Мертвая земля
Часть 12 из 158 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– А лорд-протектор Сомерсет любит душещипательные истории, – добавил Барнабас.
– Чего никак нельзя сказать о чиновнике, который распоряжается конфискованными поместьями, – возразил Локвуд. – Его имя Джон Фловердью. Вы, наверное, и сами слыхали: он не из тех, кто утирает слезы бедных сироток.
– Ну, в любом случае эта шлюха, Изабелла, ничего не получит, – пожал плечами Джеральд. – Идем, Барни, эти пиявки мне надоели.
Близнецы скрылись в доме. До нас долетел грохот внутренней двери. Мальчик, на которого они охотились, поднялся на ноги и весь дрожал, прислонившись к стене.
– Сильно тебе досталось, приятель? – мягко спросил я.
– Несколько камней угодило мне в спину, а пара – в ребра, сэр.
Оглядевшись по сторонам, я увидел мелкие заостренные камни, валявшиеся на земле.
– Они ворвались в кухню, а когда я пустился наутек, принялись гонять меня по всему дому. Я слышал, они кричали, что первый, кто размозжит мне голову, получит полсоверена. – Мальчик залился слезами. – Я просто искал место, где можно переночевать в тепле, – всхлипнул он. – Всю эту неделю стоит жуткий холод и дождь льет как из ведра.
Я вздохнул, достал кошелек и протянул бедолаге два шиллинга:
– Уходи отсюда поскорее и больше не возвращайся, если не хочешь новых неприятностей. Сейчас мы запрем этот дом на ключ.
– Честное слово, сэр, я ничего здесь не украл! Клянусь вам! Если что-то исчезло, то это они взяли.
– Нисколько не сомневаюсь. А теперь уходи. Пройди дом насквозь и выйди через главную дверь.
Я с жалостью взглянул на маленького оборванца. Тощий как щепка, на грязной рубашке – пятна крови, лицо покрыто струпьями и коростой. Когда парнишка, прихрамывая, скрылся в доме, я вспомнил, что даже не узнал его имени.
Несколько мгновений мы молча стояли в залитом ярким солнечным светом внутреннем дворе.
– Милые детки у Джона Болейна, – наконец изрек я.
– Да уж, подонки еще те, – кивнул Локвуд – Они с малых лет отличались скверным нравом.
– Судя по их поведению, братьям ровным счетом наплевать, что мать их убита, а отец сидит в тюрьме, – добавил Николас.
– А может, это всего лишь бравада? – предположил я, повернувшись к Локвуду. – Вдруг они только делают вид, что им наплевать?
– Не знаю, – вздохнул Тоби; выражение его лица было печальным и гневным одновременно. – Но сегодня я ничуть не удивился, увидав, что Джеральд с Барнабасом охотятся на несчастного ребенка, как на кролика.
Вспомнив, с каким пугающим спокойствием братья рассказывали о своей жестокой забаве, я невольно содрогнулся.
– Пару месяцев назад близнецы приняли участие в драке с приспешниками Леонарда Вайтерингтона. В обществе головорезов, среди которых было несколько слуг сэра Ричарда Саутвелла, они чувствовали себя в своей тарелке. Братья и прежде предлагали свои услуги землевладельцам, которые хотели прогнать арендаторов прочь. За деньги они готовы на все – калечить скот, поджигать дома, избивать людей.
– А каким образом этот, как его… Барнабас заработал свой шрам? – полюбопытствовал Николас.
– История эта произошла несколько лет назад, хотя никто не знает, насколько она правдива, – вздохнув, ответил Локвуд. – Одно ясно: Эдит Болейн, упокой Господи ее душу, никак нельзя было назвать хорошей матерью. Едва родив близнецов, она отдала их кормилице – и на этом закончила все свои материнские попечения. И хотя оба сына пошли в нее – светловолосые, крепкие, – миссис Болейн была к ним совершенно равнодушна и почти не обращала на детей внимания.
Я вспомнил, что, по словам Пэрри, женщина, явившаяся в Хатфилд, отнюдь не выглядела крепкой. Напротив, она была до крайности худой и изможденной. Впрочем, Эдит, если верить рассказам о ней, имела привычку морить себя голодом.
– В общем, эта женщина вела себя не так, как пристало матери, – продолжал Локвуд. – Свои родительские обязанности видела лишь в том, чтобы без конца бранить и сечь обоих мальчишек. Ну а они, понятно, тосковали по материнской любви и ласке. Особенно Эдит злило, что сыновья все время вместе и их невозможно различить. Как-то раз, когда братья завтракали на кухне, мать принялась их распекать. Твердила, как ее бесит, что они похожи как две капли воды. Мол, вчера один из них был пойман за кражей яблок и нагрубил слуге, а она даже не знает, кто это был. Понятия не имеет, кого следует наказать, отчего ей очень досадно. После этого мальчишки вышли во двор. Слуга видел, как они о чем-то шушукались, а затем взяли пучок соломы и принялись по очереди тащить соломинки. Один достал короткую. Блеснуло лезвие ножа, и раздался пронзительный крик. Через несколько минут братья вернулись на кухню как ни в чем не бывало. Только Барнабас был весь залит кровью, потому что Джеральд полоснул его по лицу ножом. «Что вы натворили, недоумки?» – заверещала Эдит, а Джеральд ответил: «Мы сделали это для тебя, мама. Чтобы тебе проще было нас различать».
Николас натужно рассмеялся. Я ошеломленно взглянул на Локвуда:
– Неужели это правда?
– Такие ходят слухи, – пожал он плечами. – Близнецы никогда не упоминают об этом шраме и не любят, если их о нем расспрашивают. Не удивлюсь, если братья сами выдумали эту историю, – с таких мерзавцев станется. Одно могу сказать: Джона Болейна они неизменно приводили в отчаяние. Люди давно говорили, что эта парочка рождена для виселицы. Но в результате на виселице того и гляди окажется их отец.
Мы с Николасом переглянулись. Если детство близнецов действительно было столь безрадостным, как рассказал Локвуд, у них имелся двойной мотив убить Эдит Болейн; я не сомневался, что эти двое вполне способны поглумиться над телом своей матери. Однако слухи могли быть весьма далеки от истины; по опыту я знал, что крупица правды, становясь предметом досужих разговоров, обрастает плотным коконом вымысла.
Мы заперли дом, и Локвуд отправился договариваться с констеблем. Мы условились встретиться с ним в понедельник у Болотных ворот, откуда нам предстояло вместе двинуться в путь.
Мы с Николасом неспешно вернулись к воротам Темпл-Бар; он шел к себе домой, а я решил воспользоваться возможностью и навестить своего друга Гая. Визит в дом Болейна дал нам обоим пищу для размышлений.
– Людей, у которых имелся повод прикончить Эдит, становится все больше, – заметил Николас. – Джон Болейн, его вторая жена Изабелла Хит, их сосед-помещик, а теперь еще эти его сыночки. Но всем подозреваемым не имело никакого смысла рисковать попусту, выставляя тело на всеобщее обозрение. Это противоречит здравому смыслу.
– Что касается парней, то, по-моему, их трудно назвать… – я замешкался, подбирая подходящее слово, – вполне нормальными.
– Это уж точно.
– Если история про шрам, которую рассказал нам Локвуд, соответствует истине, то за молодчиками нужен глаз да глаз. Как ты думаешь, такое можно сотворить из любви? Или из ненависти?
– Не знаю, – покачал головой Николас. – Я вижу только, что они считают себя джентльменами, а ведут себя как подонки.
– А как тебе понравился Локвуд?
– По-моему, на него можно положиться. К тому же он не робкого десятка. Не спасовал перед этими головорезами.
– А его патрон брат Копулдейк? Как он тебе показался?
– Ленивый жирный слизняк, – усмехнулся Николас.
– Удивляюсь, как Локвуд терпит столь бесцеремонное обращение, – заметил я.
– Чему же тут удивляться? – пожал плечами Николас. – Копулдейк платит, а Локвуд работает на него. Каждый из них ведет себя согласно своему положению.
– Может, и мне стоит начать разговаривать с тобой подобным образом? – усмехнулся я.
– Полагаете? Но ведь я же не простой клерк, – столь же ироническим тоном возразил Николас.
– Когда ты начинал у меня работать, то был простым клерком.
– Думаю, Локвуд еще многого добьется. Сейчас Копулдейк может плевать в потолок, потому что всеми делами занимается его помощник, но, уверен, Тоби не собирается пахать на него вечно. У него есть связи и знакомства, он неплохо разбирается в людях. На подобные качества всегда большой спрос.
– Не сомневаюсь, нам он окажется чрезвычайно полезен. Чем больше я узнаю о семействе Болейн и их соседях, тем сильнее радуюсь, что с нами будет человек, хорошо знакомый с этим гадючником. – Я покачал головой. – Надо будет спросить Локвуда, где, по его мнению, могла пропадать Эдит все эти девять лет. Увы, запрет упоминать о том, что незадолго до смерти она побывала в Хатфилде, связывает нас по рукам и ногам.
– Но Пэрри настаивает на этом условии.
– Боюсь, нам трудно будет одновременно сохранять лояльность и по отношению к леди Елизавете, и по отношению к истине. Остается лишь молиться, чтобы Господь вразумил нас, как это совместить.
Глава 7
За разговором мы дошли до ворот Темпл-Бар; Николас отправился в свои меблированные комнаты, а я двинулся по Чипсайду к дому Гая. У рыночных прилавков, затененных полосатыми тентами, как обычно, шла оживленная перепалка между торговцами и домашними хозяйками в белых чепцах. Однако то были отнюдь не добродушные препирательства прежних времен; покупатели торговались отчаянно, осыпая лавочников упреками в алчности и взывая к их совести; увы, цены на товары росли чуть ли не ежедневно. В куче капустных листьев, гнилых яблок и прочей дряни я заметил листок бумаги, на котором был напечатан очередной памфлет, и поднял его. То был один из многочисленных памфлетов против превращения полей в пастбища. Автор его взывал к милосердию короля, умоляя того:
«…способствовать торжеству истинной справедливости, искоренить вымогательство, оградить простых людей от притеснений и дать им возможность возделывать землю, получая таким образом средства к существованию».
А далее говорилось:
«Уповаем на доброе сердце нашего короля, неспособное мириться с тем, что овцы губят людей, оставляя их без пропитания, с тем, что один человек ради своей выгоды разрушает жизни сотен наших соотечественников».
Свернув листок, я сунул его в карман.
Гай жил в аптекарском квартале, который представлял собой лабиринт узких улочек и переулков, раскинувшийся между рекой и Чипсайдом. В витринах многочисленных аптек красовались чучела ящериц, якобы привезенных из Индии, и витые рога, якобы принадлежавшие единорогам. Гай, имевший лицензию лекаря, мог бы позволить себе что-нибудь получше крохотного магазинчика с жилыми комнатами наверху; но он жил здесь уже много лет и, подобно большинству немолодых людей, не любил перемен. Я заметил, что окна его аптеки закрыты ставнями; последние два месяца, с тех пор как Гай захворал, он перестал принимать больных. Это было тревожным знаком, ибо медицина всегда оставалась главным делом его жизни.
Я постучал, и через несколько мгновений помощник Гая Фрэнсис Сибрант распахнул дверь. Как и Гаю, Фрэнсису давно уже перевалило за шестьдесят; как и доктор Малтон, в прошлом он был монахом. Всегда склонный к полноте, в последние два года Фрэнсис сильно разжирел. За плечами у него был ранец.
– Мастер Шардлейк, да пребудет с вами милость Божия! – приветствовал он меня. – Мы вас сегодня не ждали.
Мне показалось, что во взгляде его мелькнуло смущение.
– Доброе утро. Как здоровье мастера Гая?
– Все по-прежнему, сэр, – грустно ответил Сибрант, и я заметил, какой у него утомленный вид. – Никаких улучшений. Простите, сэр, но я вынужден вас оставить. Надо отнести лекарства нашим пациентам.
– А я думал, Гай сейчас никого не принимает.
– Однако наши прежние больные требуют от нас лекарств, и я составляю их по рецептам патрона. Еще раз прошу у вас прощения, но я уже опаздываю. Пожалуйста, входите. Мастер Гай будет рад вас видеть. Он не спит.
Поклонившись, Фрэнсис пропустил меня в дом, а сам выкатился на улицу.
Оказавшись в приемной Гая, я окинул взглядом стоявшие на полках склянки, снабженные аккуратными ярлыками, и сосуды, наполненные сушеными травами. По лестнице я поднялся на второй этаж, в спальню. Мой старый друг читал, лежа в постели; в изголовье его висел старинный испанский крест с распятием. Ныне такие кресты изымали из церквей и сжигали; даже держать его дома было небезопасно, но доктор Малтон оставался убежденным католиком.
Увидев меня, медик улыбнулся. Зубы у него по-прежнему были белыми, но выглядел он скверно. Гай всегда отличался худобой, однако сейчас щеки у него так ввалились, что заострившийся нос казался огромным. Смуглая кожа, которую он унаследовал от своих предков-мавров, приобрела болезненный желтоватый оттенок. Гай и прежде был подвержен лихорадкам, объясняя это тем, что монастырь, в котором он провел бо́льшую часть жизни, располагался в болотистой местности с нездоровым климатом; но в последнее время лихорадка трепала его постоянно, даруя лишь краткие периоды отдыха, и я понимал, что бедняга совершенно изнурен.
– Да пребудет с тобой милость Божия, Гай! – произнес я.
– Чего никак нельзя сказать о чиновнике, который распоряжается конфискованными поместьями, – возразил Локвуд. – Его имя Джон Фловердью. Вы, наверное, и сами слыхали: он не из тех, кто утирает слезы бедных сироток.
– Ну, в любом случае эта шлюха, Изабелла, ничего не получит, – пожал плечами Джеральд. – Идем, Барни, эти пиявки мне надоели.
Близнецы скрылись в доме. До нас долетел грохот внутренней двери. Мальчик, на которого они охотились, поднялся на ноги и весь дрожал, прислонившись к стене.
– Сильно тебе досталось, приятель? – мягко спросил я.
– Несколько камней угодило мне в спину, а пара – в ребра, сэр.
Оглядевшись по сторонам, я увидел мелкие заостренные камни, валявшиеся на земле.
– Они ворвались в кухню, а когда я пустился наутек, принялись гонять меня по всему дому. Я слышал, они кричали, что первый, кто размозжит мне голову, получит полсоверена. – Мальчик залился слезами. – Я просто искал место, где можно переночевать в тепле, – всхлипнул он. – Всю эту неделю стоит жуткий холод и дождь льет как из ведра.
Я вздохнул, достал кошелек и протянул бедолаге два шиллинга:
– Уходи отсюда поскорее и больше не возвращайся, если не хочешь новых неприятностей. Сейчас мы запрем этот дом на ключ.
– Честное слово, сэр, я ничего здесь не украл! Клянусь вам! Если что-то исчезло, то это они взяли.
– Нисколько не сомневаюсь. А теперь уходи. Пройди дом насквозь и выйди через главную дверь.
Я с жалостью взглянул на маленького оборванца. Тощий как щепка, на грязной рубашке – пятна крови, лицо покрыто струпьями и коростой. Когда парнишка, прихрамывая, скрылся в доме, я вспомнил, что даже не узнал его имени.
Несколько мгновений мы молча стояли в залитом ярким солнечным светом внутреннем дворе.
– Милые детки у Джона Болейна, – наконец изрек я.
– Да уж, подонки еще те, – кивнул Локвуд – Они с малых лет отличались скверным нравом.
– Судя по их поведению, братьям ровным счетом наплевать, что мать их убита, а отец сидит в тюрьме, – добавил Николас.
– А может, это всего лишь бравада? – предположил я, повернувшись к Локвуду. – Вдруг они только делают вид, что им наплевать?
– Не знаю, – вздохнул Тоби; выражение его лица было печальным и гневным одновременно. – Но сегодня я ничуть не удивился, увидав, что Джеральд с Барнабасом охотятся на несчастного ребенка, как на кролика.
Вспомнив, с каким пугающим спокойствием братья рассказывали о своей жестокой забаве, я невольно содрогнулся.
– Пару месяцев назад близнецы приняли участие в драке с приспешниками Леонарда Вайтерингтона. В обществе головорезов, среди которых было несколько слуг сэра Ричарда Саутвелла, они чувствовали себя в своей тарелке. Братья и прежде предлагали свои услуги землевладельцам, которые хотели прогнать арендаторов прочь. За деньги они готовы на все – калечить скот, поджигать дома, избивать людей.
– А каким образом этот, как его… Барнабас заработал свой шрам? – полюбопытствовал Николас.
– История эта произошла несколько лет назад, хотя никто не знает, насколько она правдива, – вздохнув, ответил Локвуд. – Одно ясно: Эдит Болейн, упокой Господи ее душу, никак нельзя было назвать хорошей матерью. Едва родив близнецов, она отдала их кормилице – и на этом закончила все свои материнские попечения. И хотя оба сына пошли в нее – светловолосые, крепкие, – миссис Болейн была к ним совершенно равнодушна и почти не обращала на детей внимания.
Я вспомнил, что, по словам Пэрри, женщина, явившаяся в Хатфилд, отнюдь не выглядела крепкой. Напротив, она была до крайности худой и изможденной. Впрочем, Эдит, если верить рассказам о ней, имела привычку морить себя голодом.
– В общем, эта женщина вела себя не так, как пристало матери, – продолжал Локвуд. – Свои родительские обязанности видела лишь в том, чтобы без конца бранить и сечь обоих мальчишек. Ну а они, понятно, тосковали по материнской любви и ласке. Особенно Эдит злило, что сыновья все время вместе и их невозможно различить. Как-то раз, когда братья завтракали на кухне, мать принялась их распекать. Твердила, как ее бесит, что они похожи как две капли воды. Мол, вчера один из них был пойман за кражей яблок и нагрубил слуге, а она даже не знает, кто это был. Понятия не имеет, кого следует наказать, отчего ей очень досадно. После этого мальчишки вышли во двор. Слуга видел, как они о чем-то шушукались, а затем взяли пучок соломы и принялись по очереди тащить соломинки. Один достал короткую. Блеснуло лезвие ножа, и раздался пронзительный крик. Через несколько минут братья вернулись на кухню как ни в чем не бывало. Только Барнабас был весь залит кровью, потому что Джеральд полоснул его по лицу ножом. «Что вы натворили, недоумки?» – заверещала Эдит, а Джеральд ответил: «Мы сделали это для тебя, мама. Чтобы тебе проще было нас различать».
Николас натужно рассмеялся. Я ошеломленно взглянул на Локвуда:
– Неужели это правда?
– Такие ходят слухи, – пожал он плечами. – Близнецы никогда не упоминают об этом шраме и не любят, если их о нем расспрашивают. Не удивлюсь, если братья сами выдумали эту историю, – с таких мерзавцев станется. Одно могу сказать: Джона Болейна они неизменно приводили в отчаяние. Люди давно говорили, что эта парочка рождена для виселицы. Но в результате на виселице того и гляди окажется их отец.
Мы с Николасом переглянулись. Если детство близнецов действительно было столь безрадостным, как рассказал Локвуд, у них имелся двойной мотив убить Эдит Болейн; я не сомневался, что эти двое вполне способны поглумиться над телом своей матери. Однако слухи могли быть весьма далеки от истины; по опыту я знал, что крупица правды, становясь предметом досужих разговоров, обрастает плотным коконом вымысла.
Мы заперли дом, и Локвуд отправился договариваться с констеблем. Мы условились встретиться с ним в понедельник у Болотных ворот, откуда нам предстояло вместе двинуться в путь.
Мы с Николасом неспешно вернулись к воротам Темпл-Бар; он шел к себе домой, а я решил воспользоваться возможностью и навестить своего друга Гая. Визит в дом Болейна дал нам обоим пищу для размышлений.
– Людей, у которых имелся повод прикончить Эдит, становится все больше, – заметил Николас. – Джон Болейн, его вторая жена Изабелла Хит, их сосед-помещик, а теперь еще эти его сыночки. Но всем подозреваемым не имело никакого смысла рисковать попусту, выставляя тело на всеобщее обозрение. Это противоречит здравому смыслу.
– Что касается парней, то, по-моему, их трудно назвать… – я замешкался, подбирая подходящее слово, – вполне нормальными.
– Это уж точно.
– Если история про шрам, которую рассказал нам Локвуд, соответствует истине, то за молодчиками нужен глаз да глаз. Как ты думаешь, такое можно сотворить из любви? Или из ненависти?
– Не знаю, – покачал головой Николас. – Я вижу только, что они считают себя джентльменами, а ведут себя как подонки.
– А как тебе понравился Локвуд?
– По-моему, на него можно положиться. К тому же он не робкого десятка. Не спасовал перед этими головорезами.
– А его патрон брат Копулдейк? Как он тебе показался?
– Ленивый жирный слизняк, – усмехнулся Николас.
– Удивляюсь, как Локвуд терпит столь бесцеремонное обращение, – заметил я.
– Чему же тут удивляться? – пожал плечами Николас. – Копулдейк платит, а Локвуд работает на него. Каждый из них ведет себя согласно своему положению.
– Может, и мне стоит начать разговаривать с тобой подобным образом? – усмехнулся я.
– Полагаете? Но ведь я же не простой клерк, – столь же ироническим тоном возразил Николас.
– Когда ты начинал у меня работать, то был простым клерком.
– Думаю, Локвуд еще многого добьется. Сейчас Копулдейк может плевать в потолок, потому что всеми делами занимается его помощник, но, уверен, Тоби не собирается пахать на него вечно. У него есть связи и знакомства, он неплохо разбирается в людях. На подобные качества всегда большой спрос.
– Не сомневаюсь, нам он окажется чрезвычайно полезен. Чем больше я узнаю о семействе Болейн и их соседях, тем сильнее радуюсь, что с нами будет человек, хорошо знакомый с этим гадючником. – Я покачал головой. – Надо будет спросить Локвуда, где, по его мнению, могла пропадать Эдит все эти девять лет. Увы, запрет упоминать о том, что незадолго до смерти она побывала в Хатфилде, связывает нас по рукам и ногам.
– Но Пэрри настаивает на этом условии.
– Боюсь, нам трудно будет одновременно сохранять лояльность и по отношению к леди Елизавете, и по отношению к истине. Остается лишь молиться, чтобы Господь вразумил нас, как это совместить.
Глава 7
За разговором мы дошли до ворот Темпл-Бар; Николас отправился в свои меблированные комнаты, а я двинулся по Чипсайду к дому Гая. У рыночных прилавков, затененных полосатыми тентами, как обычно, шла оживленная перепалка между торговцами и домашними хозяйками в белых чепцах. Однако то были отнюдь не добродушные препирательства прежних времен; покупатели торговались отчаянно, осыпая лавочников упреками в алчности и взывая к их совести; увы, цены на товары росли чуть ли не ежедневно. В куче капустных листьев, гнилых яблок и прочей дряни я заметил листок бумаги, на котором был напечатан очередной памфлет, и поднял его. То был один из многочисленных памфлетов против превращения полей в пастбища. Автор его взывал к милосердию короля, умоляя того:
«…способствовать торжеству истинной справедливости, искоренить вымогательство, оградить простых людей от притеснений и дать им возможность возделывать землю, получая таким образом средства к существованию».
А далее говорилось:
«Уповаем на доброе сердце нашего короля, неспособное мириться с тем, что овцы губят людей, оставляя их без пропитания, с тем, что один человек ради своей выгоды разрушает жизни сотен наших соотечественников».
Свернув листок, я сунул его в карман.
Гай жил в аптекарском квартале, который представлял собой лабиринт узких улочек и переулков, раскинувшийся между рекой и Чипсайдом. В витринах многочисленных аптек красовались чучела ящериц, якобы привезенных из Индии, и витые рога, якобы принадлежавшие единорогам. Гай, имевший лицензию лекаря, мог бы позволить себе что-нибудь получше крохотного магазинчика с жилыми комнатами наверху; но он жил здесь уже много лет и, подобно большинству немолодых людей, не любил перемен. Я заметил, что окна его аптеки закрыты ставнями; последние два месяца, с тех пор как Гай захворал, он перестал принимать больных. Это было тревожным знаком, ибо медицина всегда оставалась главным делом его жизни.
Я постучал, и через несколько мгновений помощник Гая Фрэнсис Сибрант распахнул дверь. Как и Гаю, Фрэнсису давно уже перевалило за шестьдесят; как и доктор Малтон, в прошлом он был монахом. Всегда склонный к полноте, в последние два года Фрэнсис сильно разжирел. За плечами у него был ранец.
– Мастер Шардлейк, да пребудет с вами милость Божия! – приветствовал он меня. – Мы вас сегодня не ждали.
Мне показалось, что во взгляде его мелькнуло смущение.
– Доброе утро. Как здоровье мастера Гая?
– Все по-прежнему, сэр, – грустно ответил Сибрант, и я заметил, какой у него утомленный вид. – Никаких улучшений. Простите, сэр, но я вынужден вас оставить. Надо отнести лекарства нашим пациентам.
– А я думал, Гай сейчас никого не принимает.
– Однако наши прежние больные требуют от нас лекарств, и я составляю их по рецептам патрона. Еще раз прошу у вас прощения, но я уже опаздываю. Пожалуйста, входите. Мастер Гай будет рад вас видеть. Он не спит.
Поклонившись, Фрэнсис пропустил меня в дом, а сам выкатился на улицу.
Оказавшись в приемной Гая, я окинул взглядом стоявшие на полках склянки, снабженные аккуратными ярлыками, и сосуды, наполненные сушеными травами. По лестнице я поднялся на второй этаж, в спальню. Мой старый друг читал, лежа в постели; в изголовье его висел старинный испанский крест с распятием. Ныне такие кресты изымали из церквей и сжигали; даже держать его дома было небезопасно, но доктор Малтон оставался убежденным католиком.
Увидев меня, медик улыбнулся. Зубы у него по-прежнему были белыми, но выглядел он скверно. Гай всегда отличался худобой, однако сейчас щеки у него так ввалились, что заострившийся нос казался огромным. Смуглая кожа, которую он унаследовал от своих предков-мавров, приобрела болезненный желтоватый оттенок. Гай и прежде был подвержен лихорадкам, объясняя это тем, что монастырь, в котором он провел бо́льшую часть жизни, располагался в болотистой местности с нездоровым климатом; но в последнее время лихорадка трепала его постоянно, даруя лишь краткие периоды отдыха, и я понимал, что бедняга совершенно изнурен.
– Да пребудет с тобой милость Божия, Гай! – произнес я.