Министерство справедливости
Часть 21 из 23 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
В отличие от настоятеля храма три десятка гостей, прибывшие на траурную церемонию со всего света, носят только черное: очки, рубашки, костюмы, носки и ботинки лучших брендов планеты. Черный — атрибут скорби, цвет горя и утраты, напоминание о том, что все люди, даже крупные авторитеты мира сего, смертны, а некоторые — и внезапно. Предшественник Лазареску кондукатор Бэштяну, например, подавился во время обеда сливовой косточкой — при том, что слив не любил и никогда их не ел. Судьба, не иначе…
— Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди животе вечнаго усопшаго раба Твоего Стево, и яко благ и человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости… — Отец Пантелеймон немного торопится: глотает окончания, ужимает фразы, сокращает периоды, на ходу убирает повторы. Ему велено уложиться в полчаса.
Свечи, окружающие гроб, распространяют сладковатый запах воска. Большинство из тех, кто слушает заупокойную молитву, не понимают ее смысла, да и не стремятся. Для них отпевание — просто скучный ритуал, необходимая условность, колебание воздуха. Толпа в храме обезличена. Темные очки прячут глаза и щеки, слегка мешковатые костюмы скрывают фигуры. В этой толпе колумбийский наркотрейдер Эстебан Паркурос уже не отличается от грузинского «крестного отца» Тенгиза Папуа, адмирал пиратской флотилии Вокас Джельзомино — от закулисной «крыши» Лас-Вегаса Берни Шикзаля, оружейный барон Айзек Преминджер — от торговца проститутками Лю Чэнминя, главный урановый криптодилер Тихомир Манов — от босса черного инсайдинга Киеши Токанава…
— Покой, Спасе наш, с праведными раба Твоего, и сего всели во дворы Твоя, якоже есть писано: презирая яко благ прегрешения его вольная и невольная…
Еще несколько финальных фраз на церковнославянском — и отпевание завершено. Наступает время прощания. Настоятель храма молча подает знак. Клубящаяся толпа дисциплинированно превращается в змейку. Гости, один за другим, подходят к гробу, наклоняются над покойным, чтобы символически чмокнуть его в лоб — точнее, в лежащий на лбу широкий бумажный венчик, который закрывает треть лица домнула Стево.
Процессия движется быстро. Отец Пантелеймон украдкой приподнимает край ризы и смотрит на часы: слава те, Господи, успеваем. Таких людей, как эти, подводить опасно. Но, кажется, в очереди к гробу остается всего человек пять. Еще пару минут прощания, потом вынос тела, а после оба свободны — и он, и покойник. Гроб заберут в один из вертолетов и хоронить будут уже не здесь, а в Бухаресте, в семейном склепе Лазареску…
Предпоследняя из темных фигур наклоняется над покойником — и тут случается немыслимое. После чмоканья в венчик усопший вдруг простирает руки, хватает этого человека за лацканы пиджака и притягивает к своей рыжей бороде, чтобы поцеловать в ответ! Ни святой отец, ни гости в черном даже не успевают удивиться чуду чудесному, потому что буквально через секунду после внезапного и феерического воскрешения из мертвых кондукатора Лазареску происходит нечто столь же невозможное — и ужасное.
Сине-белый мозаичный пол храма перестает быть твердью. Он разом покрывается сеткой трещин, мгновенно вспучивается сразу в трех местах и трижды лопается с оглушительным хлопком — словно детище левиафана, запертое в гигантском яйце, просится на волю.
Разверзаются источники великой бездны, отворяются хляби — подземные, а не небесные. Потоп стремителен, неумолим, полноводен, но в нарушение канона движется снизу вверх. Из трещин, появившихся в полу, мощно бьют струи во все стороны. Самый сильный и грозный из фонтанов — в центре зала, под помостом — моментально подхватывает легкий гроб, словно ковчег с единственным пассажиром, и уносит его высоко к потолку. Остальные фонтаны с утробным бульканьем начинают всё быстрее и быстрее наполнять помещение храма тяжелой липкой жидкостью. У нее черный цвет и резкий запах.
Человек, поцелованный покойником, знает этот запах лучше других. А еще ему известно, что будет, если хоть одна горящая церковная свеча упадет в черную маслянистую лужу.
Глава тридцать третья
Когда я опять вышел из ванной, Димитрий с Асей сидели за ноутбуком и болтали, глядя на экран. Нафталин в углу, по своему обыкновению, разминал мышцы: вместо гири он использовал стальной куб мини-сейфа, найденный у меня в номере. Вчера во дворе морга он вручную переставил с места на место полдюжины катафалков — так ловко, что это выглядело игрой в пятнашки. Однако сам силач решил, что сработал не очень аккуратно, на четверку с минусом, и сейчас наказывал себя, увеличив ежедневную норму тренировок.
Я громко закашлялся, и тогда все трое посмотрели на меня.
— Ну как? — обратился я к своей фокус-группе. — Есть сдвиги? Только честно.
По их лицам я понял — снова нет. Я только обманывал себя, цвет ничуть не изменился. Черт бы побрал эту дорогущую Orange Chromatics! Говорил же, надо было брать краску попроще, понатуральней, типа хны с корицей, — схватывается быстрее, смывается легче. Мама всегда ими пользовалась, и прекрасно. Но Ася, фанатка фирмы Redken, уперлась: нельзя, у других колер не тот. Ладно, раз надо, пусть будет тот. Прокатило. Но теперь-то что мне делать с этой радикальной рыжестью? Она въелась на совесть. Третий раз подряд мажу голову вонючим лосьоном-активатором от Wella. Жду, смываю, толку ноль.
— Может, вам походить пока так? — предложила Ася. — Если специально не подкрашивать пряди, месяца через три само сойдет. В конце концов Димитрий вообще родился рыжим — и ничего, живет себе и не жалуется. Правда, Дим? Ну давай, скажи Роману Ильичу.
— Правда, — нехотя подтвердил наш компьютерщик. Но при этом скроил унылую гримасу, которая, по-моему, могла значить одно: давно бы пожаловался, если бы знал, куда и кому.
— Нет, дамы и господа! — с чувством произнес я. — Никогда уважающий себя король треф не переметнется в червовый или бубновый стан. Масть, как и мать, не выбирают.
Подкрепив концовку фразы гордым чихом, я вернулся в ванную и вновь посмотрел в зеркало на рыжее безобразие. Вздохнул, свинтил крышечку с припрятанного на черный день флакона Schwarzkopf и решительно вылил содержимое на свою прическу и бороду…
Минут через сорок я вернулся обратно в комнату и был встречен аплодисментами. За что я особенно ценю свою команду — так это за доброту и великодушие к своему начальнику.
— Стало даже лучше, чем раньше, — оценил Нафталин. — Вылитый пророк Гедеон!
— Вы как этот… легендарный Лило Стич, корсар Черная Борода, — сообщил Димитрий.
— Не слушайте Димку, у него вечно беда с именами, — рассмеялась Ася. — Корсара звали Эдвард Тич, а Лило и Стич — персонажи мультика… А вообще я согласна с Нафом. Не знаю, как выглядел его пророк Гедеон, но, правда, стало лучше. Вы словно помолодели.
Ну еще бы, вздохнул я про себя. Schwarzkopf — фирма солидная, веников не вяжет. Черный цвет надежно перекрыл рыжий, борода сделалась, как новая. Таким образом я, сам того не желая, влился в армию молодящихся старикашек. Все эти борцы со временем старательно прячут от посторонних свою седину — и я теперь туда же. Позор на мою крашеную голову!
— Всё! — произнес я начальственным голосом. — На этом главную тему партсобрания — а именно обсуждение прически Романа Ильича — объявляю закрытой. Переходим к разделу «Разное». Димитрий, удалось найти подходящие кадры снаружи? Внутри самого храма, я догадываюсь, камер не было, а нам нужно приложить к отчету хоть какое-нибудь видео.
— Кое-что есть, — скромно ответил наш компьютерщик. — Там вчера над вами пролетал американский геофизический спутник «Эксплорер-52», и я чуть-чуть, в ручном режиме, подкрутил телеметрию. Разрешение не супер, а все, что не супер, система автоматически удаляет, как брак. Поэтому эти съемки потеряны для НАСА. Но не для нас…
Я увидел сверху храм-крепость, где отпевали мнимого Лазареску. Несколько секунд на экране ничего не происходило, а потом из открытого окна под куполом выплеснулся темный протуберанец. Он вытолкнул наружу бордовый экологичный гроб, в котором вместо румынского мафиози был я. Получив сильное ускорение, гроб перелетел через забор и пропал из кадра. Тем временем храм заметно вздрогнул. Из-под купола взметнулся еще один протуберанец — теперь огненный. Звуков спутниковая съемка не фиксировала, но помню, как у меня заложило уши. По счастью, я уже был далеко оттуда.
— Замечательный гроб! — похвалил я английскую фирму. — Будут лишние деньги — закажу штуки две про запас. Интересно, в каталоге сказано про отличные летные качества их продукции? Минуты полторы чувствовал себя прямо панночкой из «Вия». А за мягкую посадку я бы доплачивал отдельно. Тот хлопковый матрасик, на котором я спланировал в конце, надо было, наверное, упомянуть в отчете… Кстати, отчет все прочитали? Есть дополнения, исправления? У вас была куча времени, пока я боролся с рыжим колером.
— Это лучший из наших отчетов, — похвалила Ася. — Информативно и одновременно образно. Практически сага, а вы там внутри — как Эйрик Рауди или Арудж Барбаросса. Одного не пойму: на хрена вы поцеловали Запорожского? Эффектно, да, но какой смысл?
— Смысл простой, — с удовольствием объяснил я. Приятно было вспомнить свой экспромт. — Главная цель — наш клиент, по нему следовало бить прямой наводкой. Оттенок лаванды я вроде уловил, но полной уверенности у меня не было. А как еще убедиться, что это он? Не мог же я попросить клиента наклониться поближе? Пришлось импровизировать.
— По-моему, это вы сильно рисковали, — заметила Ася. — Хотя вообще весь наш план был чистой воды авантюрой. Мы поддались на ваши уговоры от полной безнадеги.
— Первую часть плана мы еще могли просчитать, но вторая — да, на чистом везении, — кивнул Нафталин. — Одному, без поддержки, вслепую изображать труп… Вас могли бы пристрелить еще до того, как вы включили свою силу. И что нам после этого делать?
— Потребовать от Юрия Борисовича, чтобы меня представили к правительственной награде, — предложил я. — Мне бы дали посмертно звездочку Героя России. Было бы что предъявить апостолу Петру… Ася, Нафталин, да бросьте вы! Зачем переживать неприятности, которые не наступили? План, принесший победу, не может быть плохим.
Строго говоря, план и не был таким уж плохим, подумал я. Вся комбинация строилась на том, что Румыния — не центр мира, и многие из тех, кто пришел проститься с Лазареску, лично с ним никогда не пересекались. Тем более, что в лица покойников люди не очень-то любят вглядываться. Рыжая борода на месте — и ладно… Впрочем, если уж совсем честно, Ася с Нафталином правы. Я, кажется, слегка оборзел в своей уверенности, что Великая Вселенская Справедливость заслонит меня от Запорожского и прочих мировых упырей. Тоже мне, великий Ромик, посланец Небесного Авторитета! Мог бы запросто словить там пулю или навернуться сверху в экологическом гробике. Я ведь не Славка, летать не умею.
— А что здешние СМИ пишут про тех, кто был в храме? — поинтересовался я у Димитрия. — Такие зубры и в таком количестве одновременно попали под раздачу! В Америке вся пресса уж наверняка бы на ушах стояла. Скандалы, интриги, расследования…
— Даже мельком никто не упоминает, — отозвался наш компьютерщик. — Мы с Асей еще с вечера мониторим их газеты и новостные сайты. Ноль информации — ни кого хоронили, ни кто хоронил. Все пишут одинаково: природный катаклизм… коллективный несчастный случай… три десятка трупов… А чьих трупов — молчок. Не опознали. Поразительно!
Это как раз-таки не поражает, подумал я. Африка — все же не Европа. Если полиция Касабланки объявит, что у нее прямо под носом отбросили коньки сразу три десятка лидеров всемирного паханата — значит, придется признать, что вся свора смогла сюда беспрепятственно въехать. Ну и кому нужно это позорище? Тем более сейчас, когда в Марокко — национальное торжество: появилось первое месторождение легкой нефти в промышленных масштабах. Вся страна ликует — не надо больше импортировать топливо, цена на бензин упадет. Стоит ли омрачать праздник скандальными новостями? Ладно, как хотите, мы-то от здешнего прохиндейства только в выигрыше. Наш департамент работает не на публику и шумихи не любит. Отчет, который мы сдадим, положат в сейф — и все.
— Кто-нибудь, кроме меня, уцелел? — поинтересовался я.
Уже второй раз подряд наш мстительный жнец подрубает большую компанию, в которой один другого стоит. Когда мы потопили остров Нуси-Бо, выплыли только собаки.
— Спасся еще настоятель храма, отец Пантелеймон, — успокоил меня Димитрий. — Его выбросило в то же окошко. Правда, посадка у него была не такой мягкой, как у вас. Несколько переломов, ушибы, ссадины, но, как пишут, жизнь его вне опасности. Он уже дал комментарий из больницы. Благодарит отца небесного за чудесное избавление.
Рад за батюшку, подумал я. Успел человек вовремя остановиться — и получил второй шанс. Или, может, просто по шкале злодейств не дотянул до высшей меры. Как Кенарев.
— Настоятелю вдвойне повезло, — добавила Ася. — Пишут, что это происшествие станет началом прекрасной дружбы — православного прихода и мэрии Касабланки. Успенский храм опять возвратят на улицу Блида. Суд отменил решение, хозяйствующие субъекты уступили старое здание. А на новом месте будут качать нефть. Короче, в выигрыше все.
— Нет худа без добра, — согласился я. — При жизни от Запорожского был один только вред, зато его смерть сразу же реально помогла людям. Да и остальные, думаю, загнули салазки не без пользы для всей планеты. Когда вы вернетесь в Москву, доложите об этом Сергею Петровичу. Я считаю, за эпизод в Касабланке нашей команде уж точно полагается премия.
— Что значит «вы вернетесь»? — недоуменно переспросила Ася. — А вы?
Глава тридцать четвертая
— А я, друзья мои…
Говорят, лжеца выдают мимика и жесты. Желая утаить вранье, ты не должен размахивать руками. Однако неподвижные руки — тоже признак неправды. Сидеть прямо нельзя, но и наклон подозрителен. Нельзя кашлять громко и тихо, пользоваться носовым платком и обходиться без него, быть улыбчивым и хмурым, говорить медленно и быстро, смотреть в сторону и прямо… Тьфу, да ничего нельзя! Но как удержаться, если у тебя щекочет в носу? Напряженная физиономия с выпученными глазами — самая верная примета вруна.
Чихнув в носовой платок, я оглядел свою команду, улыбнулся, нахмурился и продолжил:
— А я задержусь на денек-другой. Не хватало, чтобы в аэропорту с моей бороды потекла краска. Вдобавок я, как видите, еще и простудился. Если закашляюсь у терминала, нас всех запросто могут ссадить с рейса. Эпидемия давно закончилась, но мы же в Африке, а тут всё медленнее. Инструкции, которые везде отменены, здесь, может, и остались…
Моя команда повела себя предсказуемо. Сперва, как и следовало ожидать, Ася, Димитрий и Нафталин гордо заупрямились и объявили, что не бросят меня в Марокко, а будут за мной ухаживать, сколько понадобится. Я на корню пресек их самоотверженность: объяснил, что простуда — не проказа, а командировочные на пальмах не растут. В ходе краткой, но яркой перепалки пришлось дважды повысить голос, напомнив о субординации и о первом правиле департамента — вовремя сдавать отчеты начальству. Ведь если возникнут проволочки с главным документом, крайним окажусь я, а им-то, строптивцам, ничего не грозит. Этот аргумент сработал. Два брата милосердия и одна сестра вняли уговорам и с ворчанием отправились к себе — складывать вещи.
Конечно, от троицы проныр можно было ждать и бытового героизма, то есть подвоха. Поэтому я занял позицию у окна, проявил терпение и дождался, пока все трое со своими чемоданами не покинут отель. Едва они сели в такси и уехали, я спустился на ресепшен и проверил по гостевой книге, действительно ли они выписались. Только после этого я вернулся в номер, улегся на диван и стал глядеть в потолок. Так мне лучше думалось.
Отмазки мои, к слову, не были таким уж враньем. Они были правдой процентов на семьдесят. Черный краситель от фирмы Schwarzkopf, который я втер себе в шевелюру и бороду, еще мог бы запросто полинять. И я на самом деле немного простыл в том морге, где нас с Лазареску поменяли местами. Для запаха мой костюм чуть-чуть обрызгали формалином, а для того, чтобы покойник на ощупь не казался теплым, мне самому пришлось минут двадцать полежать в морозильной камере. Спасибо, что во время отпевания на меня не напал чих. Воскресать раньше времени было бы рискованно…
Лежа на диване, я прислушался к своему организму. В горле почти не першило, нос не закладывало. Как я и надеялся, простуда была чисто символической — удобным способом усыпить бдительность моих помощников. Узнай они о планах Романа Ильича на вечер, я бы точно не остался в одиночестве. Но у меня не было права впутывать троицу в наши с Левкой дела. К тому же я понятия не имел, что меня ждет через несколько часов.
Жизнь полна сюрпризов. Отправляясь в Марокко, не думаешь, что скоро тебя положат в гроб вместо мертвого румына. А когда летишь в этом гробу по небу и видишь с высоты блеск океана, не знаешь, что через сутки судьба приведет тебя на его побережье — в порт Касабланки. Вскоре меня ждет причал Мулай-Юсеф, терминал номер 3.
Всё началось с широты и долготы, которые вычислил для меня Влад Туватин. Оказалось, что по указанным координатам нет никакого клочка суши, даже кораллового островка типа Нуси-Бо. Ага, подумал я тогда, очень мило. Идею, что хозяин колпачка движется по океану вплавь или на весельной лодке, отбросим сразу. Значит, следует найти судно, но какое? Круизный лайнер, рыбацкую шхуну, а может, крейсер? Лет тридцать назад поиски растянулись бы на недели, но в эпоху Интернета нужную информацию за считанные минуты мог добыть любой пользователь Сети — даже непродвинутый, вроде меня.
Через общедоступный онлайн-трекинг морских судов Marine Traffic я всего в три клика выяснил, что в означенный день и час в этой точке океана находилось одно судно — яхта «Гурон» класса «М» водоизмещением семь тонн. На всякий случай перепроверил через FleetMon — всё верно. Ради интереса попробовал найти имя владельца «Гурона», но без толку. Эти сведения закапывают глубже, чем пиратские клады. То есть открытые данные вроде имеются, а пользы от них ноль. Яхта была изначально зарегистрирована на острове Мэн, ходила под либерийским флагом и принадлежала трастовому фонду, которым управляло акционерное общество, которым, в свою очередь, владел анонимный благотворительный фонд, учрежденный другим акционерным обществом… ну и так далее. Обнаружить, где в этой очереди начало и есть ли оно вообще, не сумел бы, наверное, и человек поопытнее меня: скорее всего, где-то в дурной бесконечности цепочка пересекается сама с собой, и может, не один раз. Так обычно и бывает.
После того, как я вычислил «Гурон», мне оставалось отследить геолокацию по автоматической идентификационной системе. Это я сделал сегодняшним утром. И что же? Стало понятно, что яхта держит курс на Касабланку и прибудет днем. За полчаса до того, как я первый раз попытался смыть с себя рыжую краску, на сайте порта высветились название причала и номер терминала. Так что, беседуя со своей командой, я одновременно раздумывал о том, как бы половчее спровадить их домой, а самому пока остаться.
Появление яхты «Гурон» в Касабланке вряд ли было простым совпадением. Да, я мог себе представить, что кто-то из гангстеров — пусть бы и Запорожский — готовил себе запасной путь отхода из Марокко, не подозревая, что он не пригодится. Но это объяснение не казалось мне убедительным. В мире десятки тысяч яхт и примерно столько же городов на побережьях рек, морей и океанов. Тем не менее и яхта, к которой меня привел тайник Левки, и наша команда оказались одновременно в одном и том же городе. Как такое вообще могло быть? Теория вероятности, ау? Закон больших чисел, ау? Имейте в виду: мой братец — не Нострадамус и не бабка Ванга. Он не мог заранее знать о дате кончины Стево Лазареску — с последующим отпеванием. Тем не менее он зачем-то завещал мне треклятый колпачок от шариковой ручки! И при этом, гад такой, ничего не объяснил.
Надеюсь, сегодня вечером я получу ответы. Пойму ли я их, если не знаю вопросов?
На причал Мулай-Юсеф я приехал около девяти вечера, занял удобную позицию в нише между двумя пакгаузами и стал следить за яхтой в подзорную трубу, которую еще в Москве под благовидным предлогом одолжил у Нафталина. Ни на одной из двух палуб, ни на капитанском мостике не наблюдалось никакой активности — словно бы люди, пригнавшие яхту на третий терминал, сочли задачу выполненной и поспешно свалили отсюда подальше. Это было бы очень кстати: осмотр чужого судна удобнее проводить без свидетелей. Впрочем, я не торопился покидать свое укрытие раньше времени и ждал.
Как только стемнело, красные и зеленые огоньки весело замигали на ближайших яхтах — но не на «Гуроне». Здесь обе палубы оставались темными, а в черных иллюминаторах тускло отражались звездочки фонарей с пирса. Это означало, что путь свободен. Однако я все же дотерпел, пока длинная и короткая стрелки моих часов сойдутся на двенадцати, и только тогда осторожно, с оглядкой, поднялся по трапу. Считается, что чем дороже яхта, тем надежнее замки. Но я ведь не зря купил в лавке напротив отеля универсальный ключ от всех замков — полуметровый стальной ломик. А против него, как известно, нет приема.
Вскрыв дверь, я оставил ее приоткрытой, скатился по трапу обратно на причал и опять затаился между пакгаузами. Если «Гурон» на сигнализации, и та сработала, полиция порта обязана прибыть через семь минут максимум. Я выждал двадцать — ни воя сирен, ни прожекторов, ни полицейских с карабинами наперевес. Даже местная кошка пробежала по пирсу молча. В такие вот минуты всеобщий пофигизм кажется прекрасным качеством.
Вперед! Пять секунд — и я на трапе, еще три — и я внутри. Дальше мой план состоял из двух пунктов. Первый — задернуть занавески на всех иллюминаторах. Второй — ощупью найти выключатель, а потом зажечь свет. Однако я не сумел сделать ни того, ни другого.
Помешала мне тяжесть, разлитая в воздухе. Вязкий свинец сразу проник в мои легкие, отнимая кислород. Голова закружилась. С запозданием я понял: что-то на этой яхте было неправильно — словно бы здесь хранили что-то мерзкое, вонючее, тошнотворное, вроде сгнивших останков кита. Тошнота окружала меня со всех сторон, она была такой плотной и густой, что я понял: еще мгновение — и желудок вернет съеденный днем обед. «Только бы не наблевать!» — эту мысль я еще успел запомнить. А потом уже — больше никакую…
Я открыл глаза и понял, что темноты нет. Передо мной весело вспыхнул крутящийся калейдоскоп из огней, набрал скорость, а потом вдруг замедлился, мигнул и исчез. На свободное место тотчас же выдвинулась густая лесная чаща, сказочный черный бор… Да нет, не бор это был — борода! Знакомая, пышная, с сединой — примерно, как у меня до покраски. Мгновение спустя над бородой обозначились знакомые очки на знакомом носу.
Левка? Левка! Вот же сукин сын! Я жутко разозлился, и эта злость перевесила радость от того, что братец внезапно оказался жив.
— Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди животе вечнаго усопшаго раба Твоего Стево, и яко благ и человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости… — Отец Пантелеймон немного торопится: глотает окончания, ужимает фразы, сокращает периоды, на ходу убирает повторы. Ему велено уложиться в полчаса.
Свечи, окружающие гроб, распространяют сладковатый запах воска. Большинство из тех, кто слушает заупокойную молитву, не понимают ее смысла, да и не стремятся. Для них отпевание — просто скучный ритуал, необходимая условность, колебание воздуха. Толпа в храме обезличена. Темные очки прячут глаза и щеки, слегка мешковатые костюмы скрывают фигуры. В этой толпе колумбийский наркотрейдер Эстебан Паркурос уже не отличается от грузинского «крестного отца» Тенгиза Папуа, адмирал пиратской флотилии Вокас Джельзомино — от закулисной «крыши» Лас-Вегаса Берни Шикзаля, оружейный барон Айзек Преминджер — от торговца проститутками Лю Чэнминя, главный урановый криптодилер Тихомир Манов — от босса черного инсайдинга Киеши Токанава…
— Покой, Спасе наш, с праведными раба Твоего, и сего всели во дворы Твоя, якоже есть писано: презирая яко благ прегрешения его вольная и невольная…
Еще несколько финальных фраз на церковнославянском — и отпевание завершено. Наступает время прощания. Настоятель храма молча подает знак. Клубящаяся толпа дисциплинированно превращается в змейку. Гости, один за другим, подходят к гробу, наклоняются над покойным, чтобы символически чмокнуть его в лоб — точнее, в лежащий на лбу широкий бумажный венчик, который закрывает треть лица домнула Стево.
Процессия движется быстро. Отец Пантелеймон украдкой приподнимает край ризы и смотрит на часы: слава те, Господи, успеваем. Таких людей, как эти, подводить опасно. Но, кажется, в очереди к гробу остается всего человек пять. Еще пару минут прощания, потом вынос тела, а после оба свободны — и он, и покойник. Гроб заберут в один из вертолетов и хоронить будут уже не здесь, а в Бухаресте, в семейном склепе Лазареску…
Предпоследняя из темных фигур наклоняется над покойником — и тут случается немыслимое. После чмоканья в венчик усопший вдруг простирает руки, хватает этого человека за лацканы пиджака и притягивает к своей рыжей бороде, чтобы поцеловать в ответ! Ни святой отец, ни гости в черном даже не успевают удивиться чуду чудесному, потому что буквально через секунду после внезапного и феерического воскрешения из мертвых кондукатора Лазареску происходит нечто столь же невозможное — и ужасное.
Сине-белый мозаичный пол храма перестает быть твердью. Он разом покрывается сеткой трещин, мгновенно вспучивается сразу в трех местах и трижды лопается с оглушительным хлопком — словно детище левиафана, запертое в гигантском яйце, просится на волю.
Разверзаются источники великой бездны, отворяются хляби — подземные, а не небесные. Потоп стремителен, неумолим, полноводен, но в нарушение канона движется снизу вверх. Из трещин, появившихся в полу, мощно бьют струи во все стороны. Самый сильный и грозный из фонтанов — в центре зала, под помостом — моментально подхватывает легкий гроб, словно ковчег с единственным пассажиром, и уносит его высоко к потолку. Остальные фонтаны с утробным бульканьем начинают всё быстрее и быстрее наполнять помещение храма тяжелой липкой жидкостью. У нее черный цвет и резкий запах.
Человек, поцелованный покойником, знает этот запах лучше других. А еще ему известно, что будет, если хоть одна горящая церковная свеча упадет в черную маслянистую лужу.
Глава тридцать третья
Когда я опять вышел из ванной, Димитрий с Асей сидели за ноутбуком и болтали, глядя на экран. Нафталин в углу, по своему обыкновению, разминал мышцы: вместо гири он использовал стальной куб мини-сейфа, найденный у меня в номере. Вчера во дворе морга он вручную переставил с места на место полдюжины катафалков — так ловко, что это выглядело игрой в пятнашки. Однако сам силач решил, что сработал не очень аккуратно, на четверку с минусом, и сейчас наказывал себя, увеличив ежедневную норму тренировок.
Я громко закашлялся, и тогда все трое посмотрели на меня.
— Ну как? — обратился я к своей фокус-группе. — Есть сдвиги? Только честно.
По их лицам я понял — снова нет. Я только обманывал себя, цвет ничуть не изменился. Черт бы побрал эту дорогущую Orange Chromatics! Говорил же, надо было брать краску попроще, понатуральней, типа хны с корицей, — схватывается быстрее, смывается легче. Мама всегда ими пользовалась, и прекрасно. Но Ася, фанатка фирмы Redken, уперлась: нельзя, у других колер не тот. Ладно, раз надо, пусть будет тот. Прокатило. Но теперь-то что мне делать с этой радикальной рыжестью? Она въелась на совесть. Третий раз подряд мажу голову вонючим лосьоном-активатором от Wella. Жду, смываю, толку ноль.
— Может, вам походить пока так? — предложила Ася. — Если специально не подкрашивать пряди, месяца через три само сойдет. В конце концов Димитрий вообще родился рыжим — и ничего, живет себе и не жалуется. Правда, Дим? Ну давай, скажи Роману Ильичу.
— Правда, — нехотя подтвердил наш компьютерщик. Но при этом скроил унылую гримасу, которая, по-моему, могла значить одно: давно бы пожаловался, если бы знал, куда и кому.
— Нет, дамы и господа! — с чувством произнес я. — Никогда уважающий себя король треф не переметнется в червовый или бубновый стан. Масть, как и мать, не выбирают.
Подкрепив концовку фразы гордым чихом, я вернулся в ванную и вновь посмотрел в зеркало на рыжее безобразие. Вздохнул, свинтил крышечку с припрятанного на черный день флакона Schwarzkopf и решительно вылил содержимое на свою прическу и бороду…
Минут через сорок я вернулся обратно в комнату и был встречен аплодисментами. За что я особенно ценю свою команду — так это за доброту и великодушие к своему начальнику.
— Стало даже лучше, чем раньше, — оценил Нафталин. — Вылитый пророк Гедеон!
— Вы как этот… легендарный Лило Стич, корсар Черная Борода, — сообщил Димитрий.
— Не слушайте Димку, у него вечно беда с именами, — рассмеялась Ася. — Корсара звали Эдвард Тич, а Лило и Стич — персонажи мультика… А вообще я согласна с Нафом. Не знаю, как выглядел его пророк Гедеон, но, правда, стало лучше. Вы словно помолодели.
Ну еще бы, вздохнул я про себя. Schwarzkopf — фирма солидная, веников не вяжет. Черный цвет надежно перекрыл рыжий, борода сделалась, как новая. Таким образом я, сам того не желая, влился в армию молодящихся старикашек. Все эти борцы со временем старательно прячут от посторонних свою седину — и я теперь туда же. Позор на мою крашеную голову!
— Всё! — произнес я начальственным голосом. — На этом главную тему партсобрания — а именно обсуждение прически Романа Ильича — объявляю закрытой. Переходим к разделу «Разное». Димитрий, удалось найти подходящие кадры снаружи? Внутри самого храма, я догадываюсь, камер не было, а нам нужно приложить к отчету хоть какое-нибудь видео.
— Кое-что есть, — скромно ответил наш компьютерщик. — Там вчера над вами пролетал американский геофизический спутник «Эксплорер-52», и я чуть-чуть, в ручном режиме, подкрутил телеметрию. Разрешение не супер, а все, что не супер, система автоматически удаляет, как брак. Поэтому эти съемки потеряны для НАСА. Но не для нас…
Я увидел сверху храм-крепость, где отпевали мнимого Лазареску. Несколько секунд на экране ничего не происходило, а потом из открытого окна под куполом выплеснулся темный протуберанец. Он вытолкнул наружу бордовый экологичный гроб, в котором вместо румынского мафиози был я. Получив сильное ускорение, гроб перелетел через забор и пропал из кадра. Тем временем храм заметно вздрогнул. Из-под купола взметнулся еще один протуберанец — теперь огненный. Звуков спутниковая съемка не фиксировала, но помню, как у меня заложило уши. По счастью, я уже был далеко оттуда.
— Замечательный гроб! — похвалил я английскую фирму. — Будут лишние деньги — закажу штуки две про запас. Интересно, в каталоге сказано про отличные летные качества их продукции? Минуты полторы чувствовал себя прямо панночкой из «Вия». А за мягкую посадку я бы доплачивал отдельно. Тот хлопковый матрасик, на котором я спланировал в конце, надо было, наверное, упомянуть в отчете… Кстати, отчет все прочитали? Есть дополнения, исправления? У вас была куча времени, пока я боролся с рыжим колером.
— Это лучший из наших отчетов, — похвалила Ася. — Информативно и одновременно образно. Практически сага, а вы там внутри — как Эйрик Рауди или Арудж Барбаросса. Одного не пойму: на хрена вы поцеловали Запорожского? Эффектно, да, но какой смысл?
— Смысл простой, — с удовольствием объяснил я. Приятно было вспомнить свой экспромт. — Главная цель — наш клиент, по нему следовало бить прямой наводкой. Оттенок лаванды я вроде уловил, но полной уверенности у меня не было. А как еще убедиться, что это он? Не мог же я попросить клиента наклониться поближе? Пришлось импровизировать.
— По-моему, это вы сильно рисковали, — заметила Ася. — Хотя вообще весь наш план был чистой воды авантюрой. Мы поддались на ваши уговоры от полной безнадеги.
— Первую часть плана мы еще могли просчитать, но вторая — да, на чистом везении, — кивнул Нафталин. — Одному, без поддержки, вслепую изображать труп… Вас могли бы пристрелить еще до того, как вы включили свою силу. И что нам после этого делать?
— Потребовать от Юрия Борисовича, чтобы меня представили к правительственной награде, — предложил я. — Мне бы дали посмертно звездочку Героя России. Было бы что предъявить апостолу Петру… Ася, Нафталин, да бросьте вы! Зачем переживать неприятности, которые не наступили? План, принесший победу, не может быть плохим.
Строго говоря, план и не был таким уж плохим, подумал я. Вся комбинация строилась на том, что Румыния — не центр мира, и многие из тех, кто пришел проститься с Лазареску, лично с ним никогда не пересекались. Тем более, что в лица покойников люди не очень-то любят вглядываться. Рыжая борода на месте — и ладно… Впрочем, если уж совсем честно, Ася с Нафталином правы. Я, кажется, слегка оборзел в своей уверенности, что Великая Вселенская Справедливость заслонит меня от Запорожского и прочих мировых упырей. Тоже мне, великий Ромик, посланец Небесного Авторитета! Мог бы запросто словить там пулю или навернуться сверху в экологическом гробике. Я ведь не Славка, летать не умею.
— А что здешние СМИ пишут про тех, кто был в храме? — поинтересовался я у Димитрия. — Такие зубры и в таком количестве одновременно попали под раздачу! В Америке вся пресса уж наверняка бы на ушах стояла. Скандалы, интриги, расследования…
— Даже мельком никто не упоминает, — отозвался наш компьютерщик. — Мы с Асей еще с вечера мониторим их газеты и новостные сайты. Ноль информации — ни кого хоронили, ни кто хоронил. Все пишут одинаково: природный катаклизм… коллективный несчастный случай… три десятка трупов… А чьих трупов — молчок. Не опознали. Поразительно!
Это как раз-таки не поражает, подумал я. Африка — все же не Европа. Если полиция Касабланки объявит, что у нее прямо под носом отбросили коньки сразу три десятка лидеров всемирного паханата — значит, придется признать, что вся свора смогла сюда беспрепятственно въехать. Ну и кому нужно это позорище? Тем более сейчас, когда в Марокко — национальное торжество: появилось первое месторождение легкой нефти в промышленных масштабах. Вся страна ликует — не надо больше импортировать топливо, цена на бензин упадет. Стоит ли омрачать праздник скандальными новостями? Ладно, как хотите, мы-то от здешнего прохиндейства только в выигрыше. Наш департамент работает не на публику и шумихи не любит. Отчет, который мы сдадим, положат в сейф — и все.
— Кто-нибудь, кроме меня, уцелел? — поинтересовался я.
Уже второй раз подряд наш мстительный жнец подрубает большую компанию, в которой один другого стоит. Когда мы потопили остров Нуси-Бо, выплыли только собаки.
— Спасся еще настоятель храма, отец Пантелеймон, — успокоил меня Димитрий. — Его выбросило в то же окошко. Правда, посадка у него была не такой мягкой, как у вас. Несколько переломов, ушибы, ссадины, но, как пишут, жизнь его вне опасности. Он уже дал комментарий из больницы. Благодарит отца небесного за чудесное избавление.
Рад за батюшку, подумал я. Успел человек вовремя остановиться — и получил второй шанс. Или, может, просто по шкале злодейств не дотянул до высшей меры. Как Кенарев.
— Настоятелю вдвойне повезло, — добавила Ася. — Пишут, что это происшествие станет началом прекрасной дружбы — православного прихода и мэрии Касабланки. Успенский храм опять возвратят на улицу Блида. Суд отменил решение, хозяйствующие субъекты уступили старое здание. А на новом месте будут качать нефть. Короче, в выигрыше все.
— Нет худа без добра, — согласился я. — При жизни от Запорожского был один только вред, зато его смерть сразу же реально помогла людям. Да и остальные, думаю, загнули салазки не без пользы для всей планеты. Когда вы вернетесь в Москву, доложите об этом Сергею Петровичу. Я считаю, за эпизод в Касабланке нашей команде уж точно полагается премия.
— Что значит «вы вернетесь»? — недоуменно переспросила Ася. — А вы?
Глава тридцать четвертая
— А я, друзья мои…
Говорят, лжеца выдают мимика и жесты. Желая утаить вранье, ты не должен размахивать руками. Однако неподвижные руки — тоже признак неправды. Сидеть прямо нельзя, но и наклон подозрителен. Нельзя кашлять громко и тихо, пользоваться носовым платком и обходиться без него, быть улыбчивым и хмурым, говорить медленно и быстро, смотреть в сторону и прямо… Тьфу, да ничего нельзя! Но как удержаться, если у тебя щекочет в носу? Напряженная физиономия с выпученными глазами — самая верная примета вруна.
Чихнув в носовой платок, я оглядел свою команду, улыбнулся, нахмурился и продолжил:
— А я задержусь на денек-другой. Не хватало, чтобы в аэропорту с моей бороды потекла краска. Вдобавок я, как видите, еще и простудился. Если закашляюсь у терминала, нас всех запросто могут ссадить с рейса. Эпидемия давно закончилась, но мы же в Африке, а тут всё медленнее. Инструкции, которые везде отменены, здесь, может, и остались…
Моя команда повела себя предсказуемо. Сперва, как и следовало ожидать, Ася, Димитрий и Нафталин гордо заупрямились и объявили, что не бросят меня в Марокко, а будут за мной ухаживать, сколько понадобится. Я на корню пресек их самоотверженность: объяснил, что простуда — не проказа, а командировочные на пальмах не растут. В ходе краткой, но яркой перепалки пришлось дважды повысить голос, напомнив о субординации и о первом правиле департамента — вовремя сдавать отчеты начальству. Ведь если возникнут проволочки с главным документом, крайним окажусь я, а им-то, строптивцам, ничего не грозит. Этот аргумент сработал. Два брата милосердия и одна сестра вняли уговорам и с ворчанием отправились к себе — складывать вещи.
Конечно, от троицы проныр можно было ждать и бытового героизма, то есть подвоха. Поэтому я занял позицию у окна, проявил терпение и дождался, пока все трое со своими чемоданами не покинут отель. Едва они сели в такси и уехали, я спустился на ресепшен и проверил по гостевой книге, действительно ли они выписались. Только после этого я вернулся в номер, улегся на диван и стал глядеть в потолок. Так мне лучше думалось.
Отмазки мои, к слову, не были таким уж враньем. Они были правдой процентов на семьдесят. Черный краситель от фирмы Schwarzkopf, который я втер себе в шевелюру и бороду, еще мог бы запросто полинять. И я на самом деле немного простыл в том морге, где нас с Лазареску поменяли местами. Для запаха мой костюм чуть-чуть обрызгали формалином, а для того, чтобы покойник на ощупь не казался теплым, мне самому пришлось минут двадцать полежать в морозильной камере. Спасибо, что во время отпевания на меня не напал чих. Воскресать раньше времени было бы рискованно…
Лежа на диване, я прислушался к своему организму. В горле почти не першило, нос не закладывало. Как я и надеялся, простуда была чисто символической — удобным способом усыпить бдительность моих помощников. Узнай они о планах Романа Ильича на вечер, я бы точно не остался в одиночестве. Но у меня не было права впутывать троицу в наши с Левкой дела. К тому же я понятия не имел, что меня ждет через несколько часов.
Жизнь полна сюрпризов. Отправляясь в Марокко, не думаешь, что скоро тебя положат в гроб вместо мертвого румына. А когда летишь в этом гробу по небу и видишь с высоты блеск океана, не знаешь, что через сутки судьба приведет тебя на его побережье — в порт Касабланки. Вскоре меня ждет причал Мулай-Юсеф, терминал номер 3.
Всё началось с широты и долготы, которые вычислил для меня Влад Туватин. Оказалось, что по указанным координатам нет никакого клочка суши, даже кораллового островка типа Нуси-Бо. Ага, подумал я тогда, очень мило. Идею, что хозяин колпачка движется по океану вплавь или на весельной лодке, отбросим сразу. Значит, следует найти судно, но какое? Круизный лайнер, рыбацкую шхуну, а может, крейсер? Лет тридцать назад поиски растянулись бы на недели, но в эпоху Интернета нужную информацию за считанные минуты мог добыть любой пользователь Сети — даже непродвинутый, вроде меня.
Через общедоступный онлайн-трекинг морских судов Marine Traffic я всего в три клика выяснил, что в означенный день и час в этой точке океана находилось одно судно — яхта «Гурон» класса «М» водоизмещением семь тонн. На всякий случай перепроверил через FleetMon — всё верно. Ради интереса попробовал найти имя владельца «Гурона», но без толку. Эти сведения закапывают глубже, чем пиратские клады. То есть открытые данные вроде имеются, а пользы от них ноль. Яхта была изначально зарегистрирована на острове Мэн, ходила под либерийским флагом и принадлежала трастовому фонду, которым управляло акционерное общество, которым, в свою очередь, владел анонимный благотворительный фонд, учрежденный другим акционерным обществом… ну и так далее. Обнаружить, где в этой очереди начало и есть ли оно вообще, не сумел бы, наверное, и человек поопытнее меня: скорее всего, где-то в дурной бесконечности цепочка пересекается сама с собой, и может, не один раз. Так обычно и бывает.
После того, как я вычислил «Гурон», мне оставалось отследить геолокацию по автоматической идентификационной системе. Это я сделал сегодняшним утром. И что же? Стало понятно, что яхта держит курс на Касабланку и прибудет днем. За полчаса до того, как я первый раз попытался смыть с себя рыжую краску, на сайте порта высветились название причала и номер терминала. Так что, беседуя со своей командой, я одновременно раздумывал о том, как бы половчее спровадить их домой, а самому пока остаться.
Появление яхты «Гурон» в Касабланке вряд ли было простым совпадением. Да, я мог себе представить, что кто-то из гангстеров — пусть бы и Запорожский — готовил себе запасной путь отхода из Марокко, не подозревая, что он не пригодится. Но это объяснение не казалось мне убедительным. В мире десятки тысяч яхт и примерно столько же городов на побережьях рек, морей и океанов. Тем не менее и яхта, к которой меня привел тайник Левки, и наша команда оказались одновременно в одном и том же городе. Как такое вообще могло быть? Теория вероятности, ау? Закон больших чисел, ау? Имейте в виду: мой братец — не Нострадамус и не бабка Ванга. Он не мог заранее знать о дате кончины Стево Лазареску — с последующим отпеванием. Тем не менее он зачем-то завещал мне треклятый колпачок от шариковой ручки! И при этом, гад такой, ничего не объяснил.
Надеюсь, сегодня вечером я получу ответы. Пойму ли я их, если не знаю вопросов?
На причал Мулай-Юсеф я приехал около девяти вечера, занял удобную позицию в нише между двумя пакгаузами и стал следить за яхтой в подзорную трубу, которую еще в Москве под благовидным предлогом одолжил у Нафталина. Ни на одной из двух палуб, ни на капитанском мостике не наблюдалось никакой активности — словно бы люди, пригнавшие яхту на третий терминал, сочли задачу выполненной и поспешно свалили отсюда подальше. Это было бы очень кстати: осмотр чужого судна удобнее проводить без свидетелей. Впрочем, я не торопился покидать свое укрытие раньше времени и ждал.
Как только стемнело, красные и зеленые огоньки весело замигали на ближайших яхтах — но не на «Гуроне». Здесь обе палубы оставались темными, а в черных иллюминаторах тускло отражались звездочки фонарей с пирса. Это означало, что путь свободен. Однако я все же дотерпел, пока длинная и короткая стрелки моих часов сойдутся на двенадцати, и только тогда осторожно, с оглядкой, поднялся по трапу. Считается, что чем дороже яхта, тем надежнее замки. Но я ведь не зря купил в лавке напротив отеля универсальный ключ от всех замков — полуметровый стальной ломик. А против него, как известно, нет приема.
Вскрыв дверь, я оставил ее приоткрытой, скатился по трапу обратно на причал и опять затаился между пакгаузами. Если «Гурон» на сигнализации, и та сработала, полиция порта обязана прибыть через семь минут максимум. Я выждал двадцать — ни воя сирен, ни прожекторов, ни полицейских с карабинами наперевес. Даже местная кошка пробежала по пирсу молча. В такие вот минуты всеобщий пофигизм кажется прекрасным качеством.
Вперед! Пять секунд — и я на трапе, еще три — и я внутри. Дальше мой план состоял из двух пунктов. Первый — задернуть занавески на всех иллюминаторах. Второй — ощупью найти выключатель, а потом зажечь свет. Однако я не сумел сделать ни того, ни другого.
Помешала мне тяжесть, разлитая в воздухе. Вязкий свинец сразу проник в мои легкие, отнимая кислород. Голова закружилась. С запозданием я понял: что-то на этой яхте было неправильно — словно бы здесь хранили что-то мерзкое, вонючее, тошнотворное, вроде сгнивших останков кита. Тошнота окружала меня со всех сторон, она была такой плотной и густой, что я понял: еще мгновение — и желудок вернет съеденный днем обед. «Только бы не наблевать!» — эту мысль я еще успел запомнить. А потом уже — больше никакую…
Я открыл глаза и понял, что темноты нет. Передо мной весело вспыхнул крутящийся калейдоскоп из огней, набрал скорость, а потом вдруг замедлился, мигнул и исчез. На свободное место тотчас же выдвинулась густая лесная чаща, сказочный черный бор… Да нет, не бор это был — борода! Знакомая, пышная, с сединой — примерно, как у меня до покраски. Мгновение спустя над бородой обозначились знакомые очки на знакомом носу.
Левка? Левка! Вот же сукин сын! Я жутко разозлился, и эта злость перевесила радость от того, что братец внезапно оказался жив.