-таки выпросил себе оккупационную зону – но вот именно что выпросил, а не получил в результате героических подвигов итальянских солдат.
И причина этих неудач очевидна. Жирный недоумок Муссолини называет нас, итальянцев, потомками римлян, но стоит свести знакомство с настоящими римскими легионерами времен Цезаря, как становится понятно, что между нами и ими нет почти ничего общего. Сравнение выходит далеко не в нашу пользу. Там, где у нас царят расхлябанность, безалаберность и недоумие, у легионеров господствует культ порядка, дисциплины и коллективной сознательности. Поэтому их легионы шли от победы к победе, а мы без посторонней помощи не могли победить даже заведомо слабых противников. От этого факта многие из нас впали в глубочайшее уныние – как, например деклассированный русскими в рядовые старший лейтенант Раймондо Дамиано.
Кстати, римляне, вторгшиеся сюда примерно за месяц до нас и также побежденные местным ополчением, легко приняли перспективу остаться в этих краях на вечном поселении на положении полноправных граждан, и уже далеко продвинулись по так называемому «пути искупления». Как люди глубоко практичные и целеустремленные, они смирились с невозможностью вернуться в свой мир, где существует Римская Республика, и готовы строить свой Новый Рим на этих холмах под руководством русских вождей. Нам уже доходчиво объяснили, что альтернативой превращению в граждан нарождающегося государства может стать только наша смерть. Рабов тут не держат, а статус военнопленного – явление кратковременное. Чтобы показать самые благоприятные перспективы нашего обращения, нас даже пригласили на местный праздник осеннего равноденствия – именно пригласили, а не привели силой.
Сначала мы думали, что это необходимо русским вождям, чтобы немного поторжествовать над побежденными врагами, но это мнение оказалось ошибочным. Победив нас в бою, убив при этом тех, кому не повезло оказаться в прицеле, а остальных заставив отказаться от самой мысли о сопротивлении, местные власти совершенно поменяли к нам свое отношение. Не могу сказать, что нам оказывали какие-то особые почести, но и унижать нас никто не собирался. Премиленькие девушки с улыбками показали стол, изобилующий различными угощениями, и предоставили нам возможность смотреть на все своими глазами.
Отчасти это действо напоминало милый деревенский праздник, где все свои, – и даже синьор Андреа, устрашающе-суровый в боевой обстановке, выглядел добрым дядюшкой. Короткую то ли проповедь, то ли молитву местного священника падре Бонифация мы не поняли, ибо говорил он на русском языке для местной аудитории, внимавшей ему в полной тишине. Да и слова синьора Сергия, вышедшего после него, пролетели у нас мимо ушей, по той же причине.
А потом начались свадьбы… Нас изумило и шокировало то, что мы увидели. Да-да – один мужчина женился сразу на нескольких девушках! А ведь это противоречит всем канонам христианства… Примечательно, что новобрачным, вместо обмена кольцами, перевязывали руки специальным шнуром. Символический смысл этого обычая, конечно же, понятен, но гирлянда радостно улыбающихся девиц, повисшая на суровом синьоре Андреа, и непроницаемо серьезное лицо священника во время этого обряда приводили в оторопь.
Потом к нам за стол подсел уже знакомый мне молодой русский переводчик синьор Алессандро со своими молодыми женами (их свадьбу мы наблюдали за некоторое время до того) и сказал, что пришел пояснить нам все непонятное. И мы услышали рассказ об Основателях, местных порядках, а также о том, как сюда попадают некоторые несчастные вроде нас. Говорил он по-немецки, а уж я переводил своим парням на итальянский, который здесь, как я понял, не в ходу. Есть русские вожди – и они сделали свой язык главным; есть большая группа французов, есть римские легионеры, с которыми мы уже знакомы, есть какие-то аквитаны и думнонии. Легионеры, несмотря на короткий срок своего пребывания в этом месте, уже чередуют русские слова с латинскими, ибо именования понятий, отсутствовавших в их собственном мире, они перенимают у своих победителей. Французы здесь уже примерно год, а потому даже между собой все реже говорят на родном языке.
Кстати, одна из жен синьора Алессандро – это юная француженка по имени Доминик. Очень милая черноволосая особа, похожая на итальянку. Вторая жена переводчика, рыжеволосая красотка по имени Лис, происходит из местных аборигенов и прежде принадлежала к какому-то там клану Волка. И тогда мне почему-то показалось, что она была среди тех размалеванных, как индейцы на тропе войны, исчадий ада, которые расстреливали наших парней будто куликов на болоте. Обе девицы выглядели вполне довольными своим новым статусом, и при этом между ними не возникало разногласий, какие обычно бывают между женщинами, соперничающими за одного мужчину.
А потом, в самый разгар танцев, где-то там, где стояли семьи Основателей, начался безобразный женский скандал, который, впрочем, быстро завершился. Тогда я подумал, что не все у них тут так гладко, как они хотели бы показать. Синьор Алессандро сходил узнать, в чем там было дело, а вернувшись, пояснил, что это одна из так называемых «старших жен» проявила недопустимое в этом обществе чувство ревности, и за это разозленные вожди, невзирая на то, что она тоже русская из числа Основателей, приговорили ее к монашескому постригу. В этом суровом мире никто, даже сами Основатели, не имеет права проявлять свои маленькие слабости, и малейшая ошибка ведет к тому, что хуже самой смерти. Римлянам, например, такие порядки нравятся, ведь у себя в легионе они привыкли к жесточайшей дисциплине, а вот мы, итальянцы, просто в ужасе.
Когда праздничный костер уже догорал, за наш стол подсел тот самый священник отец Бонифаций. Я сам человек совсем не религиозный, но большинство из моих парней – люди искренне верующие, и поэтому они сразу стали задавать вопросы. Особой дотошностью отличился старшина первого класса Дженнаро Пелегрино, весьма уважаемый командой за рассудительность и уравновешенность характера.
– Падре, а как может быть так, что сейчас на небесах, по вашим словам, присутствуют только Бог-Отец и Святой Дух, в то время как в Символе Веры сказано, что Сын, рождённый из Отца по Божеству прежде всех веков, был всегда? – спросил он.
Выслушав перевод, падре Бонифаций кивнул и ответил:
– Покажи мне, сын мой, в Ветхом Завете то место, где упоминается Троица и Сын Божий. В Писании Бог действует как единая сущность, и лишь три разу упомянут Дух Божий. С Адамом, Ноем и Авраамом и даже Моисеем Создатель общается напрямую, не нуждаясь для передачи своих повелений в носителе Откровений. Если даже Сын по божеству был рожден прежде всех времен, то до момента Воплощения в Иисусе Христе, нераздельно-неслиянно соединившем в нем божественную и человеческую природу, он находился в латентном состоянии, ничем не отличимом от Отца, и внутри Отца. Поэтому в боговдохновенном Писании Сын, в отличие от Божьего Духа, не выделяется в отдельную Ипостась, и здесь, в этом мире Шестого Дня Творения, это утверждение тоже соответствует истине. Достаточно тебе этих разъяснений или ты желаешь еще немного подискутировать?
– В таком случае, падре, как же так получилось, что утверждение, как вы говорите, с легкость опровергаемое Писанием, оказалось включенным в Символ Веры, одинаково признаваемый и католиками и ортодоксами? – спросил сидевший рядом со мной матрос первого класса Флавино Коста. – Не могли же отцы церкви настолько ошибаться?
– Они не ошибались, – одними губами улыбнулся падре Бонифаций, – они погорячились. Ересь Ария, которую осудили на первом Никейском соборе, в упрощенном виде состояла из трех постулатов: Первое – Сына не было прежде, чем Он был рожден, ибо до рождения Он не существовал, тогда как Бог безначален. Второе – Сын из не сущего, он – непреложное и неизменяемое, совершенное творение Божие. И, как следствие из второго, третье – Сын не есть часть Бога, и не происходит из чего-либо предсуществовавшего. И если первое утверждение может опираться на Писание, как я уже говорил, вовсе не упоминавшее о Сыне, то второе и третье являются ужасающей ересью, подрывающей само основание ключевой христианской доктрины искупления, по которой только сам Бог мог спасти человечество от греха и смерти. А по учению Ария, получалось, что человечество было спасено «творением», чего не могло быть по определению. «Творение» не может быть Сыном, ведь Сын при рождении наследует и обретает свойства Отца, а «Творение» не наследует от Творца ничего, а только получает заданные им свойства. Когда отцы церкви принимали решение отвергнуть ложные утверждения и проклясть ересь Ария, для них момент Воплощения Сына в Иисусе Христе уже был в прошлом, и поэтому они даже не пытались объяснить, как догмат о предсуществовании Сына сочетается с отсутствием упоминания о нем в Писании. Этот вопрос был для них чисто умозрительным и не требующим детальных разъяснений. Но тут это не так…
– Так что же тогда тут со Святой Троицей? – снова вступил в разговор старшина первого класса Дженнаро Пелегрино. – Если, по вашим словам, Сын находится внутри Отца и неотличим от него?
– По моему глубокому убеждению, – вздохнул падре Бонифаций, – все мы являемся участниками Божественного Замысла: ничем иным все происходящее объяснить невозможно. И этот Замысел непременно должен включать в себя Воплощение Сына, ибо только Воплощенный Сын, являясь действующим началом Троицы, в свою очередь способен принести в этот мир Откровение и тем самым воплотить Замысел.
Когда синьор Алессандро перевел сказанное, наступила тишина, и даже у меня, изрядного маловера, по коже побежали мурашки. А что уж говорить о моих парнях, которые как-то даже подзабыли, что сидящий напротив них священник – не простенький падре из церкви на соседней улице, а миссионер, охотник за душами, из тех времен, когда язычники ходили по земле Европы толпами.
– И что же, падре, вы думаете, что кто-то из русских вождей является Воплощенным Сыном? – тихо сказал Флавино Коста.
– Мне это достоверно не известно, – неожиданно дрогнувшим голосом произнес падре Бонифаций. – Сын среди нас, и это факт, но пока он никак не проявляет своего существования. Этот мир, где в силу низкого начального уровня развития еще не случилось Грехопадение, требует себе не Искупительную Жертву, какой был Иисус Христос, пострадавший на кресте за грехи всего человечества. Местные люди нуждаются в Учителе и Наставнике, который бы не только научил людей ковать металл и пахать землю, но еще воспитал их так, чтобы они не были друг другу дикими зверьми. Сначала у меня было подозрение, что Сын воплотится через синьора Сергия-старшего, обладающего подобными качествами, но потом я в этом усомнился. Сейчас я думаю, что этот человек является Предтечей, неким аналогом Иоанна Крестителя, начавшим труды, доделывать которые придется уже Воплотившемуся Сыну, пока Он еще ходит по этой земле, а потом и его апостолам… По крайней мере, я так думаю.
– И почему вы нам все это рассказываете? – спросил я. – Неужели все, что вы сказали, не должно являться тайной для профанов, а особенно для таких как мы – пленных врагов?
– Неужели вы еще не поняли? – ответил падре. – В нашем обществе нет места для профанов, а статус пленного врага – понятие временное. Или вы станете нашими добрыми согражданами, или отправитель прямиком к Престолу Господню, отчитываться за свои грехи, в том числе и за грех неверия в Божий Промысел. Согласно разгаданному нами Господнему Замыслу Спаситель этого мира не будет распят, а принесет себя ему в жертву, поселившись тут и отдав местному человечеству свою жизнь, а также жизнь своего потомства, а для этого ему будет мало дюжины апостолов. Фактически все, кого вы видите вокруг, это будущие апостолы, ученики, друзья и единомышленники Воплощенного Сына. Нам нужен каждый, кто, подобно Савлу из Тарса, отринет свои заблуждения и, превратившись в Павла, встанет в наши ряды. Вы все тут не только званые, так как попали в этот мир, но и избранные, потому что уцелели в бою с защитниками этого народа, а это тоже знак Божий. Подумайте об этом!
Когда синьор Алессандро закончил переводить, падре встал, перекрестил нас всех и, развернувшись, пошел по своим делам. Отправились в свою казарму и мы, причем даже без конвоя (это нам объяснили в первую очередь: если кто-то захочет бежать в местный дикий лес, холодный и сырой, чтобы пожертвовать себя на корм диким зверям, то его никто не будет удерживать). Просто скажут, что он был дурак, и забудут об этом человеке. Изгнание в этих краях можно приравнять к смертной казни: тут не тропический остров, где тепло и еда сама прыгает в рот; тут беглец сам станет чьей-то едой. Дорога тут одна, и заблудиться невозможно. А по пути я помалкивал, а наши парни спорили. Если возвращение в Италию для нас закрыто навсегда, то почему мы должны отвергнуть более чем щедрое предложение, к тому же даже меня, скептика, до мурашек пробирала мысль о творящихся тут делах.
А следующим утром, едва наши парни приступили к выкапыванию могилы для наших погибших товарищей, меня позвали в Большой Дом, где жили вожди. При разговоре присутствовали синьор Сергий-старший, синьор Андреа и еще один человек старшего возраста, которого мне представили как синьора Антона, начальника кирпичного, стекольного и кузнечного производства. Кроме молодого Алессандро в качестве переводчика, больше не было никого. Чисто деловая встреча, и темой ее была наша субмарина, точнее, ее утилизация. Никогда больше «Лоренцо Марчелло» не выйдет в поход, ибо даже если удастся снять ее с мели, то восстановить поврежденный винт и отремонтировать сальник будет невозможно, а кроме того, запас жидкого топлива конечен, и когда баки опустеют, наши великолепные дизели превратятся в обычные куски металла. Так что при общем согласии было принято решение разгрузить субмарину, насколько это получится, возможно, даже частично разобрать ее клепаный корпус, снять орудия и пулеметы, сбивая зубилами головки заклепок. А когда через месяц пойдут проливные дожди и начнется осеннее половодье, облегченная субмарина всплывет, чтобы мы могли отбуксировать ее туда, где можно продолжить разделку.
На работы по разборке субмарины была отряжена и большая часть римского отряда. Пока одни легионеры сколачивали массивный, неуклюжий, но грузоподъемный паром, другие, вооружившись молотами и откованными в кузнице зубилами (Андрей Викторович готовился к разборке обломков парохода), принялись сбивать заклепки с палубного настила. Без этого невозможно добраться до массивных механизмов, которые требуется демонтировать для облегчения субмарины. Но в первую очередь, как только был готов паром и грузовая стрела, с субмарины выгрузили боезапас и сняли с палубы пушки и пулеметы. Что делать с двенадцатью вполне исправными торпедами, синьор Андреа пока не знает, а вот пушки и пулеметы уже устанавливают на деревянных платформах за земляными брустверами, обеспечивая береговую оборону местного поселения. Мало ли кто еще приплывет по реке или придет вдоль берега. К сожалению, у нас в живых из артиллеристов осталось только два человека, и оба среди раненых (ведь это они первыми попали под удар разгневанных Основателей). Но в местном племени нашелся русский артиллерист, и он уже осваивает наши пушки. Если неприятности опять приплывут по реке, то у местного ополчения найдется чем им ответить.
Да, постепенно мы, итальянцы, перестаем ощущать себя пленными среди этого странного народа. Человек имеет свойство быстро привыкать ко всему, и теперь нам начинает казаться, что, может, оно и к лучшему, что нас выбросило в этот мир. Ведь там, у себя дома, мы бы непременно сгинули в глубинах Атлантики – если не в том походе, то в следующем. А здесь, чем дальше идет время, тем больше мои парни проникаются задачей разгадать Божий Замысел. Каждый день и час они пытаются угадать, кто из встреченных нам вождей является Воплощенным Сыном, и споры по этому поводу не утихают.