Мио-блюз

— Дед и бабушка Беллы. Их похоронят недели через две.

— Так поздно?

— Наверно, в церкви очередь.

Я не мог точно вспомнить, что говорила тетушка Беллы. Разговоров по телефону было много, коротких и плаксивых. Я воспринимал их как наказание за свой странный грех. Если бы не я, дед и бабушка Беллы остались бы живы. Так-то вот.

— Нельзя мне повидать Беллу? — спросила Марианна. — Я уже соскучилась.

Я вылез из машины, швырнул остатки еды и обертку в мусорный бак. Сейчас мне совершенно не хотелось встречаться с Марианной.

— Может, на следующей неделе, — сказал я. — Сейчас никак не получится.

Я услышал, как она всхлипнула.

— В один прекрасный день нам все же придется поговорить начистоту, Мартин.

Зачем? — хотел спросить я. Невозможно “поговорить начистоту” о нехватке родительского внимания, о долгих годах предательства. Так уж вышло, и ничего хорошего тут нет.

— Конечно, — сказал я.

— Если серьезно, то я…

Все, с меня хватит.

— Если серьезно, то у меня нет на это времени. Перестань вешать на меня свою жизнь. Ладно?

Разговор закончился. Мысленно я молил о том, чтобы Белла никогда не разговаривала со мной вот так.

Я не проехал и километра, как снова зазвонил мобильник.

Смерть, она не желала от меня отвязаться.





18




Ребенком я обычно прятался за кухонной дверью и слушал разговоры Марианны и ее подруг, когда они пили вино и болтали о всякой ерунде. Сплошь и рядом о своих мужьях. Марианна всегда говорила громче всех и, безусловно, задавала тон. Ей удалось то, что не удалось другим, — она познакомилась с американцем, ухала к черту на рога, в Штаты, чтобы родить от него ребенка, а потом вернулась в Швецию как мать-одиночка.

“С тем же успехом он мог умереть, — твердила она. — Поймите, мы никогда не перезваниваемся. Никогда”.

Я не понимал, о чем она говорит, по той простой причине, что еще не познакомился со смертью. Я знал, что люди не живут вечно, однако совершенно не догадывался, что это значит на практике.

Только когда я пошел в первый класс, понятие “смерть” наполнилось содержанием. Незадолго до Рождества утонул мой дружок Оливер. Мы были в бассейне, где нас учили плавать, и никто не обратил внимания, как Оливер прыгнул в воду в глубокой части бассейна. Выплыть он не сумел.

Никто ничего не замечал, пока одна маленькая девчушка не сказала:

“Оливер плывет”.

В самом деле. Его безвольное тело, точно пробка, плавало на поверхности.

Тренерша по плаванию бросилась в воду.

“Осторожно! — крикнула моя учительница. — Осторожно!”

Она имела в виду, что нам надо отойти от края бассейна. Там положили Оливера, когда вытащили из воды. Никогда не забуду, как они пытались вернуть его к жизни. Губы у него посинели, лицо побелело. И учительница, и тренерша плакали. Мы, дети, молчали. Стояли и смотрели. Оливер ушел и не вернется. И я вдруг понял, что́ делает смерть. Хватает людей прямо у тебя перед носом.

Когда я повзрослел, у меня составилось о смерти более сложное представление. Особенно после того, как я убил человека. Тогда я осознал необратимость смерти. И какую боль причиняет невозможность переговоров. Тут не как в кино. Смерть не играет в шахматы. Она такая же, как все, — просто делает свое дело.

— Он пропал, — сказала звонившая. — Элиас пропал. Я не знаю, куда он подевался.

Его подружка. Мы виделись один-единственный раз, но, по-видимому, этого оказалось вполне достаточно. Она вспомнила меня и связала с судьбой, навстречу которой ушел ее бойфренд.

Еще когда увидел Элиаса возле церкви, я понял, что у него возникли проблемы. И он это подтвердил. Ему было страшно, он чувствовал, что его преследуют. Мне тогда хотелось списать все за счет безосновательной паранойи.

Но дело обстояло иначе. Я понимал это уже на похоронах Бобби, но предпочел оставить без внимания. Мне хватало своих тревог, да и чем я мог помочь.

— Он пропал вчера вечером, — сквозь слезы сообщила девушка. — Поехал на работу, но там так и не появился. Они позвонили, спросили, где он. Поздно ночью я заявила в полицию о его исчезновении. Но не знаю, ищут ли его.


Наверняка ищут, подумал я. Полиция прекрасно знала, что Элиас контактировал со мной. Я сам ловко скормил им эту информацию. Сейчас я снова с облегчением отметил, что мой “порше” никак не может быть замешан в убийстве. Он в сервисе. Оттуда звонили, хотели, чтобы я его забрал, но я отговорился, сказал, что зайду “на днях”. Даже не подумаю забирать его, пока не удостоверюсь, что это безопасно.

Разговаривая с подругой Элиаса, я избегал слова “убийство”. И вообще избегал домыслов насчет того, что могло случиться. Но у меня не было сомнений. Элиас убит. Вопрос лишь в том, когда обнаружится его труп.

— Лучше всего вам ждать, пусть полиция спокойно работает, — сказал я. — Дайте им всю информацию, о какой они попросят. Постарайтесь вспомнить, не случалось ли в последние дни чего-нибудь необычного. Не упоминал ли Элиас о каком-нибудь конфликте или о человеке, который его обижает.

— В последние дни? Вы шутите? Он уж которую неделю такой чудной. Не спит по ночам, ничего не ест. Даже пиво пить перестал.

Судя по всему, последнее казалось ей особенно странным. Ее рассказ подтвердил мое впечатление — Элиас определенно был сам не свой.

— А когда приходил домой, непременно запирал входную дверь на оба замка. И шторы задергивал. А мне велел обязательно проверять, не следит ли кто за мной, когда я ухожу из дома. Прямо как больной!

Она всхлипнула в трубку.

— Он говорил, кого боится? — спросил я.

— Он и сам не знал. Во всяком случае, отвечал так. Хотя… он говорил, что это из-за Сары. Из-за Сары Телль.

Я молча кивнул сам себе.

— Вы знали Сару?

— Мы все ее знали, — сказала подруга Элиаса. — Несколько лет в одной шайке тусовались. Пока она не укатила в Штаты. А как вернулась, родила ребенка. При этом многое меняется.

У меня возникла одна мысль, и я рискнул:

— Вы знаете некую Ракель Миннхаген? Или Свенссон?

Пульс участился, когда я произнес это имя.

— Ракель? Конечно, только это было давно. Она постарше нас.

Я постарался не выказывать излишней заинтересованности.

— Не знаете, что с ней сталось? Чем она сейчас занимается?

— Понятия не имею. Мы потеряли связь с тех пор, как она исчезла.

— Исчезла?

— Ушла. Ну, из нашей компашки.

Из компашки. Из шайки хулиганья. Многие из них угодили за решетку, но не Сара. И, похоже, не Ракель.

— А куда она подевалась? — спросил я, прекрасно сознавая, что моя настойчивость подозрительна. — Люди редко исчезают как дым.

— Понятное дело, — сказала подружка Элиаса. — Она вроде как скрылась. Мы… кое-кто из наших попал в передрягу. В неприятности с полицией. Ракель успела скрыться. И с тех пор не объявлялась.

— Извините за наглость, но я спрошу: у вас тоже были неприятности с полицией?

Она шмыгнула носом, потом сказала:

— Нет. Я в это дерьмо не ввязывалась.

— В отличие от Элиаса.

— Но он исправился. Правда исправился.

Весь автомобиль пропах гамбургером. Тысячи картин вихрем кружились у меня в голове. Наверняка была причина тому, что, в отличие от Бобби, Дженни и остальных погибших, Элиас пока не найден. Если преступнику уже не так легко создать впечатление, что виновник именно я, то он, вероятно, скорее всего, постарается уничтожить свои следы.

Или Элиас не выдержал и просто сбежал? Не справился с огромным стрессом. Но куда он направился?

— У вас есть летний домик или что-нибудь в этом роде? — спросил я. — У вас или у ваших родителей?

— Нет-нет, нам такое не по карману. Вы же понимаете.

Пожалуй, но спросить никогда не мешает.

— А родственник какой-нибудь есть или приятель, у которого он может спрятаться? Раз уж он думал, что его преследуют.

— Насколько я помню, нет.

Я пал духом. Наивно полагать, что Элиас скрывается добровольно. Он ведь не одну неделю чуял слежку, так что его определенно нет в живых.

Но как такое возможно?